Наутро попили кофе и, скрывая неловкость, поехали на работу. А через некоторое время в фирме опять был корпоратив с застольем, и снова Гриша провожал Инну Михайловну домой. На сей раз долго не засиживались, до беспамятства не напивались, а довольно быстро оказались в постели, тем более, что Гришу подстегивало любопытство относительно того, что же там необычного было в первый раз. Увидеть и запомнить это он хотел на относительно трезвую голову.

Первая половина события была обычной, как у всех, а вот оргазм у Инны Михайловны был и впрямь необычным: ее стоны переросли в почти животный вой, который, в свою очередь, перешел в вой женщин, отпевающих умерших на кладбище. Она рыдала и выла, захлебываясь слезами и соплями, закрывая от стыда лицо, но остановиться не могла минут тридцать или сорок. Зрелище было тяжелым, жалким и омерзительным одновременно. Испуганный Гриша пытался успокоить ее, прижав к себе, гладил, как маленькую девочку, по голове и по спине, но от этого рыдания и вой Инны Михайловны слабее не становились. Наконец, она стала успокаиваться, ушла в ванную, где провела столько времени, что Гриша, не дождавшись ее, заснул.

На утро она извинялась, по-собачьи заглядывая ему в глаза снизу вверх, и упорно просила никому об этом не рассказывать.

Гриша ее жалел, отводил глаза и клятвенно обещал, что никто об этом никогда не узнает. Ему было жаль эту несчастную в постели и высокомерную на работе женщину.

Он вышел днем на обед, купил красивый букет цветов и принес в отдел, поздравив ее с несуществующим семейным торжеством. А через несколько дней вечером пришел к ней домой без предупреждения с цветами, ее любимой маркой коньяка и любимыми же конфетами. Она угостила его вкусной домашней едой, они выпили, закусили конфетами и снова оказались в постели. Гриша хотел расспросить ее, почему она так жутко реагирует на секс, но сделать это не успел, так как все повторилось с неотвратимой точностью. Правда, во второй раз это подействовало на него не столь ужасающе, как в первый раз. Ну да, ко всему человек привыкает. Потом спрашивать времени не было, как не было и желания. Воет и воет, что с того! У каждого своя причуда в постели.

А у Инны Михайловны во время оргазма как будто срывали кожу, и обнаженными нервами она с особой силой вновь и вновь чувствовала боль несправедливых утрат, горечь унижений, страшную пустоту и никчемность собственного существования. «За что? За что жизнь так поступает со мной?» - по-бабьи выла она, боясь произнести хоть слово вслух и выдать свои истинные страдания. Постепенно гормональный фон организма приходил в норму, она успокаивалась и, отмокнув часок в ванне, выходила, уставшая, ложилась и, едва прикоснувшись к подушке, обреченно засыпала, словно кто-то жалостливый, отключал ее до утра.

Встречи становились чаще, Инна Михайловна незаметно для себя « растворялась в этом человеке». Глаза ее засветились, фигура напиталась женственностью и стала привлекательней. Она почувствовала власть над Гришей и, казалось ей, над ситуацией. Эта власть воспринималась ею как компенсация за всю предыдущую неудачную жизнь.

В фирме уже все знали, что между ними роман, и отношения эти стали вредить работе. В жизни Инна Михайловна требовала от Гриши все больше внимания, а на работе точного подчинения ее приказам. Гриша обижался, злился, срывался, кричал и оскорблял Инну Михайловну, называя ее ненасытной злобной сучкой. Инна Михайловна требовала беспрекословного подчинения, а после работы униженно извинялась и все чаще зазывала к себе в гости. Гриша постепенно превращался в зверя, на работе дерзил, хамил, а после работы мстил ей жестким и беспощадным сексом.

Ситуация взорвалась, когда выяснилось, что работу всего отдела они завалили, за что Инну Михайловну предупредили, что еще раз она подведет коллектив, и ее уволят, а вот бедного Гришу уволили без предупреждения и шансов на реабилитацию.

«Я его погубила, - безвольно повторяла на сеансе Инна Михайловна, - я разбила ему жизнь и превратила в монстра. Я все сделала не так», - тихо плакала Инна Михайловна, отчего ее серые глаза становились почти голубыми.

Она поджидала Гришу у подъезда его прежнего дома (позже он переехал в другой район, скрываясь от назойливой Инны Михайловны), униженно просила простить, терпела все его дерзости и оскорбления.

« Брысь под лавку! – смеялся он ей в лицо и продолжал – Старуха! По тебе плачет психушка!» – резко отталкивал ее, и она падала в снег. Она поднималась и снова тянулась к нему, позволяя себя оскорблять.

- Почему Вы позволяли себя оскорблять? – спрашивала Арина, стараясь за ровным голосом спрятать изумление.

- Потому что я виновата перед ним: я не показала ему, как он мне дорог! Я не пожертвовала ради него работой! Я не сделала для него ничего! Я превратила его в зверя!..

«И пыталась украсть его у молодой жены и маленького ребенка», - мысленно добавила Арина.

И вот Инна Михайловна снова у Арины, и они вновь говорят о Грише и вчерашней встрече с ним.

- Я понимаю Ваше чувство вины перед Гришей, - ровным голосом говорит Арина, - но стоит ли так унижаться перед кем-либо, даже если это любимый человек? Едва ли он вновь полюбит Вас за Ваши унижения.

«Она его за муки полюбила, а он ее – за состраданье к ним» вспомнила Арина.

Какой насмешкой была разбираемая ситуация над благородными страстями Шекспира!

- Я его потеряла. Ну, что еще мне предпринять, чтобы его вернуть? – твердила свое Инна Михайловна.

«Да пошла ты!..» - вдруг услышала внутренним слухом Арина. Она повернула голову влево и неожиданно для себя увидела в комнате словно бы призрак высокого, плотного мужчины, с ненавистью и презрением глядящего на Инну Михайловну.

- Инна Михайловна, - обратилась Арина к клиентке, - Гриша здесь, в комнате, он Вас слышит.

- Правда? – обрадовалась и ничуть не удивилась Инна Михайловна. – А спросите у него, может ли он меня простить?

- А Вы его сами спрашивайте, он Вас слышит и смотрит на Вас.

- Но я его не вижу. Мне удобнее через Вас.

- Итак? – повернула Арина голову в сторону Гриши.

« … старая, - грубо выразился он. – заткни себе свое прощение… знаешь, куда!» – не унимался призрак.

- Он грубо ругается, - не стала уточнять Арина.

- А что именно он говорит? – с радостным любопытством поинтересовалась Инна Михайловна.

- Он называет Вас старой… Извините, это слово я повторять не буду, - отказалась повторять грубость Арина, - и просит Вас засунуть свою жалость… Вы знаете, куда.

Инна Михайловна хихикнула, словно ей сделали комплимент, и переспросила:

- Он называет меня …? - без всякого стеснения повторила она бранное слово.

- Да, именно это слово он и произнес, - подтвердила Арина.

- Он еще здесь? – уточнила Инна Михайловна?

- Здесь, подтвердила Арина, глядя на недовольно пожимающего плечами Гришу.

- Ты меня еще любишь? – без всякой логики быстро спросила Инна Михайловна, видимо, Гришу.

- Ты, с… с…. Да, я бы тебя сейчас…

«Как это все не по-человечески, что ли! Как все… по-собачьи! Неужели и впрямь в прошлой жизни она была именно этим животным? Все повадки совпадают…» - поморщилась Арина, а вслух «перевела»:

- Он бы переспал с Вами.

- Ха-ха! Представляю, что он сейчас сказал! – захлебывалась от восторга Инна Михайловна.

- Да, да, я готова! Приходи сегодня! Я буду ждать! – И, обращаясь к Арине, попросила повторить это Грише.

- Не надо, - отказалась Арина. – Он все слышал.

- И что же? – замерла от ожидания Инна Михайловна.

- Да за…. ты! Надоела, калоша старая! Пошел я, больше меня не вызывайте! Поесть не дают!

- Он ушел, он отказался, - смягчила Арина последнюю фразу.

- Нет! Нет! Не уходи! – заметалась в кресле Инна Михайловна. Она вскочила, хватая руками воздух в том месте, куда смотрела Арина, слушая Гришу.

- Он ушел, - устало повторила Арина.

Инна Михайловна поникла в кресле, по щекам ее потекли прозрачные слезки, как у обиженного ребенка.