Я стоял посреди зала, я — Эдвард Данфорд, Красная Рожа Северной Англии, а они все — и национальные, и местные — смотрели на меня.

— Ну и? — выдавил я.

— Надеюсь, ты женишься на ней, как порядочный парень?

— Порядочный? Да что ты, мать твою, знаешь о порядочности?

— Спокойно, спокойно.

— Пошел ты на хер. — Я начал пробираться вдоль ряда. Чтобы добраться до выхода, понадобилась вечность. Джеку хватило времени, чтобы еще раз меня поддеть.

— Ну и молодежь пошла, я прямо не знаю.

Весь зал ухмылялся и посмеивался вместе с ним.

— Я думаю, миссис Уайтхаус [18] права.

Весь зал хихикал вместе с Джеком.

— Вот оно, мать его, либеральное общество. А я лично согласен с Китом Джозефом.[19] Всех стерилизовать — и дело с концом!

Зал хохотал в открытую.

Сто лет спустя я добрался до конца ряда и вышел в проход. Джек Уайтхед крикнул мне вслед:

— Не забудь записаться!

Зал взорвался.

Я растолкал подмигивавших полицейских и подначивавших техников и прошел в самый конец зала.

Мне хотелось свернуться калачиком и умереть.

Я услышал стук.

Зал замер.

Боковая дверь в начале зала с грохотом закрылась.

Я обернулся.

В зал вошел начальник уголовного розыска, главный следователь Джордж Олдман и еще два человека.

Я повернул свое пунцовое лицо, чтобы еще раз взглянуть.

Олдман постарел еще на сто лет.

— Спасибо, что пришли, господа. Мы постараемся быть краткими, поскольку вы все прекрасно понимаете, что мы предпочли бы находиться сейчас в другом месте. Господин, сидящий справа от меня, — доктор Куттс, патологоанатом из Министерства внутренних дел, который проводил вскрытие. Слева от меня — старший полицейский инспектор Ноубл, который вместе со мной будет вести поиски преступника всех преступников — убийцы маленькой Клер Кемплей.

Старший полицейский инспектор Ноубл смотрел прямо на меня.

Я знал, что за этим последует, я уже был сыт этим по горло.

Я повернулся и вышел через двойные двери.

— Говорят, Барри был пьян?

Дождь заливал внутрь телефонной будки, у моих ног собиралась лужа. Я смотрел через грязное стекло на противоположную сторону дороги, на желтые огни полицейского отделения на Вуд-стрит.

Зычный голос Хаддена на другом конце провода:

— Да, так говорит полиция.

Я рылся в карманах.

— Джек тоже так говорит.

Я стоял в луже, ботинки мои промокали. Я пытался жонглировать спичечным коробком, сигаретой и телефонной трубкой.

— Когда ты вернешься в офис?

Я закурил.

— Сегодня после обеда.

Пауза, затем:

— Мне надо с тобой поговорить.

— Разумеется.

Длинная пауза, затем наконец:

— Что вчера произошло, Эдди?

— Я встречался с Энид Шеард. У нее есть ключ от дома Голдторпов, больше ничего.

Хадден, дальше, чем в десяти милях от меня:

— Правда?

— Да. Мне нужны фотографии. Вы не могли бы попросить Ричарда или Нормана встретиться со мной прямо там?

— Когда?

Я посмотрел на отцовские часы.

— Около двенадцати. Может быть, они бы и деньги привезли?

— Сколько?

Я уставился в конец Вуд-стрит, за здание полиции, туда, где черные тучи превращали утро в вечер.

Я глубоко вдохнул, в груди кольнуло.

— Эта жадная сука просит двести.

Тишина.

Затем:

— Эдди, что вчера произошло?

— А что?

— Миссис Доусон? Как все было?

— Я ее не видел.

Хадден, со злобой в голосе:

— Но я же тебя специально попросил…

— Я сидел в машине.

— Но я же просил…

— Я знаю, но Барри решил, что она будет нервничать, если я войду. — Я уронил сигарету под ноги, в лужу, и почти поверил сам себе.

Хадден на другом конце провода, подозрительно:

— Правда?

Сигарета зашипела в грязной воде.

— Ну да.

— Во сколько ты вернешься?

— Где-то между двумя и тремя.

— Я должен с тобой поговорить.

— Да, я знаю.

Я повесил трубку.

Я смотрел, как Джилли, Том и вся остальная свора выбегали из здания полиции, натянув пиджаки на головы, торопясь к своим машинам и офисам с теплым желтым светом.

Я натянул пиджак на голову и приготовился бежать.

Тридцать минут спустя «вива» провоняла беконом.

Я опустил стекло и уставился на Брант-стрит, Кастлфорд.

Пальцы измазались от бутерброда.

В передней дома номер 11 горел свет, отражаясь в мокром черном асфальте.

Я сделал глоток горячего сладкого чая.

Свет погас, и красная дверь отворилась.

Пола Гарланд вышла из дома под цветастым зонтом. Она закрыла дверь и пошла по улице в сторону «вивы».

Я закрыл окно и сполз на спину. Я слышал, как к машине приближались ее высокие коричневые сапоги. Я закрыл глаза, сглотнул и стал думать, что, к чертовой матери, я ей скажу.

Сапоги подошли и стали удаляться по другой стороне улицы.

Я сел и посмотрел в заднее стекло.

Коричневые сапоги, бежевый плащ, цветастый зонт свернули за угол и исчезли.

Барри Гэннон однажды сказал такую фразу: «Все великие строения похожи на преступления».

Если следовать записям, которые передал мне Хадден, в 1970 году Джон Доусон спроектировал и построил «Шангри-Ла» — проект, который вызвал восторг как в архитектурной среде, так и среди публики. Телевидение и пресса были приглашены внутрь с тем, чтобы собственными глазами увидеть шикарные интерьеры и должным образом отразить их красоту. Стоимость огромного бунгало была оценена в полмиллиона фунтов с лишним. Это был подарок, который самый успешный британский архитектор послевоенного времени сделал своей жене на серебряную свадьбу. Названная в честь мистического города из любимого фильма Марджори Доусон «Потерянный горизонт»,[20] вилла «Шангри-Ла» покорила воображение Великого Британского Народа.

Но ненадолго.

Мой отец всегда говорил: «Если хочешь узнать художника — взляни на его произведение».

Обычно он имел в виду Стэнли Мэттьюса или Дона Брэдмана.

Я смутно припоминаю, что мои родители однажды в воскресенье специально ездили в Кастлфорд на «виве». Я представил себе, как они ехали, почти не разговаривая, в основном слушая радио. Скорее всего, они припарковались в начале подъездной аллеи и рассматривали «Шангри-Ла» из машины. Взяли ли они с собой бутерброды и фляжку? Я очень надеялся, что нет. Нет, скорее всего, они заехали в Ламбс, чтобы съесть по мороженому на обратном пути в Оссетт. Я представил себе своих родителей, сидящих в автомобиле, припаркованном на Барнсли-роуд, и поедающих мороженое в полной тишине.

Когда они вернулись, отец, наверное, сел и написал мне письмо о вилле. Скорее всего, днем раньше он ездил поболеть за свою любимую «Таун», если, конечно, они играли дома. Тогда он сначала написал бы мне об этом, а уж потом высказался бы по поводу «Шангри-Ла» и мистера Доусона.

В 1970-м, за год до Флит-стрит, я сидел в своей брайтонской квартире с видом на море, просматривал наискосок еженедельные письма с Севера, которые казались такими милыми южным девушкам по имени Анна или Софи. Я швырял их недочитанными в мусорную корзину, благодаря чертову бабушку, что «Битлз» были из Ливерпуля, а не из Ламбета.

В 1974-м я сидел в той же самой машине в начале той же самой подъездной аллеи, пялясь сквозь дождь на то же самое выбеленное бунгало, изо всех сил жалея, что я не прочел отцовское мнение о «Шангри-Ла» и мистере Джоне Доусоне.

Я открыл дверь, натянул пиджак на голову и спросил себя, какого хера я вообще сюда приперся.

У дома стояли две машины: «ровер» и «ягуар», но дверь мне никто не открыл.

Я снова нажал на кнопку звонка и посмотрел через дождь на сад, на пруд, на «виву», припаркованную на дороге. Мне казалось, я разглядел в пруду две или три гигантские золотые рыбки. Я пытался понять, нравится ли им дождь, чувствуют ли они его и имеет ли он для них какое-нибудь значение.