Что я и сделал. После чего она вывернулась, и уже стояла у зеркала – не такого роскошного, как у нее дома, да, – и поправляла прическу. Выглядела она на все сто. Как, впрочем, любая симпатичная девка при богатых родителях. Умела одеться, подать себя, как надо. Она была красивой, чего уж там. И прическа ее – чересчур видимый беспорядок, такой якобы беспорядок, над которым, как пишут в сраных дамских романах, корпят парикмахеры часами, – сводила меня с ума. Эти локоны… Наташа была блондинка.

Наверное, она и сейчас такая.

Другим моментом, который меня в ней привлекал, была ее самостоятельность. Не наигранная, а всамоделишная. В семнадцать лет она украла у него пару тысчонок, с восхищением поведал мне папаша, и открыла свой бизнес тайком от него. Потом рассчиталась и уже к двадцати владе тремя салонами красоты и двумя магазинами мягкой игрушки. Настоящий пацан в юбке. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Конечно, папа, ответил я. На что получил в ответ скептический взгляд. Он, конечно, чувствовал, что я опасный и упрямый маньяк, но брака, разумеется, не допускал. Даже мысли о нем. На хуя его дочери выходить за какого-то Модильяни – да, он смотрел кино! – сраного, если еще не факт, что этот чувак будет хотя бы как Модильяни. Так он мне и сказал.

– Папаша, вы хотя бы одну картину этого блядь Модильяни видели? – спросил я его.

– А ты ее блядь видел? – оказался он не так прост, как казался.

Мы сошлись на ничьей. Но он особо не злобствовал. Я и сам понимал, что Наташа никогда не выйдет за меня замуж. А если и выйдет, то мне придется изменить в своей жизни все. Начать делать карьеру, например. Поменьше пить. Я не то, чтобы был алкоголик, но заливал крепко. Если ты пишешь, тебе нужно время от времени пить, объяснил я, это как чистить диски. Вовремя не потрешь обилие лишней информации, тебе конец. Но если ты настоящий писатель, то ты хуй сопьешься. Потому что книги важнее всего, даже выпивки. Вот почему Буковски ненастоящий писатель, а, например, Мейлер настоящий.

В любом случае жениться на Наташе должен был другой чувак. Кто-нибудь из этих хорошо выглядящих парней с собственными машинами, в хорошей одежде. Выпускников блядь лицеев. Неплохих, кстати. Я, конечно, говорю о выпускниках, хотя и лицеи ничего. Но я о парнях. Если парню повезло родиться в богатой семье, это ведь вовсе не значит, что он говно. Скажем так, судьба дает ему шанс этим говном стать, но он может им не воспользоваться. Некоторые знакомые Наташи, которые были из богатых семей, относились ко мне даже с вежливостью. Рассматривали как бедного и без шансов, но все же соперника. Они не понимали, что я вовсе не заинтересован в получении ее, как ценного приза.

Я любил ее

ххх

Больше всего мне нравилось ходить с ней на бассейн.

Там я Наташей откровенно любовался, хотя куда уж откровеннее, я и так на нее все время пялился, в одежде ли, без. Фигура у нее была что надо, на животе, плоском и крепком, пару родинок, будивших мои самые блядь грязные желания, и сиськи наливные и крепкие – всего лишь четвертый размер, – стесняясь того, что не пятый, говорила она. Ох уж эти женщины. Для них сиськами мериться, все равно, что мужикам – членами… В общем, она была красива, и красива вдвойне, потому что было ей двадцать лет. И я любил ходить с ней на бассейн. Потому что там все равно, какой лицей ты закончил, и есть ли у тебя машина. Ладно, ладно, признаю. Я блядь комплексовал. И только в воде чувствовал себя неплохо, тем более, что фигура у меня была еще стройная, и плавал я быстро – форсил, нырял, выныривал, словно дельфин блядь, обдавал ее брызгами, а она смеялась и плескала в меня воду ладонями, а потом я подплывал, и она обнимала меня за шею, и прижималась, и я чувствовал, какая она теплая. И спрашивал:

– Почему ты не спишь со мной?

– Почему ты на мне не женишься? – спрашивала она.

– Я женюсь на тебе хоть завтра, – говорил я.

– Завтра у меня дела, – говорила она.

– Ну, вот видишь, – говорил я.

– Ты понарошку все это, у тебя ведь нет серьезных намерений, – говорила она.

– Я совершенно серьезно, – совершенно серьезно говорил я.

– Я тебя люблю, – говорил я.

– Сколько у тебя девушек? – спрашивала она.

– Ни одной, – говорил я.

– Я думаю, с пять – шесть наберется, – смеялась она.

– Это неправда… – говорил я.

Вот такой вот замкнутый круг. Мы понимали, что свадьба это не про нас. Женись я на ней, мне бы пришлось заниматься карьерой. Сдать на права. Купить авто. Обзавестись манерами. Образованием. И я перестал бы отличаться от десяти-двадцати парней, у которых все это было, причем с рождения – так что мне бы никогда их не догнать.

После чего мы расплывались, и я ждал ее в холле, а она, выйдя, сушила волосы под большим металлическим колпаком, и глядела на меня оттуда весело, и выглядела после воды чуть уставшей. Потом отвозила меня домой – среди ее многочисленных достоинств был хороший новый автомобиль, – и мы долго целовались в машине.

Однажды мы пришли на бассейн вечером после закрытия, и я уж думал, что уйдем, не солоно хлебавши. Но Наталья сунула денег какому-то сраному сторожу, и весь вечер бассейн под открыт был открыт только для нас.

Это было как Рождество. Над водой вилась дымка, небо было ужасно звездным, и когда Наташа, тихо смеясь, поплыла ко мне, я подумал, что, может быть, мне стоит рискнуть и попробовать обойтись безо всей этой хуйни. Рассказы там, книжки… Наташе я об этом благоразумно не сказал. Ей бы не понравился мой отказ даже от такой абстрактной цели. Говорю же, она любила пионеров, первопроходцев, и вообще козлов упрямых. Она плавала вокруг меня, словно русалка, воздух был теплым, а вода еще теплее, и я любовался ее полными, крепкими ногами, и лобком – прекрасным, как спуск в преисподнюю – и был счастлив настолько, что мне даже не приходило в голову написать обо всем этом после рассказ.

– Ты умеешь танцевать румбу? – спросила она.

– Что? – спросил я.

– Держи меня за талию, и двигайся, как скажу, – велела она.

Ладно. Мы стали танцевать румбу. В воде получилось медленно и поэтому я справлялся. Хотя даже в воде умудрился наступить ей пару раз на ногу. Она тихо смеялась, и мы были одни. Я на минуту представил, что все люди мира исчезли. И сейчас на планете только мы. Должно быть, занятное зрелище мы представляем с Луны, подумал я.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

Я ответил.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

– Свободы, – сказал я.

– А что такое свобода? – спросила она, старательно поворачивая меня за собой, изображая танцевальное па.

– Свобода это полная независимость от всего, – сказал я, – вплоть до отказа от силы притяжения. Когда мы в воде, свободные, кружимся под ночным небом, словно пара дельфинов долбанных, мы свободны.

– Экий ты… – сказала она, и продолжила танцевать.

Я смотрел на ее прекрасное лицо, и думал о том, что лучше женщины мне не найти. Красивая, богатая, фигуристая. Черт побери. Я мог бы жениться на ней, жить за ее счет, и писать книги, подумал я.

– Сколько мы с тобой знакомы? – спросил я. – Ну, с тех пор, как я увидел тебя на улице и спросил, не нужен ли тебе молодой садовник?

– Почти год, – сказала она.

– Зачем я тебе нужен? – спросил я. – Жить ты со мной не хочешь, отпустить не хочешь…

– Иди, – сказала она, с закрытыми глазами.

– Сейчас блядь, – сказал я. – Ну, так все же?

– Ты классный, – сказала она, и прижалась головой к моей груди.

– Если я стану с тобой жить, ты захочешь, чтобы я изменился? – спросил я.

– Да, – сказала она.

– Если я изменюсь, ты по-прежнему будешь интересоваться мной? – спросил я.

– Нет, – сказала она.

– Пат, – сказал я.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Чем докажешь? – спросил я.

– А ты чем докажешь? – спросил она.

– Ты единственная, кому я в жизни позволил называть себя зайкой, – сказал я.

– Ах ты зайка, – сказала она.