Я умылся холодной водой, нашел среди сваленных в нишу вещей свою сумку, извлек из нее и выпил две таблетки аспирина — чтобы наверняка избавиться от треска в голове. Лишь после этого я посмотрел на часы (мамин подарок — «Восток») и решил, что наступила пора будить Захара — часовая стрелка приближалась к восьми, а нам еще через пол-Москвы добираться до Красной площади!

Захар долго отказывался просыпаться, но когда я пригрозил, что брошу его среди московских алкоголиков одного — живо продрал опухшие глаза. Он стонал и кривился, но, подгоняемый мной, нашел в себе силы умыться и тоже съел аспирин. На столе нашлась едва открытая банка с рыбой, самую чуть припорошенной сверху сигаретным пеплом — мы позавтракали. Совсем не так, как оба привыкли, но ничего другого не нашлось.

Захар написал Леньке записку с язвительными словами благодарности за радушный прием, после которого нам прямая дорога в трезвяк, и мы поехали на парад.

День был пасмурный, с редкими появлениями холодного солнца. Мы боялись попасть под дождь, но его так и не случилось. Захар настаивал, что это «наши научились облака разгонять», а я считал, что просто так совпало. Потом уже я узнал, что прав был скорее Захар, чем я.

Наверное, зря мы рассчитывали, что нас пустят на саму площадь. Нас на нее и не пустили — не оказалось пригласительных билетов. Да и откуда бы им взяться? Мы слышали гул толпы, звуки парада, но обиженный на родную милицию Захар остался недоволен. Конечно, при его-то желании посмотреть на парад с Мавзолея!

Мы немножко постояли в толпе зевак, так же как и мы оставшихся с носом. С Красной площади доносились звуки парада — приветственные речи маршалов, усиленные громкоговорителями, лязг танковых гусениц, слаженный шаг тысяч ног, от которого едва не дрожала земля.

Немного расстроенные оттого, что не удалось вживую поглазеть на танки и ракеты, мы прогулялись по центру Москвы. Впечатлений было много, но по большей части они состояли из череды домов, переплетенных хитрыми узлами извилистых улиц и поисков дороги к метро. Ну и конечно, особой статьей стало обсуждение москвичек, попадавшихся десятками на каждом шагу — для Захара они были как инопланетянки. Почему-то он возомнил, что столичные девчонки чем-то отличаются от наших, провинциальных. А на мой прямой вопрос — «Чем?» он только мычал что-то невразумительное и причмокивал губами.

Когда про Москву говорят — «Большая деревня» — врут. Она не большая. Она просто-таки огромная! Мы не обошли и десятой части того, что наметили по атласу, а ножки уже противно ныли, и все время хотелось пить. В магазинах нашлась «Пепси-Кола» — напиток, почитаемый нашими земляками больше других за необычный вкус и повышенную «пузырьковость», что так приятно щекотала нёбо. Мы взяли сразу по пять этих маленьких бутылочек. Захар намеревался штуки три отвезти на пробу родителям и знакомым подружкам, но к концу нашей самодеятельной экскурсии у нас остались лишь пустые бутылки, которые сразу были сданы в первом попавшемся пункте приема стеклотары.

В тот же вечер — 9 мая — мы уехали домой, ждать оговоренные две недели.

Последняя декада мая выдалась теплой, даже временами жаркой. Мы снова приехали в Москву, но если в прошлое наше посещение зелень еще только распускалась, то теперь она буйствовала. По обоюдному согласию решили к Леньке больше не ездить, чтоб не стать такими же алкашами, как он сам и его друзья.

Потолкавшись у касс на Белорусском вокзале, мы уселись в нужную электричку и через час выгрузились на Жаворонках. В этот раз почему-то не было той смелости, что толкала нас вперед две недели назад. Мы и шли медленнее и останавливались чаще: наверное, понимали, что дорога назад с каждым шагом становится все менее возможна.

— Слушай, Захар, а может, пусть сами разбираются? Ну кто мы такие, чтобы во все это лезть? — Не уверен я, что хотел сказать именно это, но что сказал, то сказал.

— Чего? — Захар сделал вид, что не понял. — Перегрелся, что ли? Шапку надень.

— Ну, Захар, подумай. Зачем оно нам? Мы же в любом случае можем прожить хорошую, насыщенную жизнь!

Он остановился.

— Чтобы потом, когда меня сын или внук спросит, почему живет в дерьме, я ему ответил, что это потому, что папа отказался быть ассенизатором? Так ты хочешь, Серый? Ты для этого институт бросил? Ты для этого полгода — больше — копался в том навозе, что называется отечественной экономикой?

— Я не знаю, Захар. Правда, не знаю. Пойми простую вещь: сегодня у нас с тобой есть шанс остаться обычными людьми, завтра мы станем такими же скотами, как они все!

Он сел на траву, бросил рядом сумку, посмотрел вверх — на голубое небо с редкими облаками. Сорвал травинку, сунул ее меж зубов и произнес:

— Так и должно быть.

— Как?

— Всегда кто-то должен быть скотом, чтобы другие могли остаться чистыми и счастливыми. Я готов к этому. Если нужно будет, я убью или предам. Я это сделаю. Потому что ты однажды сделал выбор, доверив мне свою тайну. Я оценил. И я пойду до конца. И мне насрать, что обо мне скажут потомки. Если я чувствую себя правым — я буду лезть в гору. Какой бы высокой она ни оказалась.

— И меня? — спросил я.

— Что тебя? — Он опять посмотрел в небо.

— Предашь?

— Непременно, если ты еще раз решишь смалодушничать. Даже не предам, а просто прибью.

Я улыбнулся и пошел дальше. Минуты через две сзади послышался топот — Захар догонял.

Изотов сидел на узкой скамье у открытой калитки.

Он ехидно ухмылялся в свои вислые усы.

Над седой головой Валентина Аркадьевича клубилась белая пена цветущей сирени.

— Здравствуйте, хлопцы. — Он поднялся со своего насеста. — А я гадаю — сегодня приедете или завтра, а может быть, вообще передумали?

— Нет, Валентин Аркадьевич, мы пойдем до конца, — встав перед ним в позу Мальчиша-Кибальчиша, заявил Захар. — Назад дороги уже нет.

— Это хорошо, что вы такие решительные. Проверил я твои слова, Сережа. Все так и случилось. Людей жалко в Североморске. Что ж ты не сказал? Ладно, чего уж теперь. Будем считать, что первую проверку вы прошли. — Он двинулся к дому по каменной дорожке. — Чего стоим? Пошли, поговорим с Иванычем. Ворота прикройте там!

Захар протиснулся в калитку первым, и мне пришлось закрывать ее на кованый крючок. Во дворе стояла «клыкастая» двадцать четвертая «Волга» бежевого окраса. Проходя мимо, Изотов похлопал ее по блестящему боку.

Внутри гостиной ничего не изменилось — тот же полированный круглый стол с вязаными кружевными салфетками перед каждым из четырех стульев, телевизор на длинных ножках в углу, фотографии в рамках по стенам и на полу ковровая дорожка плотного плетения. Поменялись лишь шторы на окнах — в прошлый наш приезд это был какой-то невзрачный ситец в цветочек, теперь же с гардин свисали темные, тяжелые занавески.

— Присаживайтесь, хлопцы. Чаю хотите?

Я отказался, и Захар вслед за мной не стал попрошайничать. Мы уселись за стол и положили свои сумки на колени.

— Ну как пожелаете. Паспорта давайте, мне нужно пропуски заказать.

Получив наши паспорта, он открыл их, сличил фотографии с оригиналами, посмотрел прописку, отметку военкомата и еще что-то на двух последних страницах, которые были девственно чисты.

— Я сейчас. — Он сунул паспорта в нагрудный карман своей ковбойки.

Он вышел в соседнюю комнату и о чем-то там приглушенно говорил по телефону. Потом поднялся на второй этаж и через полчаса явился нам седым джентльменом в легком костюме-тройке. Таких лощеных стариков я раньше видел только в кино — в фильмах прибалтийских студий. Мы в своих джинсах и полусинтетических рубахах выглядели рядом с ним… Странно выглядели, в общем.

— Вот и я. Готов представить молодое поколение бывшему министру. Идемте, хлопцы. Вот ваши паспорта. — Изотов протянул нам документы. — Сумки здесь оставьте, никто их не тронет.

Он не стал закрывать дверь на замок, просто, когда выезжали со двора, крикнул копошащемуся на грядках соседу: