Мы, мужчины, знаем… начинал говорить он, после чего резко обрывал фразу.

Получалось, мы, мужчины, знаем. Все на свете, от снега и ветвей, до Луны и женщин. Это так развеселило меня, что я предложил Диего в считанные минуты доказать, насколько он заблуждается.

Мачист ты несчастный, сказал я ему, веселясь.

Мачизм это чуть севернее, отвечал он, заинтересованно всматриваясь.

Лида с Алисой тоже вглядывались, каждая со своего угла. Это Алиса нас так всех рассадила. Она говорила, что никому из нас печальная перспектива не вступить в брак уже не грозит, стало быть, и бояться острых углов нечего. Тем более, что они и не были острые: столик был как будто оплавлен, за ним приятно сиделось. Я в который раз почувствовал благодарность Алисе за то, что она создала наш дом.

Понятно это становилось только в присутствии гостей.

Когда я закончил, Диего посмеялся, а Алиса разозлилась. Лида ничего не сказала. Мне кажется, она особо и не поняла. Я нарисовал на столике символ Инь-Янь. То есть, забавляясь, сказал Диего, ты утверждаешь, что в пизде есть немножечко и мужчины. А как же, сказал я. Пизда с мужским характером и с женским. Это надо обдумать, предложил Диего, и я потянулся за ирландским виски, удивительно мягким, удивительно уравновешенным – как наши вечера, которые мы проводили до утра, накачиваясь виски и ликерами, но удивительно не пьянея, а лишь погружаясь все глубже в негу откровенности, слегка давящую, но такую теплую и приятную. Совсем как воды нашего маленького безбрежного моря – бассейна с неприлично всплывающими пузырьками. Безбрежного – потому что у ванной не было краев – и она была встроена в пол так, чтобы выглядеть естественным водоемом.

Господи, когда же ты работать успеваешь, сказал я, глядя, как Диего глотает красный из-за ночного света, а вообще-то коричневато-розовый, виски.

Это и есть работа дипломатического работника, малыш, ответил он, смеясь. Свинг, да попойки, сказал он. Да шпионаж, добавил я наобум. Алиса слегка нахмурилась. Даже когда она выглядела – и звучала – вызывающе некорректной, она оставалась в рамках. Если, конечно, речь шла не обо мне. Со мной она могла себе позволить немного пантакратиона. Во всех других случаях, – даже когда она совершенно отключала сознание, – что-то оставалось в ней, что-то, что всегда останавливало Алису на самом краю.

Она могла нахамить так, что оскорбленные присылали цветы и приглашения на самые закрытые приемы.

Поэтому Алиса особенно не любила, когда я допускал промахи. Это – фраза про шпионаж, – было из числа промахов. О делах порядочные люди не говорят. Так что я хихикнул, чтобы все можно было списать на неудачную, – рожденную тремя глотками виски вместо положенных двух, – шутку. Диего рассмеялся. Малыш, сказал он, – он всегда называл меня так, хотя разница между нами была всего в несколько лет, и я был выше на несколько сантиметров, да и выглядел чуть покрепче, – малы…

Черт побери, я старше тебя на пару лет, выше на столько же сантиметров, какого дьявола ты называешь меня малышом?! притворно возмутился я, Алиса закатила глаза, Диего снова рассмеялся – довольный, а Лида просто молча показала мне большой палец. Распни его, распни, простонал смеющийся Диего. Да нет, добей, поправил я, ухмыляясь.

Это просто признак мачизма, стремление хоть на сантиметр но оказаться выше других, сказал я.

Ничего подобного, малыш, сказал Диего. Я просто люблю тебя, как друга, сказал он. Почему бы вам тогда не потрахаться, сказала Алиса, теперь уже рассмеялась Лида, а я пошел красными пятнами. Наш друг, сказал весело Диего, совершенно лишен двойственности латинской культуры, позволяющей и так и этак. Для двузадого Януса ты хорошо усвоил русский язык, сказал я. Для двузадого ануса, сказала Диего, и снова заржал. Алиса и Лида захихикали и я, сколько не сдерживался, не сумел не улыбнуться. В этом была сила Диего. Он, – как радио в сельском автобусе, – мог рассказать самый пошлый и отвратительный анекдот, который вы когда либо слышали, причем множество раз в жизни, но вы все равно смеялись.

Как и весь автобус.

Так что я посмеялся вместе с Лидой и Алисой. Подбородок Лиды подрагивал, она чуть прикрывала рукой рот, а другой тянулась к тарелке с какими-то водорослями, причудливо совмещенными моей женой с кусочками печеной утки, – такое же странное сочетание за этим столом, как и мы все, подумалось вдруг, – и я бросил взгляд на ее подмышку. Мне вспомнилось, как и лизал ее там, заставив заложить руки за голову. Диего, поймав мой взгляд, приподнял стакан и снова глотнул. Мне пришлось налить ему снова, и допить свой виски, чтобы не отставать. Алиса взяла салфетку и прикрыла ей нарисованное мной пятно. Сказала.

Все это херня, милый, литература, сказала она.

Отображение отображения, сказала она.

Знаешь, если тебе захочется нарисовать схему пизды, ты просто загляни в мою, сказала она.

Или в Лидину, сказал Диего галантно.

О, сдаюсь, сдаюсь, сволочи вы такие, на следующем вечере, непременно, пробормотал я слабо. Но ведь и вы неправы, попробовал я отступить достойно. Все, что я имел в виду, лишь метафорическое описание, так сказать, сущность идеи, переданная словами.

Скорее, образами, радостно подхватил Диего.

Совершенно верно, сказал я, благодаря глазами.

Вместо ответа Лида встала и сбросила с себя простыни, под аплодисменты Диего и мои смущенные похмыкивания. Но, конечно, я был счастлив. Даже Алиса выглядела довольной. Наша крестьяночка раскрепостилась, сказала она мне позже, вспоминая этот вечер. Лида, в свете Луны, на фоне парка, должно быть, выглядела еще одним причудливым трафаретом: стволом сосны, игрой природы и паразитами-наростами сделанный похожим на женскую фигуру. И даже чуть выпуклый живот не ломал этой ассоциации. Просто кора от холода чуть вздулась.

Продашь туристам карту, дорогая, взвизгнул слегка Диего.

Кто знает дорогу, тому и указатели не нужны, сказала Лида.

Повернулась к нам спиной, – я обратил внимание на то, что ягодицы не провисли, – и пошла, осторожно, как подвыпивший человек, ступая, вниз. Мы услышали всплеск в бассейне. Кто со мной, крикнула она слабо снизу. Я приподнял бокал, и отпил слегка. Алиса встала, и, сбросив простыню, тоже покинула нас.

Черт побери, сказал Диего, выпьем еще, а потом пойдем вниз.

Я налил, но уже не стал пить залпом, а подержал жгучую жидкость во рту. Постепенно она впиталась в меня сама. Даже и глотать не пришлось. Спиртное вошло в мою кожу, в мою слюну, в мою кровь. Совершило виток по кровеносной системе, промчалось по венам, и вырвалось на волю шумным выдохом ноздрей. Одновременно с вопросом Диего. Так что мне пришлось переспрашивать его.

Хороши сучки, повторил он.

Обе, сказал я.

***

На Рождество мы зарезали живого петуха.

Диего сначала предлагал карпа, но, на мой взгляд, предлагал недостаточно бодро и убедителен. Настолько, что я даже стал подозревать его в том, что именно он подбил нас на эту авантюру. Хотя сам Диего, конечно, со смехом отнекивался и утверждал, что все это была моя идея.

Дорогуша, ваш муж стал совершенным параноиком, говорил он Алисе.

На что та лишь закатывала глаза, перемешивая салат в глубокой миске, подаренной нам на юбилей свадьбы. Миска была салатового цвета – салатовый для салатов, любил приговаривать Диего, устроившись на стуле напротив Алисы, – и достаточно глубокая для того, чтобы приготовить десяток порций. Но мы никого, – кроме нас – не ждали.

В этом доме с определенных пор было заведено готовить на четверых.

Диего и Лида не могли похвастаться такой же приверженностью нашим вечерам. Им, – с одной стороны, – необходимо было поддерживать репутацию хлебосольного консула и его радушной жены; с другой, организация свинг-вечеров предполагала, что в доме соберется намного большее, – нежели четверо, – число людей.