На следующий день, 6 октября, первый день праздника Суккот (Кущей) всех евреев выстроили, в отдельности — мужчин, женщин, детей. Ночью их сосредоточили в разных бараках. Чувство тревоги охватило всех, люди не знали, что их ожидает. В 6 часов утра — время открытия бараков — они открыты не были, все понимали, что должно что-то случиться. Евреи не знали, что еще вчера полицаи привели крестьян всей округи к месту, находящемуся в 4 километрах от лагеря, и те всю ночь рыли рвы шириной в 2 метра, глубиной в 3 метра и длиной в 25 метров. К утру рвы были готовы. Прибыл грузовик, полный водки, для полицаев, и к рассвету все они были пьяны, прибыли убийцы "эйнзацкомандо 3" полиции безопасности и СД при поддержке местных литовцев. Это было летучее механизированное подразделение области Вильно, в котором — 150 литовцев и 10 немцев, — переезжающее с места на место и уничтожающее евреев с помощью местных литовцев.

В 7 утра открыли барак с мужчинами, вошел офицер полиции безопасности и заявил, что всех переводят в другое место, недалеко от Полигона. Грузовиков немного, поэтому перевозить будут группами по 50 человек. Тут же вывели первую группу и закрыли двери барака. Лагерь был полон полицаев и литовских добровольцев. Немцы были в меньшинстве. Посадили группу в два грузовика и увезли в сопровождении сильной охраны через небольшую рощу. Только по выходу из нее евреи увидели рвы и поняли, что их ожидает. Вокруг, в радиусе километров, стояли усиленные отряды охраны, не дающие возможности сбежать. Все они, без исключения, были пьяны, за исключением немецкого офицера с аппаратом для киносъемки. Евреям было приказано сойти с грузовиков, выстроиться шеренгой лицом ко рву. Они стояли, молча, никто не кричал, никто не плакал. Немецкий офицер дал знак рукой, литовцы открыли огонь из автоматов, пятьдесят евреев упали в ров убитыми и ранеными. Грузовики вернулись в лагерь, до которого выстрелы не доносились. До обеда все мужчины были расстреляны. Начали привозить женщин. Они были в отчаянии, равнодушны к тому, что с ними делают. Многие шли ко рву в потрясении, как во сне. К ним отнеслись, как к мужчинам. Самое страшное было, когда начали отбирать у женщин детей. Матери защищали их силой, и следы их ногтей остались на лицах полицаев Детей и младенцев швыряли в рвы живыми. Когда рвы заполнились, полицаи начали туда швырять гранаты. Только часть детей погибла, остальные были ранены или не получили никакого ущерба, и все это происходило на глазах матерей, стоящих в ста метрах от рвов. Затем женщин группами подвели ко рвам, и расстреляли. Убийства в Полигоне длились до полудня 8 октября. Вечером того дня командир подразделения полиции безопасности доложил своему командиру: "Район Свинцяна очищен от евреев" Полицаи засыпали рвы землей, но на следующее утро появились просадки и щели в земле, полные крови. Полиция привела крестьян, которые привезли на телегах землю с других мест и засыпали новым слоем рвы. Но земля, напитанная кровью, продолжала вспухать. Неделями привозили землю и продолжали покрывать ее рвы, пока уже крови не было видно.

Когда девушка закончила рассказ, мы сидели, онемев. Я думал о моей семье, о последних мгновениях жизни близких. Я видел перед собой мою сестру, молча идущую ко рву, видел моих стариков, которые хотели жить, всю нашу многочисленную семью, десятки дядь, теть, двоюродных братьев, товарищей, блондинку Бебу, красавицу с двумя длинными косами, которую так любил юношеской любовью, я видел их всех, идущих ко рву и падающих от вражеских пуль.

Известие о расстреле в нашем городе мгновенно достигло всех евреев городка Глубок, наполнив сердца страхом. Это было первое массовое уничтожение, ставшее известным множеству людей. До этого немцы уводили евреев в потаённые места и там расстреливали. Затем распространяли слухи, что люди живут и работают в других местах. Теперь мы знали, где те пятьдесят евреев, первыми схваченные в нашем городе, и где сто молодых людей, взятых "на месяц, после чего их вернут". Выяснилось всё, чего мы раньше не знали. Встал вопрос, — собираются ли немцы уничтожить всех евреев в любом месте их проживания, или это касается только Литвы. Были такие в еврейской среде, которые считали, что уничтожение евреев в Литве это результат антисемитизма литовцев, ненависти к советской власти и сотрудничества евреев с этой властью. По их мнению, в Белоруссии такое произойти не может. Но были такие, которые были убеждены, что вал уничтожения евреев под германской властью докатится и до всех мест, где живут евреи, что белорусы и поляки ничем не отличаются от литовцев, а нацисты похожи другу на другом в любом месте. Мы вели долгие разговоры о том, что делать, как действовать, как отреагировать, если уничтожение евреев начнется и в городке Глубок. Мы беседовали с местной еврейской молодежью. Положение было отчаянным. Оружия нет, население в своем большинстве враждебно и помощи от него ждать нельзя. Наоборот, население это сотрудничает с немцами. Германская армия стоит на подступах к Москве. Украина вся в руках немцев, они уже продвинулись на Крымский полуостров. Правительство Советского Союза оставило Москву и переехало на восток, в Куйбышев. Местная германская пресса полна восторгов по поводу побед и прогнозов, что в течение ближайших недель Советский Союз сложит оружие. Что делать? Каков выход? Может быть, вообще нет выхода?

21 октября евреям Глубокого приказано было в течение одного дня перейти в гетто. Для него выделен был один из окраинных городских районов, который и раньше был, в основном заселен евреями. Провести это переселение должен был "юденрат" и еврейская полиция. В тот же день было выселено из района, предназначенного для гетто, население других национальностей и переведено в лучшие дома, освобожденные евреями. На следующий день, рано утром, евреи начали переходить в гетто. Большинство перешло к знакомым или близким, живущим в районе гетто. Остальным еврейская полиция нашла места проживания. До вечера все евреи перешли в гетто. Им не разрешили взять с собой мебель, теснота в гетто было невероятной, в маленькой комнате проживали целые семьи. Гетто огородили забором из колючей проволоки. За порядком следила еврейская полиция. Выход из гетто был один, и его охраняли германский охранник и местные полицаи. Изнутри охрану нёс еврейский полицай. Запрещено было вносить в гетто продукты сверх нормы, установленной немцами, и многим не хватало хлеба. Полицаи проверяли евреев, входящих в гетто, не проносят ли они тайком съестное. Сначала их проверял немецкий полицай, стоящий снаружи, у ворот, затем это перешло к полицейскому-еврею. Эти старались помочь, как могли: на глазах немцев полицейский-еврей проверял и орал на проходящего, но, видя, что тот прячет продукты, делал вид, что ничего не нашел, и быстро отпускал человека внутрь гетто. Еврейские полицаи следили за тем, чтобы все евреи выходили на работу, и каждого, кто пытался отлынивать, наказывали. Члены "юденрата" убеждали, что самоотверженный труд дает шанс остаться в живых. Немцы нуждаются в работниках, особенно в бесплатных еврейских мастеровых, и так, быть может, мы сможем выиграть время. Тем временем закончится война, а после ее окончания, несомненно, не будет массовых расстрелов. Евреи хотели верить в эти уверения членов "юденрата", ибо не было иного выхода в этом враждебном, лишенном всяческой надежды, мире.

Меня посылали от отдела труда "юденрата" на разные работы в городе, но тут мне улыбнулась удача: я нашел постоянную работу в пекарне. Помогли мне в этом члены семьи, в которой я гостил, которые относились ко мне как к собственным сыновьям. Я выходил на работу в три часа утра, работал целый день, был сыт, и мне удавалось время от времени приносить хлеб в дом, и таким образом хоть немного отплатить им за гостеприимство и прекрасное ко мне отношение. В один из дней в гетто пришел молодой парень, земляк из Свинцяна, и от него я узнал, что моя сестра жива и находится в гетто. Благодаря ее работе в немецком учреждении ее оставили на месте, и она даже сумела спасти от депортации в Полигон некоторых из нашей семьи. Не было предела моей радости. Также и моим товарищам стало известно, что некоторые из их семей остались в Свинцяне или бежали и вернулись в городок. Мы жадно ловили любую информацию оттуда и говорили о возможности вернуться в Свинцян. Полагали, что в тех местах, где было совершено уничтожение евреев и осталось гетто, где проживали мастеровые и рабочие, жизнь более безопасна, чем в местах, где евреев еще не тронули.