- И шоколад, и вяленые ггуши... Давай, Гйиша, чокнемся за Клагиссу Гузеевну!
Повернувшись к телевизору, она поднесла бокал к губам теледивы, и дрогнувшим голосом прошептала:
- Вэ-элоИм эварЭх-хА вэ-эшморЭха (Да благословит тебя Господь и сохранит)!
Потом дзынькнула бокалом о бокал сына и добавила:
- И за её пегедачу, котогая таки дагит нам добгые чувства!
Она ещё раз коснулась уголка глаза кухонным полотенцем и отпила глоток.
- Вкус неповтогимый! Пгекгасный коньяк. Гйиша, а как он называется? А то я без очков.
Обращаясь к сыну полу-аутисту, тётя Циля нарочно забывала, что разговаривает сама с собой. А Григорий Иакович в это мгновенье был далеко, в своей шестнадцатой или семнадцатой весне в этом мире под Солнцем. Он сейчас шёл с отцом - живым и совсем ещё не старым - мимо памятника Суворову, через сквер, густо расцветший сиренью, и остановился скрошить остаток булочки с изюмом воробьям и сизым голубям. Отцу захотелось минуту отдохнуть, он присел на лавку, потирая середину груди ладонью. Тогда Гриша спросил отца, как они познакомились с мамой. Эта история оказалось забавной: мама с подружкой пошли за магазинными котлетами в Елисеевский гастроном и встали в длинную очередь, начинавшуюся за углом на улице, потому что ничего мясного больше нигде в государстве не продавалось. Гастроном закрылся на обед, и они, химическим карандашом записав на ладошках номер очереди, отбежали к подружкиной тётке, жившей в соседнем переулке. У тётки был сын, а к сыну зашёл однокурсник, которым оказался Яша Нерельман. И Яша с Цилей влюбились друг в друга с первого взгляда, как Ромео и Джульетта, и не могли больше ни на миг расстаться.
Поднимаясь тогда с лавочки, отец сказал:
- Если девушка, переходя с тобой улицу, отпускает твою руку, или иногда начинает отходить, играя в пустяковые обидки, или изобретает заморочки с приличиями, или пишет тебе в блокноте "Ты подожди, пройдут дожди" - она не твоя Джульетта. А ещё встречается такая, которая своим умишком, уже кажущимся ей титаническим, полагает про себя, что сманипулирует и тобой, и всеми на свете: "Вот, я хитренькая лисичка, я сделаю так, потом так, а потом, вот так". Это девушка-математик. Не таскайся за ней, не трезвонь ей, не добивайся её благосклонности. Она чья-то, но не твоя. Посмотри, сынок, старый фильм "Ромео и Джульетта", и ты поймёшь, о чём я. В общем, если видишь: не Джульетта - не женись. А главное, постарайся не спутать со своей Джульеттой какую-нибудь ш... швабру, у которой ты не первый и, точно, не последний...
- Наскоко я понимаю по-фганцузски, - тётя Циля уже нашла очки, поднесла бутылку к свету и, дважды задев носом этикетку, заключила: - таки тут написано "Эдуагд Тгетий". Стганно! У фганцузов, газве был такой коголь?! Ah, bon!
Григорий Иакович не слышал. Простившись с отцом в воспоминании, он уносился сейчас далеко во времени.
Тогда он перешёл на третий курс института, и учился жить один в непривычной пустоте комнат, пустоте кухни. Мать по необходимости уехала в Одессу - ухаживать за своей разболевшейся сестрой. Чтобы Гриша не загнулся от голода, тётя Циля, прямо в день отъезда, научила его варить кошерный бульон из курочки.
Месяцы вынужденного уединения вовсе не мучили одиночеством - голос Безмолвия ни на час не прекращал услаждать его слух музыкой формул. Однажды в середине ноября Гриша возился на кухне с размороженной курицей. Он отрезал и выбросил её хвост, залил тушку водой из-под крана, довёл до кипения, воду с накипью слил до капли, кастрюлю отмыл дочиста, курицу хорошенько ополоснул, налил талой воды из графина, бросил одну целую луковку и одну очищенную морковку, и только успел поставить кастрюльку снова на огонь, как в дверь позвонили. На пороге был его дружбан Бобрик.
- Хелло, ботан! Как твой матан?
С матанализом у Гриши было всё пучком, а "ботаником" Гриша никогда не был - и не потому, что в жизни не носил очки, а потому, что ни ярко выраженная интровертность, ни склонность к аутизму - ещё не аутизм, и уж совсем не "ботанизм". И Бобрик это знал.
- Гринь, ты чё, забыл?! Сегодня в школе вечер встреч? Я тоже забыл, мне Катька напомнила.
С их общей одноклассницей Катей у Бобрика, с девятого класса, то затухая, то вспыхивая, тянулся школьный роман, с перерывами - сначала на катину новую, уже институтскую любовь с беременностью, потом - на оформленное, а затем расторгнутое замужество. К двадцати годам Катя успела и дитя родить, и разведёнкой стать.
- Чё за бодяга в котле?! - принюхался Бобрик к кошерной курочке. - А чё, мать твоя, где?! Уехала?! Ништяк! Кончай эту канитель! Потом доваришь. Одевайся по-бырому!
На трамвае они додренчали до школы минут за пятнадцать. В школьном дворе, присыпанном ноябрьским снежком, встретили закутанных в шубки одноклассниц - Катю и Софи, и Бобрик сходу пригласил их на самый горячий и самый вкусный куриный супчик в мире. И на школьный вечер встреч никто уже не пошёл. Для Гриши это был сюрприз. К тому же, девушки жаловали в гости к нему домой впервые!
И Софи... Она была особенная! По-правде сказать, она была красивее всех девчонок их класса. Только красота её была утончённа, величественна, и оттого непостижима для мелюзги. Ещё Софи была умнее всех, и она доказала это тем, что, единственная поступила одновременно в два вуза, и училась в обоих успешно.
Сейчас Гриша, из-под своих длинных пушистых ресниц, незаметно любовался расцветшей красотой Софи... А ещё ему надо было сообразить по дороге, чем угощать - чёртова курица, едва доведённая до кипения, теперь уже в новой - талой воде, плавала отрезанным хвостом вверх, и на роль основного блюда тянула с трудом.
В трамвае Катя спросила:
- Кого-нибудь Алиска на свадьбу приглашала?
- Уж, Замуж, Невтерпёж? - усмехнулся Бобрик.
И все заржали, глядя на Катю, потому что Катя так спешила жить, что далеко перегнала одноклассницу Алису, не только побывав замужем за мальчишкой-однокурсником, но родила в восемнадцать, а в девятнадцать успела развестись. Сегодня она, уговорив мать отпустить на вечерок, набрала незабвенный номер Бобрика и выпорхнула на волюшку от груды пелёнок-распашонок.
- В этом году нам стукнул двадцатник! - глубокомысленно и сакраментально изрекла Катя.
- Ёхарный бабай! - жалобно и иронично вздохнул Бобрик.
- Нет, ты понимаешь, что значит эта дата?! - строго спросила Катя.
Бобрик всхлипнул, закрыл глаза, скрестил руки на груди и, изображая умирающего, театрально проскулил:
- Проща-ай, мо-олодость!
- Двадцатник означает... - Катя не могла больше удерживать серьёзную мину: - ...означает "Прощай, юность!" и-и-и... "ЗДРАВСТВУЙ, МОЛОДОСТЬ!"
- Слава тебе, Господи! - выдохнул Бобрик. - Я уж думал, двадцатник означает "копец"!
Он наклонился и тихонько, Грише на ухо, предложил:
- Ты мороженое возьми, а я выпивку соображу. Чё лучше - "Алжирского", "Арбатского", или наливки "Клубничной"?
Гришины родители в компаниях по праздникам пили обычно армянский коньяк. И он решил, что для сегодняшнего события напиток нужен особенный. Он угостит друзей чем-то отменным.
- Нет, выпивка за мной.
В соседнем с Гришей доме жили братья Руфат и Мусат. В эпоху тотального дефицита Руфат стал уважаемым гуманоидом, после того, как устроился в бар гостиницы "Националь", где водился заветный "дефицит", называемый ещё "дефсит". А его брат Мусат толкал дефсит по сходной цене по своим каналам. Как способный студент, Гриша получал повышенную стипендию, поэтому мог этот дефсит купить.
До того дня Гриша воспользовался услугами братьев всего пару раз - год назад купил три диска - "Led Zeppelin", "Deep purple" и "Iron maiden", и два месяца назад - кожаный клифт - явно великоватый и явно перекрашенный - но надо же было в эпоху тотального "дефсита" в чём-то ходить в институт.