— Милый, ты поедешь со мной или позволишь Петтеру меня отвезти? Я ведь не могу ехать одна.

— Я не могу сейчас уехать из города… — Сожаление в голосе мужа звучало для меня музыкой. — Петтер, отвезешь мою жену на станцию и вернешься, когда сдашь ее с рук на руки хель. Понял?

— Да, — мальчишка кивнул, потом спохватился, встал по стойке «смирно» и браво отрапортовал, что приказ понял и готов выполнить.

«Мою жену»… А ведь еще совсем недавно Ингольв явно всей душой желал бы об этом забыть! Действительно, сила женщины — в слабости.

Теперь же он, кажется, сожалел, что ехать мне придется немедленно. Да и то, полагаю, раздумывал, не отослать ли слуг собирать вещи, а пока уединиться со мной в спальне…

Горстью бусин рассыпать улыбки: лукавую — мужу, безмятежную — свекру, дружелюбную — Ингрид, чуть виноватую — Петтеру…

Признаться, мальчишку было жаль, по моей вине ему придется чуть ли всю ночь провести за рулем, а потом еще добираться обратно. Не отрываясь, он зачарованно смотрел на меня, потом, густо покраснев, с явным трудом отвел взгляд. Видимо, для него подобные сцены чересчур откровенны…

Тут возникло новое затруднение: обычно во всех поездках меня сопровождала горничная, но она отчаянно боялась ездовых медведей и падала в обморок от одного вида хель.

Впрочем, хель на мою честь точно не покусятся, а пока для соблюдения приличий хватит сопровождения Петтера, которого Ингольву и в голову не пришло бы подозревать в распутных поползновениях.

Спустя полчаса я поцеловала на прощание мужа, почтительно поклонилась свекру и отмахнулась от причитаний Уннер, почему-то твердо уверенной, что кровожадные хель и их ужасные медведи сожрут меня, как только увидят…

На заднем сиденье громоздились объемистая сумка с маслами и снадобьями, а также чемодан, в который неуемная горничная напихала нарядов (по ее логике, видимо, чтобы красиво сервировать меня для съедения!). Пришлось усаживаться рядом с ординарцем. Впрочем, так сподручнее коротать долгие часы пути…

Слуги дружно махали вслед: Уннер плакала, Сольвейг лучилась радостью, а Сигурд почему-то мечтательно улыбался. Мои мужчины смотрели одинаково недовольно и синхронно хмурились…

Едва они скрылись из виду, я облегченно вздохнула — боги, милосердные мои боги, как редко удается выбраться из дому! — и попросила:

— Петтер, вы не могли бы заехать в булочную господина Эгиля?

Мальчишка бросил на меня косой взгляд и согласно кивнул. Ручаюсь, роль очень-очень голодной кошки, третий день не кормленной жестокими хозяевами, удалась мне превосходно.

Учитывая, что хель не признают сладостей, а кофе считают отравой, к предстоящей поездке требовалось подготовиться серьезнейшим образом! К тому же этот благословенный напиток освежает восприятие запахов, смывая наслоение впечатлений.

Из булочной я вышла спустя полчаса, нежно прижимая к груди объемистый пакет.

— Вот теперь можно ехать! — довольно провозгласила я, усаживаясь в автомобиль с помощью Петтера. Могу поклясться, что он спрятал улыбку…

Поколебавшись, не стала устраивать лакомства на неустойчивом заднем сиденье — надежнее держать на коленях!

Из закрытого пакета струились вкусные запахи. Печеные яблоки, корица, ваниль, шоколад и разогретый изюм пахли так восхитительно, что воздух в салоне, казалось, можно было намазывать на хлеб. Не удержавшись, я отщипнула кусочек имбирного человечка, потом еще и еще…

Петтер делал вид, что не замечает, как я втихомолку ем печенье, осыпая дорожное платье крошками и пачкая перчатки…

Автомобиль неспешно катил по дороге. В окружающем снежном безмолвии он казался слишком шумным, грязным и теплым — эдакий кашалот, в нутре которого мы укрылись. Совсем рядом лениво шевелилось хмурое море, отражающее в своих водах такое же неласковое небо. Снежный покров лег на обочины, ему вторили белизной островки льда в море. Рядом с Ингойей море не замерзало никогда — теплое течение словно обнимало южную часть острова, огибая его и устремляясь к Мидгарду.

— Остановите, пожалуйста! — слегка тронув за рукав, попросила я Петтера.

Он странно взглянул, но не стал спорить, приглушил мотор. Железный зверь послушно замер, будто радуясь возможности подремать.

Не дожидаясь помощи, я сама распахнула дверцу и выбралась наружу. Белая снежная пелена — словно кисея — не скрадывала великолепный вид, напротив, оттеняла густую темень моря. Как будто покрытого шрамами ветерана обрядили в белый фрак. А небо спускалось низко-низко, как периной укрывая гладь земли…

Душно, сыро на холодных городских улицах, даже дышится там совсем иначе. Пыль, копоть и запах множества людей сажей оседают в легких, не дают глубоко вздохнуть. Этот горький и дымный осадок столь привычен, что его почти не замечаешь, но он придает неприятный оттенок всему вокруг. Выбравшись из давящего плена города, смотришь на мир совсем иначе, пьешь воздух, как вино. Хотя ледяной хельхеймский ветер больше похож на крепкую перцовую настойку — острый, жгучий, мгновенно сбивающий с ног.

Так чудесно просто стоять, запрокинув голову, и ловить губами снежинки…

Легкая печаль шелком легла на душу, в голове сами собой собрались стайки рифм. Милосердный Один, сколько лет я уже не писала стихов! Мёд поэзии слишком давно горчил. Но вечное море и безмятежная земля будто смыли тусклый налёт, заставляя душу вновь плакать и рваться в небеса…

Не знаю, сколько прошло времени. Петтер выказал необыкновенную чуткость: он молча сидел в автомобиле, не тревожа меня и не пытаясь поторопить.

— Мне редко удается выбраться на природу, — извиняясь, сказала я, вернувшись наконец в теплый салон.

Петтер кивнул, будто понимая все, что осталось несказанным. Ревность Ингольва, его твердое убеждение, что прогуливаться за город не подобает приличным дамам, надзор свёкра…

Автомобиль снова покатил вперед. Мальчишка не смотрел на меня, сцепив руки на руле, он напряженно всматривался в снежную пелену. От него славно пахло: кофе, кардамоном и мускатным орехом, и даже примесь мокрой шерсти не портила букет.

Не сразу я сообразила, что этот аромат означал вовсе не душевное состояние. Это был верхний слой, «настоящий» запах.

— Вы пьете кофе? — не сдержавшись, воскликнула я.

Все так же не глядя на меня, он неохотно кивнул. На его скулах заалели яркие пятна, как будто он стыдился своей слабости.

— Приятно встретить родственную душу, — заметила я с улыбкой.

В Хельхейме мало кто ценил этот южный напиток, здесь отдавали предпочтение черному и ягодным чаям. А на меня все эти настои малиновых веточек и листочков смородины нагоняли тоску. Как лекарство они, безусловно, полезны, но удовольствия приносят мало. То ли дело густой горьковатый кофе со щепоткой специй! Бодрящий, проясняющий мысли, пряный…

Мальчишка повернулся, взглянул на меня исподлобья, но тут же оттаял.

— Вы тоже любите кофе?! — переспросил недоверчиво.

— А как же! — весело подтвердила я, кивая для убедительности. — Признаться, мне частенько достается от мужа и свёкра за это пристрастие!

Петтер почему-то помрачнел и вновь уставился на дорогу.

Взгляду открывалась бесконечная змея шоссе, соединяющего столицу острова, Ингойю, и Свёль, крупнейшее поселение хель, расположенное далеко на севере.

Придорожные столбы изукрашены человеческими рунами и хельскими знаками, которые позволяли поддерживать шоссе в идеальном состоянии, его никогда не заносило снегом, даже если вокруг лежали сугробы выше человеческого роста.

— А какой кофе вы любите больше всего? — принялась допытываться я.

Признаюсь, я твердо уверена, что о человеке многое можно сказать, зная его кофейно-чайные пристрастия.

Сначала казалось, что Петтер промолчит, уклонится от беседы.

— Черный, — наконец признался он неохотно.

— Черный?! — переспросила я удивленно. — С сахаром, сливками, специями? Может быть, немного имбиря или мускатного ореха?

— Нет, — бросив на меня короткий взгляд, покачал головой мальчишка. — Просто черный, очень крепкий. Можно щепотку соли.