Чья-то рука протянулась из темноты и схватила меня, удерживая на ногах. Мои ноги прошаркали по стальному полу коридора и безвольно поднялись наверх, в холодный ночной воздух, где мерцали звезды, кренилась пьяная труба и неустанно шумело море. На корме мы споткнулись о стальной трос, туго натянутый поперек колодезной палубы. Он гудел и пел в такт качке, а корабль покачивался, как пьяный, потряхивая мачтами на фоне неба, пока мы по трапу взбирались на возвышение юта и исчезали в черной пасти маленькой рубки. Здесь мы нашли одежду. Насколько я припоминаю, она не была ни мокрой, ни сухой, но в ней было больше тепла, чем в пропитанных водой тряпках на моем теле. И еще тут была отсыревшая койка с одеялами, от которых несло мокрой собачьей шерстью, и сон, абсолютное забытье сна. Это было невообразимым наслаждением, недоступным сытому человеку, уютно расположившемуся у своего собственного очага.

Спустя очень долгое время — возможно, спустя много лет — в это райское забытье вторглись звуки шагов человека. Я не могу сказать, что это меня разбудило, или даже что я усилием воли пришел в сознание. Во всяком случае, это произошло не сразу. Просто звуки шагов были где-то рядом. Гулкий металлический звук — звон ботинок по стальным плитам. Это был неотвязно-назойливый звук. Он раздавался у меня над головой, рядом с моей койкой, сперва с одной стороны, затем с другой, затем он начал удаляться — медленная, размеренная и одновременно решительная походка… шаги мертвеца по мертвецки крепкому сну. И когда они окончательно стихли, я проснулся.

Дневной свет резанул меня по воспаленным осоловелым глазам, а куча мокрых одеял в углу сырой стальной тюрьмы, в которой я лежал, зашевелилась и поднялась. Это был Пэтч. От усталости его лицо было пепельно-серым.

— Кажется, я слышал шаги, — произнес он. — Его глаза казались безумными черными шарами, провалившимися в желтые, как слоновая кость, глазницы. — Клянусь Богом, там кто-то ходил.

Я выполз из койки и почувствовал, что вспотел под этой грудой соленых отсыревших одеял. В то же время мне было холодно, а в животе засела ноющая голодная боль. Я с трудом переставлял ноги, и у меня адски болело плечо. И тут я все вспомнил. Реальность обрушилась на меня, подобно физическому удару. Доковыляв до двери, я выглянул наружу. Так значит, это все мне не приснилось. Я действительно вернулся на «Мэри Дир», и… Бог ты мой, она была в жутком состоянии! Это красное от ржавчины, обросшее серой щетиной ракушек и измазанное зеленой слизью судно как будто явилось из невообразимо кошмарных снов. Его труба скособочилась под безумным углом, а весь бридждек был изогнут, перекручен и искорежен. Было время отлива, и со всех сторон Минкерс щелкали своими черными зубами. Повсюду из моря торчали обрубки забрызганных белой пеной скал. Рядом не было и следа спасательного судна. Никаких тебе буксиров или хотя бы рыбацких лодок. Тут не было ничего, только знакомые уродливые очертания Грюн-а-Крока и масса рифов вдали… Ни малейших признаков жизни. Над этой безрадостной картиной нависло злобно-серое небо. На фоне его уродливой бледности очертания туч казались черными и холодными.

— Господи! — прохрипел я.

Наверное, я интуитивно понял, что нас ожидает — что означает бледность рассвета и угрожающе серый цвет неба.

Стоя за моей спиной, Пэтч втянул носом воздух и пробормотал:

— Приближается целая куча дерьма.

Небо к западу от нас было угрюмым. Его затянула черная гряда туч, резко обозначившая границу между морем и небом. Ветра почти не было, но грохот волн об обнажившиеся рифы звучал зловеще. И даже здесь, под прикрытием скал, волны, ударявшиеся в борт «Мэри Дир», были большими и мощными.

— Эти шаги, — напомнил я. — Что это было?

Он покачал головой, не глядя мне в глаза, и не ответил. Один Бог ведает, о чем он думал, но его тело содрогнулось, а мне пришло на ум, что из-за этого корабля умерло множество народу. И тут произошла странная вещь: маленькое облачко ржавчины подобно красному пару поднялось с фальшборта колодезной палубы, потому что стальной трос вдруг пополз за борт. Его конец все еще был смотан в бухту, которая зависла на поручне, а потом с негромким плеском упала в воду. Когда трос исчез, на корабле снова воцарились безмолвие и покой. Все замерло в неподвижности, и я вдруг заметил, что Пэтч вцепился мне в руку повыше локтя.

— Непонятно, — мертвенным голосом пробормотал он.

Мы долго стояли, не решаясь двинуться с места, вглядываясь в надстройки корабля. Но вокруг царили тишина и неподвижность. Шевелилось лишь море.

— На борту кто-то есть, — произнес Пэтч. В его голосе слышалась тревога, а его лицо было таким же измученным и осунувшимся, как и в тот день, когда я впервые его увидел. — Вот послушай!

Но я не слышал ничего, кроме плеска волн о борт корабля и грохота разбивающегося о рифы прибоя. Судно было тихим и неподвижным, как могила. Мимо пролетела одинокая чайка. Она беззвучно парила в небе и на фоне облаков казалась белым обрывком бумаги.

Пэтч спустился на колодезную палубу и остановился, глядя на люк четвертого трюма. Присоединившись к нему, я вместо привычного, закрепленного деревянными клинышками брезентового покрытия увидел стальные плиты, совсем недавно приваренные к водозащитному порогу вокруг люка. Пэтч бросил беглый взгляд на стрелу тяговой лебедки, и мы пошли дальше. Пройдя мимо люка третьего трюма, который тоже оказался заварен, мы по трапу поднялись на шлюпочную палубу. Здесь были удалены все вытяжки. Они были разбросаны по всей палубе подобно отсеченным конечностям, а вентиляционные отверстия теперь закрывали ржавые пластины. Трубу у самого основания срезали, отбросили в сторону, а отверстие заварили листом железа. Вентиляционное отверстие машинного отделения было наглухо задраено, а место герметичных дверей в коридоры левого и правого борта верхней палубы заняли стальные плиты.

Теперь сомнений относительно истинности информации, поступившей от рыбака с Сент-Хельер, не оставалось. Какая-то спасательная компания действительно работала на «Мэри Дир». По всей вероятности, эти люди также устранили течь в передних трюмах. Это объясняло то, что приливу удалось приподнять судно над рифами. Оно вновь обрело плавучесть и почти было готово к плаванию. Я обнаружил Пэтча у левого угольного желоба. Его глаза были прикованы к крышке люка, которую сорвали с петель и бросили рядом на палубе. Вместо него к отверстию приварили стальную плиту. Это означало, что тело Деллимара останется там, в своем стальном гробу, пока остов судна не доставят в порт и на его борт не поднимутся чиновники, чтобы при помощи специального оборудования вскрыть корабль. Это означало, что Пэтча ждут долгие дни и недели тревоги. Его лицо исказилось отчаянием, и он прошептал:

— Ну вот и все. — Он отвернулся, глядя в сторону кормы. — Они должны были закрепить кормовой фалинь, — вздохнул он.

Я не понимал, о чем он думает. Лично я размышлял над тем, что кто-то проделал на судне всю эту работу и снова его покинул.

— Как ты думаешь, почему они отсюда ушли? — спросил я.

Он посмотрел на небо, снова втянул носом воздух, как будто нюхая западный бриз, резкими, но беспорядочными порывами налетающий на корабль.

— Наверное, им не понравился прогноз, — ответил он. — Возможно, они получили штормовое предупреждение.

Я смотрел на зазубренные рифы, вспоминая, как это было в прошлый раз. Но ведь…

— Что это? — раздался его резкий и четкий голос, и я услышал, как кашлянул, а затем уверенно заработал дизельный двигатель. Я слышал его ровный гул и чувствовал, как вибрирует палуба у нас под ногами. Несколько секунд мы стояли, не двигаясь, прислушиваясь к этому музыкальному рокоту, а затем бросились бежать к коридору бридждека. Мы выскочили из него у трапа, который вел вниз, на носовую часть колодезной палубы, и увидели, что на палубе, чуть позади люка второго трюма, закреплен большой насос. Двигатель работал на полную мощность, и толстый шланг, исчезающий в отверстии, вырезанном в крышке смотрового люка, пульсировал от потока воды. Вода выливалась из противоположного конца насоса, растекаясь по палубе и исчезая в шпигатах. Но рядом никого не было. Колодезная палуба была пуста, и на всей носовой части судна не было видно ни души.