Кот-сторож

(рассказ)

I

Зимний день угасал. На дворе трескучий мороз. В окно не выглянешь — всё затянуло хрустальной пеленой. Дремлю, прижавшись спиной к печке. Слышу: кто-то тихо, как мышь, в дверь скребётся. Кто бы это мог быть? В такую погоду хозяин собаку на двор не выпускает. Открываю дверь: на пороге — огромный, весь в инее, кот. Морда в снежных иголочках, усищи длинные, седые, как у старика. Дрожит, на меня смотрит и еле голос подает. Пусти, мол, погреться.

— Чей ты, бедолага? — спрашиваю. — Аль потерялся?

Схватил его тогда я и в телогрейку, прижал к себе, да к печке. Лежит, как ребенок, и голоса не подает.

Потом согрелся, прыгнул на пол и превратился из белого в темно-серого кота с чёрной полосой во всю спину и отметиной на голове в виде буквы «М».

Оттаял, замурлыкал звонко-звонко.

— Спасибо, мол, дед, отогрел.

Угостить бы тебя чем-нибудь, да дома, как на грех, нет ничего.

Бросил я в духовку несколько картофелин. Испеклись быстро, да только кота замучили, пока остывали. Дотронется лапкой до картофелины — отдернет её, зафыркает. Но от своего не отступает, катает по полу, ждет, когда остынет. Умный кот!

— Где же твои хозяева? — спрашиваю его. — Наверно, уехали, а тебя бросили.

А он смотрит прямо в глаза, будто понимает, о чём я ему толкую.

Когда наелись, концерт с ним затеяли. Затянул я про замерзающего ямщика, а он мракает мне в такт. Ну прямо дуэт настоящий получился. И чем громче я пою, тем звонче он мурлычет. Забрался ко мне на колени и трётся о мою шею, благодарит за гостеприимство.

— Ну, что ж, — говорю ему, коль сам пришёл, так и живи у меня. Только как звать то тебя? К чужому имени не привыкнешь, кот ты уже взрослый.

Подумал и решил назвать Васькой, самая ходовая кошачья кличка. И не ошибся. Как только я его покликал, так он сразу оживился и подбежал ко мне.

— Так ты Васька оказывается, — обрадовался я и погладил кота по голове.

Ночью сделал ему ложе из старого ватника, только такая постель ему почему-то не понравилась. Просыпаюсь утром, а ногам тепло, будто грелку кто-то теплую положил. А это приемыш мой вчерашний греет меня. Так и стали вместе спать. Обоим тепло и приятно.

Как-то разболелась у меня голова, мочи нет. Пошел к соседке Марфе за советом. Она бабка знающая, у нас на поселке вроде как за врача. Все селяне к ней за советом ходят.

— Давай валерьянки я тебе маненько налью, выпьешь с водой ложку на ночь и уснёшь хорошо. Выспишься, и пройдёт твоя боль.

Пришёл, завалился, не раздеваясь, на кровать, а Васька тут как тут, будто понимает, что с хозяином что-то неладное творится. Забрался ко мне на плечо, а головой к уху моему прижался. Дышит на меня, мурлычет, и тепло от него идёт. Полежали мы так с ним некоторое время не шевелясь, мне и полегчало.

— Спасибо, — говорю, — лекарь ты мой кошачий.

Молочка ему налил, а он мурлычет звонко-звонко, рад, что хозяину помог. На ночь, по совету бабки Марфы, я ещё валерьянки выпил и быстро уснул.

II

Проснулся я утром от озноба. Васьки рядом не оказалось. Стал звать — не идёт. В чём дело? Убежать не мог — дверь заперта. Прячется что ли где-то? Не видно нигде. Наконец, нашёл его за шкафом. Место узкое. Как он только туда залез? Лежит мой Васька, не шевелится и головы не поднимает.

— Что с тобой, Васенька? — спрашиваю, а он смотрит на меня печальными глазами и молчит. Я ему и молочка, и мяса, а он даже нюхать не хочет.

— Отравился чем, что ли? — говорю. — Аль мышку какую плохую съел?

А у самого голос дрожит — жалко котишку. При отравлениях, говорят, надо водой отпаивать. Вот я и давай его лечить. Васька пить не хочет, так я зубы ему разжал, лью воду, да всё мимо, не глотает, что толку. Так целый день пролежал, на другой — то же самое. Лежит — не шевелится, подыхает. Заныло сердце. Что же делать?

Оделся потеплее, на пруд подался, авось рыбку поймаю свежую для него. Полдня у проруби просидел, ни одна не попалась, зря морозился.

Вечером баба Марфа заглянула.

— Ну, как, дедусь, дела?

— У меня-то ничего, а вот Васька мой подыхает.

— Как подыхает?

— Не ест, не пьёт, лежит, как неживой.

— Дух у тебя в доме, дед, какой-то нехороший, — говорит, — дай-ка гляну на твоего кота.

Посмотрела на Ваську и говорит:

— Да пьяный он у тебя, вот что.

— Как пьяный? Бог с тобой, соседка!

— Ай - да, дед, ай, шутник, — напала на меня Марфа, — я валерьянку тебе давала, а не коту твоему.

У меня от таких слов язык чуть не отнялся.

— Да зачем мне, старику, божью тварь губить, аль я душегуб какой?

Говорю, а у самого голос дрожит, вот-вот заплачу… люблю я его сердешного.

Всё выяснилось, когда мы нашли возле кровати, под табуреткой, разлитый пузырёк с валерьянкой.

— Хватанул, видно, много, — покачала головой Марфа, — кошки любят валерьянку.

Потом улыбнулась и говорит:

— Не горюй, дедуля, завтра твой кот протрезвится.

И, действительно, на другой день исхудалый Васька вылез из своего укрытия и набросился на еду.

III

Летом на каникулы привезли ко мне внучку Юляшку. Ей сразу понравился Васька, и они быстро поладили. Внучка бросала ему под стол вкусные кусочки, и кот не отходил от неё. Скоро он и спать к ней на кровать перебрался. Обидно мне, старику, стало за такое кошачье предательство. Не пойму, в чём тут дело. Но секрет скоро открылся. Как-то, укладываясь спать, Юляша встряхнула одеяло, а от туда посыпались всевозможные крошки. Она, оказывается, подкармливала Ваську под одеялом по ночам. Хитрая внучка: знала, что я буду ругаться. Нельзя кошек баловать. Мышей ловить не будут.

С Васькой она играла, как с подружкой в дочки-матери. Только мамой всегда была Юля, а грудным ребёнком – толстый котофей. Из моей старой шапки люльку ему сделала, завязки к стульям привязала. Завернёт его в тряпку, положит в качалку и песни поёт, баюкает. Только «ребёночку» не до сна. Глаза таращит, думает, как бы улизнуть от «мамочки» побыстрее. Только она отойдёт за чем-нибудь, как кот срывается с места и бежать. Тут уж начинается новая игра в прятки. Юляша ищет Ваську, а он, хитрюга, прячется от неё. Я незаметно приоткрою дверь, а кот шмыг на улицу, только хвост трубой.

— Куда он запропастился, дедушка? — спрашивает Юля.

— У меня шапка-невидимка есть. Он, наверно, в неё спрятался. Теперь ни кота, ни шапки не сыскать.

— Ну и хитрый же ты, дедуля, — говорит внучка, — сам поди его на улицу выпустил.

IV

Любили мы Ваську за спокойный нрав. Без дела не орёт, не надоедает, как другие кошки. Захочет есть — сядет около стола и легонько лапкой тебя за колено трогает.

— Ты, мол, ешь, и я тоже хочу.

Умный кот. Не замечал я за ним, чтобы блудничал, по столам лазил. Но однажды он всё-таки провинился. Оставили мы как-то на столе вазу с печеньем. Ночью слышу: кто-то шарахается на кухне. Темно. Страшновато стало. Уж не домовой ли? Схватил веник, крадусь на кухню. А там Васька печеньем угощается.

— Ах, плут! Ай, разбойник, — ору на весь дом.

Он прыг со стола, и ваза вслед за ним. На мелкие кусочки раскололась. Убежал воришка так быстро, что я даже не успел его веником огреть. На другой день наказывать Ваську не имело смысла. Но он, видно, чувствовал свою вину: без конца ластился ко мне, тёрся о мои ноги и мракал:

— Прости, мол, дед!

С тех пор мы стали угощать его печеньем.

V

Около дома у меня есть небольшой огород, обнесённый низеньким заборчиком. А у самой ограды — высокая развесистая рябина, к которой тесно прижалась маленькая скамеечка, на которой я часто отдыхал после работы. Теперь на лавочке поселился толстый Васька. Днюет и ночует там, совсем дом забыл. Греется на солнышке, дремлет, но только услышит шорох в огороде, как срывается с места и «летит» наводить порядок. Ни птицам, ни кошкам — никому спуску не давал. Даже собаки побаивались его страшного визга и ощетинившейся морды. Особенно доставалось соседским котам. Как услышу за окном кошачьи вопли — значит там Васька воюет с кем-то. Прогонит непрошенного гостя со своей территории и снова на свой пост — на лавочку уляжется.

— Хороший у нас сторож, дедушка, — говорит Юляха, — да только жаль, коты мордочку ему поцарапали.

— Ничего, до свадьбы заживёт! — шучу я, а внучка хохочет.

— Ты как скажешь, деда, со смеху помрёшь.

VI

Юля росла работящей девочкой. Помогала мне хозяйничать по дому и на огороде. Васька тоже не оставался в стороне, вертелся около нас, когда мы пололи грядки. Сначала заберётся на мою согнутую спину, а потом, как воздушный гимнаст, перепрыгнет на Юляшкину. Та морщится от боли, ворчит:

— Ну, как я теперь с ним полоть буду?

— Помощник пришёл, радуйся, — говорю я, — втроём-то мы быстро управимся.

— Ты всё шутишь, дедушка, а у меня вся спина горит, — жалуется она, пытаясь оторвать от себя Ваську, А тот цепляется коготками за её спину, не хочет спрыгивать на землю.

— Вот сейчас возьму и, как ты меня, исцарапаю, будешь знать, — говорит внучка коту, а тот и в ус не дует, жмурится от солнца и мурлычет. Смотрю на них: смех и грех, а на душе светло и радостно.

VII

Как-то вышли мы с Юляхой вечером на огород и остолбенели. Огуречная ботва помятая, а на стебельках огрызки и хвостики от огурцов висят. Внучка сильно расстроилась, даже заплакала.

— Присмотрела вчера хороший огурчик, хотела, чтобы подрос до завтра, а сегодня от него только хвостик с попкой остался.

— Мыши, видать, поработали, — говорю, а сам на кота с укоризной смотрю, — плохо, брат, огород стережёшь. А тот мракает в ответ:

— Мыши, мол, на грядке, дед, не растут.

VIII

Однажды под вечер примчалась Юляшка:

— Деда, беги скорей на огород. Там кто-то огурцы топчет.

Прибежали, а там и, в самом деле, рыже-серый ком на грядке катается и орёт на всю улицу.

Пригляделись: да это же кот наш с рыжим соседом воюет. Сцепились и никак расцепиться не хотят. Васька фыркает, урчит, а рыжий молчит — изо рта огурец торчит.

— Ура! — закричала внучка. — Васька вора поймал.

Она бросилась к котам, но я её остановил:

— Не следует в кошачью драку лезть. Пусть сами разбираются.