Странно.

Виталий смотрел в окно. Самолет летел над океаном, внизу была темно-синяя, нет, скорее темно-серая, нет, пожалуй, не синяя и не серая, а просто темная, без цветовых определений, поверхность воды, а вверху – светло-синее, нет, пожалуй, фиолетовое, но все равно почему-то светлое небо, будто экран, на котором он рассматривал движущиеся картины, возникавшие то ли в его подсознании, то ли в памяти, то ли в какой-то реальности, которую он воспринимал несуществующими органами чувств и переносил на холст, потому что иначе не мог рассмотреть, осознать, прочувствовать детали, без которых картина была так же пуста, как диск без записи или сосуд, из которого вылили воду, хотя ее там никогда и не было…

Он не спал, конечно. Вспоминал. Хотел, чтобы Дина позвала его, но голова была тяжелая, а спать совсем не хотелось. Обычно Дина приходила, когда он только начинал засыпать, и он просыпался мгновенно, будто от толчка, вскакивал, чтобы записать, ноутбук всегда лежал рядом, нужно было только дать пальцам свободу, и они сами фиксировали его мысль, его видение – жизнь с Диной была странной, невозможной, но совершенно для него необходимой.

Сумел бы он прожить эти восемь лет, если бы Дины не было с ним?

Где они жили? Виталий знал определенно, что этого места нет на карте: он видел то, чего не мог видеть на Земле, ощущал то, чего не мог здесь ощущать, и Дина порой (в последнее время – все чаще) вела себя так, как никогда бы не поступила в той реальности, что закончилась солнечным сентябрьским утром 2002 года.

Ночью, когда он собрал уже рюкзак, попрощался с Айшей по телефону и прилег вздремнуть, пришла Дина, помахала ему рукой, и он пошел к ней через вскопанное поле. Со стороны леса слышны были голоса детей, не нужно было разрешать им ходить так далеко, Виталию было спокойнее, когда Сэмми и Джон находились рядом. Вообще-то мать должна проявлять больше беспокойства, но у них с Диной всегда было наоборот: она любила риск, неизбежность неизвестного, а он… Он тоже любил делать то, чего никто до него не делал, изучать то, что никто до него не изучал, но не там, где нужно было принимать решения, от которых могла бы зависеть жизнь – его или Дины, или, тем более, детей. В науке он готов был рисковать и рисковал – в том числе репутацией, когда опубликовал работу о количественных соотношениях в темном веществе и о влиянии наблюдателя на явления космологического масштаба. В жизни Виталий риска не любил, а с некоторых пор не рисковал принципиально, потому что… Да. Он должен был сам сесть за руль. Должен был…

Не надо, подумал он, догоняя Дину, медленно шедшую вдоль кромки вспаханного поля. Не надо, мы же вместе, почему я сейчас вспоминаю?

Ему никогда не удавались две вещи: не идти за Диной, куда бы она его ни позвала, и не вспоминать ясное солнечное утро 16 сентября 2002 года. Дина села за руль, а он – рядом. Ему нужно было в университет к девяти, в десять начинался семинар у физиков, и Виталий хотел сначала переговорить с докладчиком, доктором Стивеном Галлахером из MITа, о своей статье, вышедшей на прошлой неделе в Physical Review Letters. Машину они купили в июле, права Виталий получил месяцем раньше, ездил аккуратно, с трудом привыкал, это была его первая в жизни машина, и носился он с ней, как с игрушкой, с которой не наигрался в детстве. В детстве у него было много машин, отец покупал – сам, должно быть, в свое время не наигрался, – и они возили по полу грузовики с прицепами, двухэтажные автобусы, подъемные краны, «пожарки» с выдвижными лестницами и, конечно, легковушки.

Дина получила права позже мужа, ей с девятой попытки удалось сдать теоретический экзамен, зато вождение у нее приняли сразу, а Виталий сдавал трижды, и Дина сказала: «Ты у нас теоретик, а я практик». Конечно. Всегда так было.

В то утро Дина села за руль во второй раз – в воскресенье они ездили на озеро Лансинг, и она вела: не быстро – некуда и незачем было торопиться – и по-женски аккуратно. Виталий, сначала внимательно следивший, как жена переключала скорости и включала сигналы поворота, в конце концов успокоился и начал думать о том, как соотнести уравнения плотности вещества с уравнениями движения в заполненном этим веществом пространстве N измерений. На озере оказалось неожиданно много народа, в том числе и с факультета, они замечательно провели время – Дина болтала с женой Скайдера, а Виталий с Роджером обсудили проблему флуктуаций реликтового фона. По дороге домой за руль сел Виталий – было уже темно, и Дина боялась вести машину, ей казалось, что на дорогу может выбежать зверь. Или что-то вдруг вынырнет из-за поворота… Женские страхи – Виталий темноты не боялся и почему-то по ночной дороге вел машину даже более уверенно.

А в понедельник Дина сказала: «Отвезу тебя на семинар и поеду в магазин». У нее был свободный день, университетская библиотека, где она работала, по понедельникам открывалась лишь для преподавателей, и половина сотрудников занималась своими делами. «Конечно, – сказал он, – отвези». Никаких предчувствий.

С трейлером они столкнулись, когда Дина повернула на Западную Мичиган-авеню. На светофоре мигал желтый, Виталий с пассажирского места посмотрел налево, направо, в зеркало заднего вида – все было спокойно, можно продолжать движение. Дина выехала на перекресток и…

Трейлер вылетел из-за поворота, с улицы Гаррисона, когда Дина уже почти проехала перекресток. Удар пришелся на задний бампер, машину закрутило, и они врезались в угол дома. Так сказал полицейский, допрашивавший Виталия в тот же день, потому что нужно было сразу определить, кто виноват, а кто жертва дорожно-транспортного происшествия.

Очнулся он в больнице, и ему сказали, что отделался он очень легко – закрытый перелом лучевой кости левой руки, небольшое сотрясение мозга, несколько ушибов. «Да ладно, – сказал он, – я вполне могу идти, где моя жена?».

К Дине его пустили только к вечеру. Глаза у нее были закрыты. Плечо забинтовано, руки лежали поверх одеяла. «Она спит, – сказал себе Виталий. – Ей вкололи лекарства, и она спит. К утру проснется, у нее только плечо сломано, ерунда, дома ей станет лучше».

«Я вынужден вам сообщить, мистер Димофф, что жена ваша находится в значительно более опасном состоянии, чем это может показаться. Она в коме, мы сделаем магнитно-резонансную томографию, тогда станет более понятно…»

Не стало. Дина спала, сон был глубоким, Виталий сидел у ее постели, спал тут же, в креслице, где с трудом умещался, почти ничего не ел и не замечал этого. Разговаривал только с доктором Пензиасом, только его слушал, только его советам (скорее – требованиям) подчинялся. «Ступайте, поешьте», «Вам нужно поспать», «Примите лекарство»…

«Послушайте меня, мистер Димофф, – сказал как-то доктор, после аварии прошло, кажется, месяца два, деревья в саду перед больницей остались совсем без листвы, значит, по идее, наступила зима. – Вы собираетесь прожить здесь всю жизнь? Жене вы ничем не поможете, мы делаем все, что нужно, у миссис Димофф хорошая страховка. Пожалуйста, займитесь собой, в смысле – делом. Может, вас уже уволили? Поезжайте в университет, отвлекитесь»…

Уволили? Вряд ли. Он об этом не думал. Он все время работал. Конечно, доктор Пензиас не мог знать, но Виталий не представлял себе жизнь без работы. Без работы и без Дины. Они познакомились на студенческой вечеринке: он из группы теоретиков физфака, а она из института Штернберга, на курс ниже. Сразу и поцапались – он иронически высказался по поводу темной энергии («Темные силы нас злобно гнетут», что-то в этом роде), она возразила, слово за слово… Пока он не поцеловал ее в закутке у кухонной двери, спор казался нескончаемым и ужасно обидным, потому что говорили они, по сути, об одном и том же. Поженившись, продолжали спорить и работать уже вместе над проблемами ранних стадий эволюции Вселенной: инфляционная теория, грозди миров, структура пространства-времени… В девяносто восьмом, после защиты, Виталий разослал свои резюме по американским астрофизическим центрам, не очень-то надеясь на положительные ответы, но Дина говорила: «Ты обязан попробовать. Все пытаются». Все, конечно, преувеличение, но многие тогда пробовали свои силы. Косенков с их курса уже работал в Центре Годдарда, а Лопахин делал постдокторат в Лос-Анджелесе.