Подумав, мужчина присел на скамейку, и торопливо развернул пакет с шаурмой. Оглянувшись, начал есть. Два раза он едва не подавился. Закончив с завтраком, мужчина, – агент СИБа с двадцатилетним стажем, неудачливый старший лейтенант Мунтяну, получавший зарплату в пятьсот леев, – пошел к фонтану напиться. Он долго хватал воду побелевшими губами: шаурма была хорошо просолена и проперчена. Напившись, Мунтяну направился к елкам, растущим за Кафедральным Собором, и прилег вздремнуть. Легенда бомжа ему это позволяла. На случай, если к нему подойдут полицейские, у Мунтяну было удостоверение сотрудника СИБ. Конечно, ему следовало не подходить к Петреску, за которым ему поручили слежку, и уж тем более – принимать от лейтенанта еду. Но зарплату свою Мунтяну пропил еще в первую неделю после ее получения, и не ел два дня. Старший лейтенант СИБ знал, что слежка безнадежно испорчена. Но завтрак того стоил.

…Второй раз в этот день старшего лейтенанта Мунтяну Сергей Петреску встретил, когда возвращался домой через тот же парк. Сергей, уставший донельзя, брел по песчаной дорожке с двумя банками пива в руках.

– Прикурить не найдется? – неожиданно спросило его темное пятно на скамейке.

– Не курю, – вздрогнув от неожиданности, ответил Петреску, – да это же ты…

– А, вы, – узнал и его Мунтяну, весь день добросовестно разыгрывавший из себя бомжа. – Ну, хоть копеечку дайте.

– Разоришь ты меня, – вздохнул Петреску, и с сожалением протянул бомжу банку пива, – Возьми вот. Хоть попьешь.

– Спасибо, – Мунтяну открыл банку и жадно хлебал.

– Здоровый мужик, – назидательно сказал Петреску, вспомнив занятия психологией в полицейской Академии, – шел бы работать. Каждый день пиво пил бы.

– Нельзя, – рассудительно ответил Мунтяну, утирая рот рукавом плаща.

– Это еще почему? – полюбопытствовал Сергей.

– Так и спиться можно! – серьезно ответил агент госбезопасности.

– Логично, – заключил Петреску, – ну, я пошел. Всего тебе. Завтра, уж не обессудь, ничего от меня не получишь. Нельзя развивать в человеке комплекс тунеядца.

– Какой вы… моралист, право.

Петреску ушел, смеясь над последними словами бомжа. Мунтяну грустно встряхнул банку, и побежал звонить начальству, – докладывать о сегодняшней слежке. Разумеется, большую часть донесения он собирался придумать. Выпросив у уличной торговки бесплатную телефонную карточку, старший лейтенант госбезопасности набрал нужный номер:

– Алло, господин майор?

– Ты что, придурок, опять пьян? – зашипел в трубку майор Эдуард, – О конспирации забываешь.

– Простите, – спохватился Мунтяну, – это ветеринарная клиника?

– Она самая, – подобрел майор, – что вам нужно?

– Дело в том, – начал мучительно вспоминать тайный шифр Мунтяну, – что у меня заболел… э-э-э…

– Песик, – ядовито подсказал майор.

– Точно, песик. Утром он гулял в парке у Кафедрального собора, и съел чуть-чуть шаурмы…

– Этого, – перебил его, очевидно тоже для конспирации, Эдуард, – делать нельзя. Собаку нужно кормить только специальной едой. А не давать ей то, что сами едите.

– Ага, – согласился Мунтяну, чувствуя, как у него поднимается давление, и, стало быть, нужно срочно выпить, – А после парка он пошел гулять на постоянное место службы. В будке песик просидел до вечера, а потом гулял в том же парке.

– С другими песиками контактировал? – мягко осведомился майор.

– Никак нет.

– Что ж ты как на плацу разговариваешь? – снова озлобился на Мунтяну начальник.

– То есть, я хотел сказать – нет. Нет, не контактировал. Он у меня необщительный, песик мой.

– Хорошо. Оставьте телефон, к вам приедет наш ветеринар.

Мунтяну надиктовал первый пришедший в голову телефон, и повесил трубку. Его мутило. В первую очередь, от желания выпить, но и от разговора с майором ему тоже было не по себе. Детскими играми балуемся, подумал Мунтяну, и пожалел, что не перебрался в Россию. Отравил бы Хаттаба, получил бы орден, с сожалением подумал старший лейтенант. Вот это – работа…

На телефонной станции уставшая девушка с пожилым от суточной работы лицом повесила трубку, и рассмеялась. Повернулась к соседкам:

– Девочки, по улице Пушкина снова гэбисты шифруются.

Проснулся Мунтяну от громких автомобильных гудков. Подняв голову с травы, старший лейтенант напряженно вглядывался в площадь у Собора, затем вновь уткнулся, и полежал так несколько минут. Чекист собирался с духом. Спал Мунтяну между двумя елями, укрывшись плащом и еще какой-то рванью, собранной им на расположенной неподалеку мусорке. Ночью к нему несколько раз подбегали бродячие собаки, но человека не трогали, принимая, очевидно, за своего. Наконец, Мунтяну встал, и пошел к фонтанчику, совершить утренний туалет.

– Стой. Сюда пошел, – лениво окликнул его полицейский из патруля, прогуливавшегося по парку.

Мунтяну так же лениво достал из кармана удостоверение, развернул, и протянул в сторону патруля, куда с удовольствием начал еще и справлять малую нужду. Побледневший сержант патрульно-постовой службы постарался приблизиться настолько близко, чтобы суметь разглядеть удостоверение и настолько же далеко, чтобы не попасть под струю Мунтяну. Наконец, прочитав удостоверение, сержант козырнул, и обиженно шмыгнул мимо Мунтяну. Закончив, чекист умылся в фонтанчике, и присел на ступени у Собора. Руки дрожали. Постепенно старший лейтенант согрелся на солнышке и задремал.

– Хэй, добрый человек, что ты развалился здесь, как Клеопатра на коленях у коня Александра Македонского?! – Мунтяну проснулся от слов суетливо бегавшего перед ним человечка, – Встань, встань, немедленно!

– Разве у коня есть колени? – очень удивился Мунтяну.

– Какая разница, есть они у него, или у тебя, или у коня, – суетился толстячок, перевязанный наискось большой белой лентой, – если через час здесь будут венчать мою крестницу и ее жениха?

– Было бы удивительно, если бы здесь венчали твою крестницу и НЕ ее жениха, – ядовито заметил Мунтяну, и стрельнул у толстячка сигарету.

– Ты, я погляжу, остер на язык, – осуждающе цокал языком крестный невесты, – а мне не улыбается, чтобы под ногами брачующейся пары валялся бомж, да еще и не в меру остроумный

– Отнесись ко мне, как Александр к Диогену, – философски заметил Мунтяну, и повернулся к толстячку спиной.

Ситуация начала его забавлять. Выпрошенную сигарету Мунтяну спрятал в рукав плаща.

– Слушай, я не знаю, как в вашем селе относятся к этому Диогену, – нахмурился толстяк, – а у нас в селе, как бы тебя не знали, к тебе отнесутся хорошо. Все мы люди, все мы – добрые люди. Все мы молдаване, что мы, волки друг другу?

– Еще какие, – пробормотал Мунтяну, устраиваясь на ступеньках поудобнее, – homo homus lupus est.

– Я тебя, кажется, – толстяк стал совсем серьезным, – не материл.

– Я тоже тебя не материл, добрый человек, – закрыл глаза Мунтяну, – а просто сказал тебе одну поговорку на латыни. Ты ведь должен ее понимать, ведь мы, молдаване, добрый народ – потомки римлян.

– Хм, – задумался вдруг толстяк-крестный. – Да ты, видать, из этих.

– Каких? – щурился на солнце продрогший за ночь до костей Мунтяну.

– Из образованных, – неожиданно неприязненно выпалил толстяк, но потом расплылся в заискивающей улыбке, – У меня к тебе есть дело, образованный.

– Выкладывай.

– Сумел бы ты мне помочь во время свадьбы? А уж я тебя отблагодарю.

– Как помочь, и как отблагодаришь?

– Ну, помощь такая – будешь на подхвате. Сходи туда, принеси то, унеси это, развлеки гостя. А благодарность… Да какая тебе еще нужна благодарность, ты же на свадьбе погуляешь! Мы, молдаване, добрый народ. Есть будем, пить, веселиться, до самого утра.

– Есть, говоришь, пить, веселиться, – задумчиво повторил Мунтяну, глядя, как толстячок одобрительно кивает, – заодно то приносить, это уносить…

– Какой ты обидчивый, – насупился крестный, – хоть и бомж. Да такие как ты на коленях за мной ползать будут, лишь бы на свадьбе погулять.