Лида была одета, – смотрела, стояла, слушала, – совсем как одна из тысяч.

Как женщина, выбравшаяся из дома пораньше, чтобы успеть выпить на работе кофе. Она смотрела в сторону дороги, чуть ссутулившись, в короткой красной юбке, и блузе, открывавшей спину. Я разглядел несколько родинок. Волосы у нее были собраны в узел: она как раз покрасилась в блондинку, но не очень удачно, а может, сделала это давно, а я не заметил, так что корни волос были уже темными. Издалека прическа напоминала сноп пшена, ставший таким популярным после того, как прославилась какая-то украинка, обожавшая такую укладку волос – я все никак не мог вспомнить фамилию, – но вблизи она была более… камерная, средневековая. Что-то от Изабеллы Английской было в волосах моей любовницы. Что-то от дам в длинных платьях, ссутулившихся красавиц с бледной кожей, маленькими грудями, длинными ножками и печальным взором долу.

Женщину с миниатюры средневековой Библии напоминала моя возлюбленная.

Я буквально сканировал ее. Пялился, как хулиган. Если бы Лида была покрыта пыльцой, я бы собрал ее, аккуратно стряхивая каждую частицу себе в рот. Старательно вылизал бы каждый участок кожи. Да я чуть позже так и сделал. Я глядел на шею под волосами, – покорно согнутую шею, как если бы она подставляла ее под топор палача, – и знал, что увижу Лиду такой уже через каких-то несколько минут, потому что квартиру мы на этот раз сняли совсем недалеко от их с Диего дома. Она почувствовала мой взгляд, обернулась. Я продолжал смотреть. На ней были колготки телесного цвета, простые, скромные туфли, в руках она держала сумку – модной сейчас ручной работы, – и я попытался представить, что там внутри. Скользнул взглядом по ногам, снова по лицу. Крупный, но правильной формы, нос, полные губы. Большая грудь, сейчас совсем не видная – она вываливалась мне в руки, лишь когда Лида раздевалась и снимала с себя пелену бюстгалтеров, саваны белья.

…Она молча надела сумку на плечо, и пошла.

Чуть подождав, я пошел вслед за ней. Мы шли несколько минут, после чего поменялись – автоматчик и снайпер, вечная «двойка», и повел уже я, потому что она еще не бывала в этой квартире – и то ускорял, то замедлял шаг, прислушиваясь к шагам сзади. Это не был стук каблуков, я вспомнил, как называется такая обувь – «лодочки», – ведь она была одета очень просто и скромно. Я шел на свидание с верной женой. Поглядывая на нее время от времени, уже на подходе к дому, я ревниво представлял себе, сколько раз она так шла куда-то. Еще не жена, еще, может быть, студентка, она шла не в университет, а…

Набрав код, я придержал дверь, не оглядываясь, и мы, – уже рука об руку, – поднялись к лифту.

Там, уже держась за руки, дождались, пока распахнутся двери, и на нас хлынет свет из коробки, поднимающей нас под самую крышу. Двенадцатый этаж.

Двенадцатый этаж, сказал я, и понял, что мой голос звучит чуть хрипло.

Знакомых не видел, сказала она.

Вроде бы, нет, сказал я, вновь поражаясь обыденности наших с ней разговоров.

Глупо было снимать квартиру тут, нужно было на окраине, сказала она.

Да, зато потеряем во времени, сказал я.

Верно, сказала она.

В свете лифта она выглядела старше, хотя ей было всего 25. Отпраздновав свои 33, которые я предпочел провести в уединении в доме за городом, чтобы избавить себя от идиотских сравнений и параллелей, я отечески посмеивался над возрастом Лиды. Гребанный педофил Диего! Я улыбнулся, поняв, что ревную – взял любовницу за подбородок, приподнял. Поцеловал легонько в нос. Отпрянул – снова раскрывались двери лифта. На площадке никого не было, так что я снова поцеловал ее легонько – словно извиняясь за малодушие, – и пошел к двери. Открыл, пропустил вперед, и закрыл дверь. И только после этого почувствовал себя спокойно. Разуваясь, посмотрел на свое лицо в зеркале в прихожей, – ну вот, начались зеркала, и услышал, как она ступает мягко по полу в комнате, что-то говорит, – переспросил.

Что, сказал я.

И тут зеркало, но на потолке, сказала она.

Рим, эпоха разврата, сказал я.

Вымыл руки, вернулся, вытираясь полотенцем, и увидел, как она залезла на кровать – двуспальную, приложение к зеркалу, – и глядит наверх, в зеркало. Подошел, обнял, и стал снимать юбку.

Что ты там щуришься, сказала она.

Давай перескажу дословно, сказала она.

Я еще справляюсь, сказал я.

После юбки стянул колготки, опрокинул Лиду на кровать, и сам разделся.

…Она задрала ноги высоко, и, спрятав голову у меня на груди, стала облизывать ее, пока я тихонечко качался, словно на водяном матрасе. Что странно – меня не раздражала легкая полнота Лиды, вернее, намек на нее. Мне было мягко, очень мягко, словно перина матушки Зимы распростерлась подо мной, и я лежал на Лиде, как на самой мягкой подушке из тех, что взбила старуха Евдоха: и я чувствовал себя воздушным котом, что покоится на облаках из взбитых сливок. Она молча слюнявила мне грудь, а я поглядывал на зеркало сбоку. Мы не торопились, времени было полно: она тоже не взяла машину, это значило, что в обед я смогу выйти, и, короткими перебежками русского омоновца в Грозном 94—го, добраться до супермаркета поблизости. Там купить чего-то поесть и шампанского. Мы его оба любили. Холодное, колючее, оно делало все таким, как должно быть – прозрачным, чистым, и настоящим. Я пил его, как победитель – воду после забега. Лида – губила маленькими глоточками, лакала, как кошка. Попьет, и снова задумается. Я не теребил ее.

Я не ждал, что она что-нибудь скажет.

Моя любовница была глуповата.

Мы почти никогда не разговаривали. Нам это и не было нужно. С тех пор, как мы познакомились в доме новоанглийского стиля, – над Ботаническим садом, – где я наблюдал за ней, а она за мной, мы не больше чем десятком фраз перебросились. Она с любовью и уважением относилась к мужу. Я предпочитал не говорить о том, как отношусь к жене. Мы просто сошлись на том, что нам – каждому по своим причинам – необходим адюльтер. Это было выгодное сотрудничество. Причем, разумеется, речь шла не только о сексе, хотя и секс был хорош. Просто ей понадобилось Изменить. Как, наверное, и мне. Так что мы молча встречались где-то в городе, после чего я вел, или она меня, – в зависимости от того, кто снимал на этот раз квартиру, – и заходили в подъезд, где брали друг друга за руку, если людей в подъезде не было, или ждали, когда лифт привезет нас наверх, – потому что предпочитали квартиры под крышей, – и заходили внутрь. Где, словно нехотя, оказывались у кровати.

Как будто в ней магнит был, а мы – напичканы железом.

На кровати я обычно сдирал с Лиды юбку, и становился перед ней, а она, сидя – в колготках, – сосала меня, – стаскивая джинсы. Мне нравилось, как она берет в рот, и придерживает меня рукой снизу. Не цепляется, не сжимает, а держит.

Как жрица – чашу со священным вином.

Ладонью вверх, бережно, на уровне своего лица. Так жены фараонов принимали ладонями Солнце. Лида принимала луч моего члена, как божество, и обсасывала его: мягко, глубоко, долго. После того, – придирчиво оглядев, – она занималась, наконец, собой. Стягивала колготки – вместе с бельем – и задирала ноги, притягивала меня к себе. Чаще всего мы делали это в миссионерской позе, хотя сначала, конечно, я продемонстрировал все навыки и умения. Но мы отказались от этого уже со следующего свидания: она дала понять, что предпочитает трахаться, глядя в глаза партнеру.

Мне эта мысль показалась свежей и я согласился попробовать. И вот, оказалось, что это и правда лучше всего.

Посмотри мне в глаза, сказала она, когда мы трахались в первый раз.

Строго говоря, мы еще не трахались. Она отсосала мне, но я не кончил, после чего вытащила из сумки пачку презервативов, надорвала кровавым длинным ногтем единственное, в чем она допускала излишества, это маникюр, – и, придержав кончик, поместила его. Потом, глядя на меня снизу, прижала кондом губами и развернула на мне руками.