– Да ты что? Я ведь тебе еще вчера сказала, что у меня сегодня вечером партучеба. Как сознательная работница, я не могу пропускать…

Бельский снова отключился. «Уж лучше кухонно-коммунальный бред», – вяло подумал он.

Жена наконец ушла, чмокнув его в лоб и наказав напоследок неуклонно повышать боевое мастерство и давать отпор мировой буржуазии. Григорий вылез из кровати, оделся и побрел в ванную. Пустив воду, он тупо разглядывал оббитый кафель, ржавые краны, словно напрочь забыл, что люди делают в ванне. Снова он видел перед глазами общий вагон, слышал шум, ругань, видел себя, делающего шаг на платформу. Казалось бы, столько лет прошло, все должно забыться, что уж жалеть о неверном, в прямом смысле, шаге! Но боль не отпускала. Родных нет, семьи нормальной тоже, нелюбимая служба, а, главное, страх. Он жил с ним, как живут хронические больные. Тупая боль становиться привычной, сделать с ней ничего нельзя, вылечить невозможно, остается только смириться.

– Григорий Павлович! Ну сколько можно… Вы ведь не один в квартире! – жеманный голос вернул его в мир реальности.

– Ох, только не это!.. – простонал Бельский и громко произнес: – Сейчас, сейчас…

Он поспешно умылся и вышел в коридор, надеясь незаметно вернуться в комнату. Не тут-то было! Новая соседка Люська, очередная претендентка на его сердце, улыбаясь, поджидала его в углу коридора между корытом и детскими санками. Люська была полной противоположностью Нюре. На голове – модные кудельки, губки бантиком, удушающий запах духов. Числилась она в какой-то конторе, но работой себя явно не обременяла. Голова ее была забита кинематографом, основным занятием, которому она с упоением посвящала все время, – поиски мужа. Конечно, как и вся квартира, она была в курсе того, что Бельский уезжает на Дальний Восток один, и решила не упустить свой шанс.

– Уезжаете?

– Да, – буркнул Григорий, пытаясь протиснуться между Люськой и корытом.

– Один?

– Да…

– Как же так? Жену бросаете… А может, наоборот? Как можно такого красавца – мужчину одного отпускать?

Она кокетливо прищурилась и приняла, с ее точки зрения, неотразимую позу. Так героиня покоряла во вчерашнем фильме неприступного героя.

– Я бы за мужем – хоть на край света. Но сейчас нет такой любви. Люди стали такими земными, нет возвышенных чувств.

Продолжения Григорий не услышал. Ловким маневром – все-таки военный – он обошел препятствие и, отступив на заранее приготовленные позиции, занял оборону, то есть запер дверь и на стук не открывал. Люська, прекратив бесплодную осаду, ретировалась. Бельский перевел дух и начал собирать вещи. Поезд уходил вечером, времени оставалось очень много, но сидеть взаперти в комнате было невыносимо. «Съезжу, посмотрю на наш дом», – вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Бельский и сам не понял, почему ему внезапно так захотелось посмотреть на родной дом. Сентиментальностью Григорий не отличался. Прежде, бывая по делам службы в Москве, он никогда не испытывал такого желания и ни разу даже близко не подходил к дому, в котором прошли его детство и юность. И вдруг… Бельский взял чемодан, огляделся, проверяя не забыл ли что-нибудь, вышел из комнаты и запер дверь. Ни малейшего сожаления или грусти он не испытывал. Эта комната была одной из многих, которые он сменил за время службы, кочуя из гарнизона в гарнизон, нигде подолгу не задерживаясь и даже не пытаясь обустроить свой быт. Впрочем, одну попытку он сделал. Содрогнувшись при мысли, что Нюра может передумать и прийти его проводить, Григорий выскочил из дома, сел в трамвай, доехал до Никитских ворот, вышел и углубился в переулки.

Шум оживленной улицы почти не доносился сюда. Галдели мальчишки, плакал ребенок, двое мужиков на углу спорили, размахивая руками. Еще несколько минут и Бельский зашел в знакомый двор. Удивительное спокойствие охватило его. Как будто и не было десяти лет нелепой, изломанной жизни под чужим именем, в постоянном страхе. Колька Зотов вернулся домой! Вот сейчас он поднимется на второй этаж, повернет ручку звонка, горничная Глаша откроет дверь, и в коридор выскочит егоза Лиза, с лаем начнет скакать вокруг него Кока, не спеша выйдет отец, и даже мачеха, томно прижимая пальцы к вискам и морщась от шума, улыбнется ему.

– Буржуй недорезанный! Да я таких как ты в девятнадцатом году пачками!..

– Я кровь проливал… Ах ты контра…

Вопли, донесшиеся из окон их бывшей кухни, заставили Бельского подскочить на месте. Несколько секунд он тоскливо слушал трехэтажный мат и взаимные обвинения в контрреволюции, бросил окурок, яростно затоптал его, подхватил чемодан и быстро пошел прочь.

– Дурак! Сентиментальный дурак! Почему в твоем бывшем доме должно быть что-то по-другому? Там что, время остановилось? Или революция пощадила отдельно взятую квартиру? Ты сам, по собственной воле, попал в эту кашу, пригрелся в ней, так сиди и не высовывайся! Ты – Григорий Павлович Бельский, сын сельского врача…

Эти мысли осаждали Григория всю дорогу до вокзала. На вокзале он немного успокоился, поел, купил газету и стал дожидаться своего поезда. Через несколько часов он уже трясся на верхней полке вагона, направляясь к своему очередному месту службы.

Лиза не торопясь шла по улице, наслаждаясь ясным солнечным днем – редким для Риги в это время года. Карие глаза приветливо смотрели на прохожих, светлые, слегка вьющиеся волосы выбивались из-под легкомысленной шляпки и создавали над головой сияющий нимб, губы слегка улыбались – просто так, хорошему дню, добрым знакомым. Каблучки постукивали по мощеному тротуару, хозяева магазинчиков приветливо кивали, издали завидев стройную изящную фигуру в легком платье и затейливом головном уборе. Все было привычно, знакомо и дышало удивительным покоем. Лиза любила этот город, искренне считала его родным и никогда не чувствовала себя сиротой. Тетя Катя и ее муж своих детей не имели и в племяннице души не чаяли. Москву она помнила плохо. Конечно, тетя много рассказывала ей о ее семье, об отце, пытавшемся спастись и спасти семью, о пропавшем брате Николае, но все это оставалось смутными картинками из детства. Единственное, что часто вспоминала девушка, – нападение бандитов в поезде. Сцена вновь и вновь прокручивалась перед ее глазами, как лента немого кино, и было в ней нечто, занозой сидевшее в мозгу вот уже столько лет.

– Оставь, детка, – говорила Екатерина Алексеевна, пытаясь отвлечь племянницу от мрачных мыслей, – все уже позади, ты для нас дочка.

Дядя владел небольшим магазином, дававшим стабильный доход, был у них и свой домик на окраине Риги. Лиза закончила частную гимназию и раздумывала о продолжении учебы, а пока помогала Дмитрию Антоновичу в магазине, бегала на танцы и в кино, в общем, вела жизнь хорошенькой восемнадцатилетней девушки, не обремененной заботами.

Весной они с тетей ездили на кладбище, приводили в порядок могилы отца и мачехи, убирали, сажали цветы.

Лишь однажды она услышала удививший ее разговор своих приемных родителей об отце.

– Ведь он богач был, – говорила Екатерина Алексеевна, – Машенька покойная говорила, что денег полно, а счастья нет.

– Оставь ты это, – проворчал дядя. – Тебе что, на хлеб не хватает?

– Да не в этом дело… Лизу замуж выдавать, приданое нужно. Куда деньги-то делись? Неужели этим?

«Этими» тетя называла большевиков.

– Нет, не думаю, – ответил муж, – Зотов хитер был, за версту опасность чуял, умудрился вовремя уехать.

– Вовремя, да не доехал, – скептически отозвалась Екатерина Алексеевна, – счастье, что Лизу спасли! Дай бог здоровья этим людям! А Николай пропал. Сколько я писем писала, а все без толку. Может, деньги у него остались, и он сумел убежать куда-нибудь?

Муж не стал разочаровывать ее, про себя подумав, что в такой мясорубке хорошо было бы самому Николаю Зотову уцелеть, какие уж там богатства!

Разговор о деньгах Зотовых больше не возобновлялся, и Лиза быстро забыла о нем. Тем более, что в ее жизни наступил очень важный момент – за ней начал ухаживать «очень приличный молодой человек», – по выражению тети. Познакомились они в доме Лизиной гимназической подруги. Хорошенькая Лиза, живая и приветливая, сразу покорила Александра. Девушке он тоже понравился, особых чувств она к нему не испытывала, но ей было приятно, что такой уже достаточно взрослый человек, перспективный коммерсант, ухаживает за ней. Тете он понравился безоговорочно, и только Дмитрий Антонович, посмотрев по обыкновению на Лизу поверх очков, вздохнул и сказал: