– Ну-ну, – улыбнулся директор СИБ, и прибавил диктофону громкости. – Что ты там рассказал, Петреску?

Запись пошла.

«А там и до премьер-министра недалеко. А там – и до президента…»

Танасе вскочил, благоговейно сжал руки, и встал на колени. Есть! Покушение! Не забыть записать в блокнот!

«У меня был любовник… какая-то шишка. Тоже, кажется, из полиции. Или военный. Не уточняла».

Быстро записать, спешил Танасе, – террористы заводили знакомства в высших кругах власти.

«Я его бросила… стал называть меня молочной кукурузой, – представляешь?!.. хотел, чтобы я стала его женой, или, в крайнем случае, официальной любовницей… неинтересно…».

Константин сжал зубы, и стал раздирать себе грудь. Наталья. Наталья. Наталья. Опустив потный лоб седой головы на край стола, директор Службы информации и безопасности заплакал. Диктофон доигрывал кассету.

«Скажи… что я твоя шлюха… скажи… твоя шлюха… свинья… жалко, ты не негр… мечтаю всю жизнь встретиться с негром… трахнуться с ним… большие, черные… толстые… ТОЛСТЫЕ!»

– Как кукурузный початок, – всхлипнул Танасе, – толстые, как кукурузный початок, толстые… О, Наталья…

«Как у тебя… шлюха… блядь… да… да… называй так… о».

Короткий всасывающий звук. После этого пленка кончилась. Танасе, пошатываясь, встал (пришлось опереться о край стола) и, не видя перед собой ничего, подошел к сейфу, откуда вытащил служебный пистолет.

– Стреляться будет! – вскочил со стула молоденький стажер. – Бежим в кабинет!

– Сидеть! – скомандовал майор Эдуард, и, достав из под расшатанного стола бутылку водки, начал неспешно откручивать пробку. – Успеется.

– Да он же сейчас застрелится! – едва не закричал стажер.

– Молодой ты еще, – сочувственно заметил Эдуард, и разлил. – А теперь пей. Это приказ, стажер. Пей!

Выпили. Помолчали. Стажер, выдохнув после паузы (атмосфера в кабинете наполнилась благоуханием дешевой подпольной водки, к тому же еще и теплой) заморгал. На глазах у него выступили слезы.

– Не плачь, девчонка, – улыбнулся Эдуард, и снова налил.

– Я, мне, – язык у юнца начал заплетаться после первых же ста граммов (нет, отметил Эдуард, не выдержан еще, не наш еще человек), – я знаю, почему мы сидим здесь, пока господин Танасе вот – вот застрелится!

– Ну, и? – поднял левую бровь Эдуард. – Какие соображения?

– Вы хотите, чтобы он застрелился, потом умер, и освободил место директора нашей Службы. Я вас раскусил!

– Застрелился, и потом умер… – задумчиво кивнул Эдуард. – Что ж, стажер, логично. Прямо скажу, дедуктивное мышление у тебя развито.

– Да, – неожиданно для себя опрокинул второй стакан стажер, – меня в Академии за логику хвалят. И вообще… По философии десять баллов в прошлую сессию получил.

– Что ж, – разлил Эдуард по новой, – за философию надо выпить…

Выпили. Снова помолчали. На сером экране в углу кабинета директор СИБа пристально смотрел в дуло пистолета.

– Ну, с Богом, – шумно выдохнул Эдуард, и допил остатки водки.

– Что-то мне не по себе, – глядел мутными глазами на экран стажер, – жарковато у вас.

– Вот сейчас, – ласково сказал Эдуард, – и прогуляешься по свежему воздуху.

– Следить за кем-то надо?

– Нет. За водкой сходишь.

– Ой, я столько пить не могу.

– Во-первых, стажер, тебя никто о количестве водки, которую ты можешь выпить, не спрашивает. Во-вторых, принесешь ты ее мне. После чего свой рабочий день можешь считать оконченным.

– А как же господин Танасе?

– Сколько мы с тобой здесь сидим?

– Двадцать минут пятьдесят две секунды. Пятьдесят три уже. Пятьдесят четыре…

– Умница. Дотошный. Сразу видно, наш человек. Только вот напрягаешься зря. Стреляться он не будет. Посидит с пистолетом, да обратно положит.

– Точно? – с надеждой взглянул на него стажер.

– Конечно, – успокоил его Эдуард, – я ведь начальника своего хорошо изучил. И ты, когда на службу возьмем, меня хорошо изучишь. На том и стоим.

– На ком?

– Неважно. Бери десять леев, и неси водки. И закусить чего-нибудь.

– Она же дороже стоит.

– А ты что-нибудь придумай. Ты же будущий разведчик.

После того, как стажер ушел, Эдуард вынул из видеомагнитофона кассету, и поставил новую. Камеры скрытого наблюдения показывали, что в кабинете Танасе ничего не изменилось. Майор с любопытством посмотрел на экран. Ему было безумно интересно: застрелится Танасе, или нет. Ведь такое с директором СИБ случалось впервые: подчиненные знали его, как человека уравновешенного и спокойного.

Наконец, тихо вздохнув, Танасе отвел от лица дуло пистолета, встал, и положил оружие обратно в сейф. Эдуард удовлетворенно хмыкнул, и посмотрел на себя в зеркало. Там, в обрамлении пятен от зубной пасты, помады, жирных пальцев, сидел на стуле невысокий плотный мужчина с красным от регулярной выпивки лицом. По носу, от горбинки к ноздрям, сбегали две синеватые прожилки. Над верхней губой топорщились редкие усики: бриться Эдуард не любил. Мужчина в зеркале поправил прическу опухшими пальцами, и почесал за ухом.

– А я еще очень даже ничего, – задумчиво сказал Эдуард, и придвинул стул поближе к зеркалу, – только вот нос чересчур волосатый. Да и… уши, – точно, уши тоже волосатые.

Напевая песню «Драгостя дин тэй» (Эдуард знал, что она бесит Константина Танасе, и поэтому очень любил эту песню) майор подошел к столу, вынул маникюрные ножницы, подсел к зеркалу, и принялся постригать волосы в носу. Было щекотно. Краем глаза майор поглядывал на камеру наблюдения. Эдуарду было очень жалко, что Танасе не застрелился. Конечно, майора на пост главы Службы информации и безопасности не назначили бы (у него не было родственников в парламенте и правительстве), но смерть Танасе означала для всех офицеров службы автоматическое повышение на одну ступень. Это Эдуарда, который засиделся в майорах, устраивало. Но, увы, директор СИБ не застрелился. Задрав голову, Эдуард засунул ножницы себе в ноздрю, и проговорил свою ежедневную молитву, слова, сказанные ему когда-то отцом:

– Никогда никому ни в чем не завидуй. Ты можешь быть извращенцем, трахать двенадцать любовниц и иметь виды еще на троих; можешь трахать мальчиков, девочек, лошадей и скунсов; бить старушек, сыпать стекло в салаты в общественных столовых, быть психом, придурком, озлобленной тварью – и все равно у тебя будет все, – если, конечно, ты не будешь завидовать.

Слова эти Эдуард повторял себе ежедневно. Но чувство зависти его, к сожалению, не покидало. Майор постоянно завидовал. Всем. Директору СИБ, владельцам автомобилей (сам Эдуард так и не сумел сдать на права), соседу, купившему новую стенку, соседке, затеявшей ремонт, одноклассникам, многие из которых добились в жизни большего, чем он, майор госбезопасности Эдуард. Единственным светлым пятном на его памяти была двухгодичная поездка в Лондон, где Эдуард намеревался постичь тайны ремесла Джеймса Бонда. Увы, английские коллеги на странного человека в замызганном плаще, приехавшего из неизвестной им страны (англичане постоянно путали Молдавию с Мальтой) не обращали внимания. За два года Эдуард научился лишь одному: хорошо заваривать чай.

– Что ж, – спокойно говорил Танасе, когда майор вносил в кабинет чашки с ароматным, правильно заваренным чаем, – это тоже многого стоит. Вот вышибем мы тебя за плохую службу, устроишься в ресторан какой-нибудь. Или в чайную.

И хохотал. Эдуард кисло улыбался, ставил чашку на стол, и выходил, мягко прикрыв за собой дверь. После этого он обычно плевал на обивку двери, кривлялся, и высовывал язык. А чтобы этого Танасе не увидел, майор залепил жевательной резинкой зрачок камеры наблюдения, расположенной над дверью. После этого Танасе решил, что камера просто сломалась (взглянуть на нее ему и в голову не пришло).

Закончив процедуру стрижки волос в носу, Эдуард сполоснул лицо холодной водой в умывальнике, стоящем в углу кабинета, вытер руки, и приступил к ушам. В это время вернулся стажер с водкой и помидорами.