С тех пор, как Константин услышал пленку, на которой была записана беседа (и кое-что похуже, с тоской вспоминал он) его бывшей любовницы Натальи и лейтенанта Петреску, в душе директора СИБ поселилась ледяная ярость. Разумеется, Танасе отдавал себе отчет в том, что его неприязнь к несчастному Петреску обусловлена личным моментом, но раз уж так удачно сложилось, что лейтенант еще и пособник террористов…

А в том, что Петреску каким-то образом связан с террористическим подпольем, Танасе и не сомневался. Слишком много совпадений. Ежедневные встречи Петреску с Осамой Бен Ладеном, к примеру. Кстати, оперативников следить за Осамой начальник СИБа не приставил, потому что выяснил: афганец не выходит из киоска, где режет овощи для шаурмы. В подсобном помещении есть диванчик, где афганец спит, изредка жена хозяина киоска приносит ему книги, но на улицу он не выходит. И ни разу за полтора года не вышел.

– Двадцать пять миллионов долларов, – прошептал Танасе, чувствуя радостное возбуждение, – за голову Осамы, плюс орден от президента, плюс орден от США, плюс хорошая пресса и лестные отзывы на телевидении… Да, еще и Наталья… Пусть поймет, что потеряла, и с каким мерзавцем связалась… Да, Константин, похоже, на этот раз ты сорвал куш…

Походя Танасе подумал, что необходимо увеличить финансирование агента Мунтяну, который, не щадя себя, втерся в доверие к местным бомжам, и блестяще выполняет свою задачу.

– Поставленную перед ним задачу! – поправил себя Константин, и приосанился. – Так звучит правильнее и красивее.

Дело Петреску и дело Осамы Бен Ладена главный контрразведчик страны взял под личный контроль. За Осамой он тоже следил сам, приказав установить в кабинете большую подзорную трубу. Когда в кабинет заходили неосведомленные гости, Константин врал что-то о своем увлечении астрономией.

Широко улыбнувшись, Танасе дочитал записку Мунтяну, и тщательно порвал ее. Если бы бумажка была не такой грязной, Константин, в соответствии с им же разработанной инструкцией, непременно съел бумажку… Инструкциями своими он очень гордился, и считал, что таких хороших, как в СИБе, больше нет ни в одной спецслужбе мира. Подчиненные поначалу ворчали, но потом привыкли к тому, что секретные документы необходимо съедать. Некоторые даже вошли во вкус: в отделе шифровальщиков, вспомнил Константин, был оригинал, который утверждал, что тонкая папиросная бумага отдает рисом, и очень вкусна, если ее слегка присыпать паприкой. Сам Танасе предпочитал черный, грубо молотый перец

Встав из-за стола, Константин прошелся в угол кабинета, где за подзорной трубой был спрятан портрет президента России, Путина. Танасе преклонялся перед судьбой этого человека, и втайне надеялся, что рано или поздно повторит его путь.

– Чем черт не шутит? – спрашивал он себя. – Вдруг и я когда-нибудь стану президентом?

И понимал: станет. Кто, как не он, – человек, который вот – вот схватит опаснейшего террориста мира, – достоин крепко взять в свои мужественные руки руль тонущего корабля по названию Молдавия? Но это потом. А сейчас надо заняться делами.

Константин смахнул пыль с портрета, и спрятал его за трубу. Потом подумал, и решил перепрятать. Очень долго директор СИБ метался по своему кабинету, прижимая фотографию Путина к груди, пока его не осенило. Потолок! Конечно же, потолок. Константин залез на стул, и, достав из ящика маленький медицинский молоточек и тонкие гвоздики (обычно он пользовался этим во время допросов), приколотил портрет президента России к потолку. Получалось, что Путин смотрит на весь кабинет Танасе сверху.

– Это добрый знак, – прошептал Танасе, – что меня посетила такая хорошая идея.

Подмигнув коллеге, Танасе включил диктофон. Настало время ознакомиться со следующей прослушкой лейтенанта Петреску. На этот раз записывающее устройство установили у Сергея в кабинете, поэтому Танасе мог не опасаться, что запишут и Наталью. Привычно поморщившись, Константин прослушал песню группы «Гостья из будущего». Началась запись прослушки.

– Послушайте, Балан, вы же интеллигентный человек, – укоризненно говорил собеседнику Петреску.

Голос у лейтенанта был уставший, с удовлетворением отметил Танасе.

– А что я могу поделать? – хрипло забубнил человек, с которым беседовал лейтенант, и Константин узнал голос журналиста Дана, – Это не люди, а животные. В туалете они курят, на кухне, простите, гадят.

– Но это же не повод бить людей до потери пульса, – мягко увещевал Петреску.

– А что, – встревожился Балан, – у него пульс действительно пропал? Меня посадят в тюрьму?

– Нет, – заверил его Петреску, – на этот раз не посадят. Я считаю, что лучшая мера борьбы с преступлениями, это их профилактика. Но вам необходимо что-то менять в своей жизни. Вы слишком много пьете, у вас сдают нервы. Чего уж там, ни к черту у вас нервы.

– Это верно, – горько согласился Балан. – Кстати, лейтенант, моя соседка, ну, та, что балерина, еще раз просила передать вам огромную благодарность.

– А, ерунда, – отмахнулся Петреску, – вернемся к вам. Поймите, в этом районе вам не место. Здесь живут люмпены. Асоциальные личности. Еще немного, и вы станете таким же.

– Лейтенант, а позвольте спросить вас, что вы делаете в этом районе? Молодой, способный полицейский, из обеспеченной, насколько я знаю, семьи…

– Я знаю, что вы мне не поверите, как и никто не верит, но – я верю, что принесу здесь пользу.

– Ну, почему же не верить? По кайней мере, мне вы уже помогли, колонку вернули…

– Давеча в вашем доме отключали воду, – вспомнил Петреску.

– Да. А что?

– Я бы вас убедительно просил, – слова давались Петреску с трудом, слышно было, что он стесняется, – не выбрасывать отходы жизнедеятельности в целлофановых кульках из окна.

Наступила пауза. Танасе, согнувшись пополам, хлопал себя по ляжкам, и плакал от смеха.

– Простите, – неловко вымолвил Балан. – Я так понимаю, убеждать вас, что я, в отличие от остальных обитателей дома, так не поступаю, бессмысленно?

– Это вы меня простите. Конечно, бессмысленно. Просто кулек с теми самыми отходами вылетал из вашего окна как раз на крышу нашего служебного автомобиля.

– В человеке уживается высокое и низкое, лейтенант. Можно выбрасывать из окна дерьмо в пакете на улицу, и быть при этом святым, почти ангелом.

– Сомневаюсь, – сухо ответил прагматичный Петреску. – Весьма сильно.

На пленке послышался шорох. Балан встает на стул, догадался Танасе.

– Что это вы на стул взгромоздились? – подтвердил догадку Танасе лейтенант.

– Слушайте. Умоляю вас, слушайте меня, лейтенант, – с надрывом попросил Балан, и, шумно сопя, начал декламировать: