Лука Платонович насторожился, верхняя губа стала приподниматься, он уже что-то решал, прикидывал. Пуд Титыч хоть, и кивал в лад головой, призадумался.

— Александр Ильич уполномочил меня переговорить с вами, он уверен, что вы поможете любимой Родине в это трудное для нее время.

Полубаринов закурил дорогую папиросу, выжидательно посмотрел на Гирина.

Тестов брезгливо сморщился, стал отгонять от себя дым руками. Гирин прошелся из угла в угол, а потом повернулся к послу атамана и, взвешивая каждое слово, проговорил:

— Есть и деньги у нас, и хлебушко, и товаришко.

— Как не быть, — вставил Тестов.

— Пожертвуем на армию-освободительницу столько, что атаман не обидится. Но сперва пусть он выгонит из Троицка Советы, а потом и денежки на кон.

Полубаринов поерзал на стуле и раздраженно произнес:

— Вы или простаки или прикидываетесь ими. Я русским языком вам говорю, что без армии Троицка не освободить! А чтобы ее иметь, нужны деньги.

— У верхнеуральцев их не меньше. Казачишки справные, у них перехватит. Пусть сперва они дадут. А придет сюда — милости просим, перед соседями в грязь лицом не ударим… Посудите сами, какой нам резон раскошеливаться раньше времени: мы вас нагрузим золотом, а кто его знает, в чьи руки оно попадет. Когда сюда пожалует атаман, — неизвестно: может он до второго пришествия, так сказать, не придет… Нет, это не дело.

— Умно, умно говорит Лука Платоныч. Денежки зря бросать на ветер нельзя, полушка к полушке они копились, — поддержал Тестов.

— Вы, господа, рубите сук, на котором сидите. Сегодня жалеете, а завтра пожалеете. Видать, мало вас большевики тряханули, ну да скоро повывернут наизнанку ваши мошны.

— Э, ангел мой, бог не выдаст — свинья не съест! — иронически отвечал Гирин. — Все знают, что наши деньги лопнули в банке, а что осталось — пойди найди… А Советам рога пообломаем все равно. Не Дутов, так другой сыщется.

— Так, стало быть, вы отказываетесь от борьбы с большевиками? — сухо спросил Полубаринов.

— Зачем так говорить, ангел мой? На первый случай тыщонок пятьсот золотишка наберем. Я полста тысяч пожертвую, Пуд Титыч столько же…

— Что ты, что ты, Лука Платоныч! — замахал пухлыми руками Тестов. — Побойся бога! Где мне, бедному салгану, за тобой тягаться! Половину твоего-то едва наскребу.

— Не прикидывайся казанской сиротой, знаю ведь про твою калиту, — грубо оборвал Гирин и затем начал пригибать пальцы руки, называя фамилии богатеев и кто сколько может подкинуть авансом на «спасение Родины».

Насчитал чуть побольше полмиллиона.

— Ну как, пока хватит?

— Можно мириться. Дивизию Томинскую казачью расформировали? — вдруг изменил тему разговора Полубаринов.

— Славу богу, сегодня последняя сотня разъехалась, — поспешил сообщить Лука Платонович.

— А Томин?

— Этот смутьян еще здесь, я его вечор видел, — проговорил Тестов.

— Сделать все, чтобы Томин был с нами. А не удастся — убрать! — тоном приказа произнес Полубаринов. — Такова воля наказного. Томин имеет колоссальный авторитет у казачьей голытьбы, и не безразлично нам, на чьей стороне он будет.

С подносом в руках в комнату вошла Наташа. На ней поверх ситцевого платьица — белый передник, на голове — цветная косынка. Косы покоятся на высокой груди, глазка опущены.

Полубаринов жадным взглядом впился в девушку, а потом развел руки в стороны, удивленно протянул:

— Так ведь это же Наташка! Повзрослела, похорошела!..

— Старые старятся, молодые растут! — заметил, щурясь, Лука Платоныч.

— Как быстро летит время…

Молча поставив жаркое, Наташа легкими быстрыми шагами покинула комнату. Прикрыв дверь, остановилась.

— Я уже сказал, что Томина надо убрать только после того, как не удастся перетянуть к себе. Повторяю, это воля самого Александра Ильича, — услышала Наташа голос Полубаринова, и кровь хлынула к вискам.

Девушка хотела убежать, но какой-то необъяснимый страх словно припаял ее к полу.

— Подкупить надо, — лениво пробормотал Пуд Титыч.

— Когда он вел дивизию с Украины, то и Каледин, и Скоропадский пытались это сделать, только ничего не вышло. И теперь это можно испробовать. За расформированную дивизию он зол на Советы, и надо ковать железо, пока горячо, а у меня в кармане ни гроша ломаного.

— Да, эта птица стоит заряда! — выдавил из себя Гирин.

— Тогда миллион давали, — уточнил Полубаринов.

— За дивизию давали. Теперь он один, как перст, и пусть носа не задирает, — возразил Лука Платонович.

В комнате загремели стульями. Наташа отпрянула от двери.

…Без особого энтузиазма шел Полубаринов по пустынным улицам города на встречу с Томиным. Когда он прибыл к Дутову, то рассчитывал, как и в царской армии, устроиться в штаб, на теплое местечко. Однако атаман, в наказание за работу в революционном солдатском комитете, дал ему это поручение, строго предупредив: «Не выполните — голову снесу».

Он как сейчас видит грозного атамана — коренастого толстяка с жирным лицом монгольского покроя, с чуть раскосыми глазами, с коротким ершиком жестких волос на голове.

В длинном здании бывшего Третьего отдела Оренбургского казачьего войска расположился военный комиссариат и штаб обороны Троицка. Небольшую комнату в одно окно, выходящее на Оренбургскую улицу, занимает бывший председатель солдатского комитета и начальник Первой Оренбургской казачьей дивизии Николай Дмитриевич Томин.

Здесь он провел не одну бессонную зимнюю ночь. Стремительно летело время. Разоружались полки, сотни и батареи. Митинги и напутственные речи, прощание с друзьями, призывы к фронтовикам защищать революцию, если их позовет партия большевиков, — все это до предела заполняло дни.

Каждый раз, когда казаки с радостными лицами уезжали домой, великая тоска охватывала Николая Томина. Казалось, в эту минуту с болью отрывался кусок его собственного сердца.

«Вот расформирую дивизию, тогда успокоюсь, отосплюсь за все ночи — и в Куртамыш к Аннушке», — думал Николай.

Наконец пришла эта последняя ночь, а покоя все нет: чует сердце — неладное вышло с расформированием.

Томин подошел к лампе, вывернул фитиль. Свет выхватил из полумрака его лицо. На широкий упрямый лоб опустились темно-русые мягкие волосы. Прямой нос от бессонных ночей обострился. Щеки ввалились, скулы резко обозначились. От ноздрей к краешкам губ дугой пролегли глубокие бороздки. Однако светлые усы по-прежнему аккуратно подстрижены, подбородок чисто выбрит, суконная солдатская гимнастерка, со следами от погонов, крестов и медали, туго облегает сухощавую фигуру.

Быстрым движением Николай достал из кармана бумажку и, в который раз за вечер, начал читать.

Ниже две подписи и круглая печать с гербом новорожденной Советской Республики. Буквы расписавшегося красными чернилами закручены, как пружина.

«Эксцессов! Выкопали словечко!» — с раздражением подумал Томин. Отшвырнул листок и нервной походкой заходил по комнате, время от времени поплевывая на пальцы правой руки и потирая ими. Эта привычка осталась у него от многолетней работы у купца Гирина, когда ему приходилось пересчитывать пачки чужих денег, и, когда волновался, — прорывалась.

В трубе голосит ветер.

Томин быстро ходит из угла в угол и, как бы кому-то доказывая, мысленно говорит:

«Фронтовики в станицах создают Советы, а над этими Советами петля вьется! Дутова выгнали из Оренбурга, он перебежал в Верхнеуральск и снова собрал пятитысячную банду. И сейчас по станицам его офицеры рыщут. Одних уговорами заманивают, других — нагайками, а тех, которые наотрез отказываются, вешают, расстреливают, рубят. Те, что нынче по домам разъехались, вольно или невольно могут оказаться у Дутова.