Саперы, артиллеристы и другие технические части немецкой армии всегда страдали от пренебрежительного к ним отношения; это знал каждый, кто соприкасался с армейской средой. По сравнению с кавалерией и пехотой они были в значительной мере предоставлены самим себе. В их частях не было пи принцев, ни аристократов, на маневрах их почти. не замечали, их обучением и личным составом в мирное время мало интересовались: Только в первые два года войны стали поговаривать о том, как ценна работа саперных войск.

Кто под неприятельским огнем наводил мосты через Маас? Саперы. Кто перед атакой прокладывал ходы среди проволочных заграждений, вооружившись одними лишь ножницами для резки проволоки, в то время как его подстерегали снаряды? Кто вел сапы и рыл окопы там, где, казалось бы, невозможно продвинуться, — в меловых горах или в болотах? Кто швырял круглые, величиной, с голову ребенка, ручные гранаты? Кто возился с проклятыми газовыми баллонами? Кто таскал на спине под неприятельским огнем трижды проклятые огнеметы и сгорал живьем, если натыкался на ружейную пулю? Всегда и всюду — сапер!

Лейтенанты-саперы, такие, как Кройзинг, участвовали в бесчисленном множестве атак и уцелели лишь чудом. А телефонисты, которые под заградительным огнем противника вновь и вновь чинили драгоценные телефонные провода или обслуживали аппараты, перехватывали донесения неприятеля? А изнывающие от тяжелой работы артиллеристы? Все они в недавнем, еще совсем недавнем прошлом были пасынками армии. В глазах дворянских полков, где люди от сугубой благовоспитанности не замечают низменной прозы жизни, они остаются пасынками еще и поныне.

За столом у капитана Лаубера все чувствуют себя очень приятно. Кое-кто из офицеров после обеда отправляется поспать, другие попивают кофе. Капитан Лаубер приглашает вновь прибывшего сыграть в шахматы — служебные занятия возобновятся лишь в половине третьего. Эбергард Кройзинг прекрасно играет в шахматы, кофе вкусное, сигара тоже хороша. Можно успеть сыграть партию с незнакомыми офицерами и попасть к себе, в кротовую нору, до того, как французы станут посылать свое вечернее благословение. Жизнь прекрасна!

Августовский день, знойный и облачный, парит над круглыми вершинами холмов, мягко уходящих ввысь. Капитан Лаубер и его гость гуляют в расстегнутых кителях по фруктовому саду, где изгнанный из этих мест крестьянин прежде варил яблочный сидр. Посреди сада, скрипя под тяжестью еще зеленых плодов, возвышаются деревья с толстыми стволами и густой листвой.

— По урожайности они не уступают геппингенским, в Швабии, — говорит капитан. — Только у нас яблоки красные, а здесь желтые. В этом вся разница. Из-за этого и ведут войну.

Эбергард Кройзинг рад тому, что у него умный начальник. Он вынужден замедлять шаг, идя рядом с приземистым капитаном, но делает это охотно. Гораздо приятнее разговаривать на воздухе, в тени шелестящей листвы; чем в душных, низких комнатах крестьянского дома.

— С вами нельзя не согласиться, — говорит Кройзинг — Однако, чтобы осмелиться высказать такие мысли вслух, надо иметь право приписывать к своей фамилии «К/ С.» — командир саперов. Простой лейтенант в лучшем случае нарвался бы на замечание. Думать, конечно, не возбраняется и лейтенанту. Этому он научился еще в солдатах, именно в солдатах.

— Немногие научились этому, — ворчит капитан Лаубер.

Его коротко остриженные волосы — седые на висках и редкие на макушке. Мухи настойчиво пытаются атаковать лысину, он все время отгоняет их.

Как обстоит дело на фронте? Без обиняков, коротко и ясно, как принято между мужчинами. Вот главное, о чем он хотел бы услышать, прежде чем лейтенант Кройзинг станет выкладывать свои личные неприятности.

Кройзинг пожимает плечами. Личные неприятности? У него их нет. Он как раз приехал сюда, чтобы поделиться скупыми сведениями о положении на фронте. Все дело — в пехоте, ей необходимо помочь: беднягам там не до смеху. По всей долине, куда ни глянешь, направо и налево воронки и окопы — так называемые позиции, на которые обрушивается жестокий огонь. Французы тридцать раз шли в наступление с помощью саперов, отбили тридцать и более атак, однако не продвинулись вперед ни на пядь. Теперь август близится к концу, в самом лучшем случае можно рассчитывать на шесть-восемь недель сухой погоды. А потом на людей обрушится новый враг — дождь.

Они ходят взад и вперед. Кройзинг все время держится по левую сторону капитана, неизменно переходя на другую при поворотах, Он проводит рукой по длинным и влажным от пота волосам, — вытирает ее о рейтузы и продолжает беседу. Кому, как не Кройзингу, который находится здесь с конца января, знакома эта чавкающая грязь без конца и края, в которую превращается здесь глинистая почва! Теперь моральное состояние ударных частей подрывается главным образом опустошительным огнем, постоянными задержками в снабжении, ужасными потерями. Ни одна доставка горячей пищи, ни одна подноска боевых припасов не обходится без убитых и раненых, ни одна смена, ни один выход на позиции большими группами — без того, чтобы сильно не поре-' дели ряды, чтобы люди не добирались до передовой линии истерзанные, замученные, с дрожащими от напряжения нервами. А там нет даже приличных укрытий, в которых они могли бы выспаться в безопасности. Единственным надежным пунктом во всей местности является старый «дядюшка» — форт Дуомон. Пускай француз засыпает его снарядами — все же форт находится в трех километрах от настоящей линии огня, а в этих трех километрах вся суть. Но если ко всему прибавится еще дождь, что будет тогда? Каково будет держаться?

Капитан Лаубер сердито сморкается, как бы говоря: «Гм, гм, скажите на милость!» Поучительный тон, внушительность, с которой говорит Кройзинг, возбуждают в нем дух противоречия. Но он человек справедливый и сдержанный в суждениях: без точнейшего знакомства с местностью, вплоть до малейшей складки, а следовательно, без указаний офицеров в окопах, те, что сидят «наверху», никогда не будут иметь достаточных данных для своих решений. Эти господа засели в тылу, — чем выше по рангу, тем глубже они забирались; в этом отношении и Ганнибал и Цезарь выгодно отличаются от полководцев наших достославных времен.

— Что же вы предлагаете, молодой человек, ясно и без сусальных прикрас?

— Подкрепить гарнизон Дуомона целым батальоном нестроевых солдат, — безучастно и задумчиво отвечает Кройзинг, устремив взгляд на кончик сапога и шевеля им упавшее с дерева червивое яблоко. — Дуомон велик, в нем много места, он надежен. Еще нет ни одной трещины в казематах, в сводчатых длинных туннелях. Уничтожена только наружная, верхняя часть: кирпичные стены, откосы, дворы, земляные укрепления. Но бетон не тронут. Дуомон, наверно, принял на себя тысячи две гранат, а может быть, и три, начиная с двадцать первого февраля. Но наши французские коллеги, специалисты по подземным сооружениям, — большие мастера. Шапки долой перед ними!

Капитан Лаубер неистово попыхивает трубкой. Надо обязательно взглянуть на эти сооружения. Это его специальность, ведь он инженер по подземному строительству, надевший военную форму. Трижды бывал он в Дуомоне, но всегда только во дворах и в восточной башне и ни разу — под землей. Измерял ли лейтенант Кройзинг толщину свода? Кройзинг качает головой. Для этого не было достаточно тихой погоды, слишком много железа в воздухе. Но, на его глазомер, бетонный пласт свода составляет добрых три метра. Было бы совсем неплохо, если бы господин капитан приехал проинспектировать парк, в котором работают его саперы, и, кстати, произвел бы измерительные работы.

Глаза у капитана Лаубера блестят. Великолепная идея — сунуть в Дуомон еще несколько сот нестроевых солдат на поддержку боевым частям. Конечно, вместе с их штабом, командирами рот и батальонов. Множество этих господ сидит в тылу, живя безмятежной жизнью, даже не зная, куда их, собственно, занес господь бог. Между тем их подчиненные давно уже на фронте; это полноценные солдаты, почти саперы, они подносят к позициям проволочные заграждения, лесоматериалы для брустверов, боеприпасы, роют окопы, почти как пехотинцы, и так же, как и они, страдают от обстрела. Эбергард Кройзинг с зловещим спокойствием прислушивается к тому, что и сам он не сумел бы лучше выразить. Может быть, капитан Лаубер тоже метит в какое-нибудь определенное лицо? От кого он хочет избавиться? Но этого он, конечно, не скажет: господа из штаба неохотно раскрывают свои карты. На самом деле, перед духовным взором капитана Лаубера мелькнула фигура Янша, этого политикана, выскочки, которого он уже однажды удалил из Лилля, мелькнула и опять исчезла. На этот раз ном;ер не пройдет, увы! Артиллерия, которой командует его друг Рейнгард, нуждается в этих людях. Жаль.