Сознание затуманивалось; казалось, голова трещит и раскалывается как лед на реке весной. Мысли, как огромные ледяные глыбы, медленно поворачивались, одна со скрежетом наскакивала на другую, безжалостно топила ее, чтобы через минуту оказаться в холодной бездне, неожиданно подмятая новой, более яростной льдиной: "За богатством, значит, погналась... Моего, моего ребенка записать на какого-то... Но ведь он "голубой", значит, спать с ней не будет... Или он бисексуал? Гадость... Только этого не хватало!.. Нет, все-таки не будет спать... Ну, хорошо, допустим, она просто договорилась с ним, чтобы обеспечить себя и ребенка деньгами... Но почему мне ничего не сказала?А я согласился бы? Нет, конечно, нет!.. Подожди, подожди, но все же спать с ним не будет! И что? Что она решила делать дальше? А я? Как мне быть? Я здесь совсем дурак... Все равно тварь!.. Что он говорил про выкидыш? - вне связи с предыдущим вдруг вспомнил Вадим. - Значит, она и с тем черно...ым спала?" Эта последняя мысль заскрежетала, забилась в голове, усиливая и без того жуткую боль.

Вадим слепо брел по бульвару, поскальзываясь на замерзших лужах, созданных вчерашней оттепелью. Вчера была оттепель, надежда, не загаженная девушка Яна, а сегодня колкий ветер, коварные лужи, закамуфлированные тонким слоем такого чистого на первый взгляд снега...

Неожиданно больной разум Вадима, не выдержавший напряжения, подкинул ему прелестную картинку этого же бульвара в яркий летний день. Тогда все пространство вокруг заливали ласковые солнечные лучи; на зеленой траве - "зеленке"- вдоль асфальтированных дорожек, в центре огромного мегаполиса, как на лужайке за городом, сидели парочки и группки молодежи, студентов в ярких больших, как с чужого плеча, футболках с причудливыми надписями на груди и спине и мелкие парне-девчонки с куцыми рюкзаками, с которых свисали задорные плюшевые зверушки и разноцветные футлярчики мобильных телефонов. Вадим и Яна весело пробирались сквозь живую, бурную и смирно-расслабленную толпу людей разного возраста, любовались влюбленными парочками, примостившимися рядом с клумбами желтых, оранжевых, бордовых, голубых, сиреневых и белых анютиных глазок; по очереди фотографировались своими телефонами на фоне больших ярких фото-стендов подводного царства, выстроившихся вдоль дорожек. Слайды были лирическими и смешными. Особенно запомнился Вадиму блаженный вид черепашек, занимающихся приятным процессом размножения, и симпатичные розоватые мурены, добродушно наблюдающие за разношерстной толпой. Они рассматривали довольных черепашек, когда на них на полном ходу врезалась нелепая бритая налысо девушка в пестром розовом шелковом блузоне поверх лиловых, развевающихся по бокам, шароваров. Девушка гоняла по бульвару на роликовых коньках, а вслед за ней бежала лохматая собачонка, с удовольствием потявкивая от нравившейся ей игры в "догонялки"... Люди гуляли, отдыхали; престарелая парочка в чистенькой старомодной одежде "на выход" неторопливо ковыляла в расположенный неподалеку театр. Мирная жизнь "гостей и жителей" огромного мегаполиса... И они, счастливые, влюбленные, слушающие концерт духового оркестра в стиле американского джаз-бэнда...

Взгляд Вадима упал на замерзший пруд, и сквозь плотный слой льда он вдруг внутренним взором увидел мягко колышущиеся густые водоросли, а на берегу тот же внутренний взгляд выхватил из памяти радостные, сосредоточенные и дурашливые лица довольных жизнью людей.

Вадим миновал застывший пруд, поднял глаза и его невидящий взгляд уперся в напряженно ворчащий транспорт, застывший как раз в том самом печальном месте, где когда-то Аннушка пролила на трамвайные пути постное масло... Вадим качнулся в сторону дороги, но был категорично остановлен агрессивно рванувшим вперед транспортом. Видимо, трамвайные пути головой Вадима побрезговали... Он резко вдохнул вредный автомобильный выхлоп, который привел его в чувство.

"Что я здесь делаю? - здраво спросил себя Вадим. - Мне же к метро..." Вздрогнув от холода, он запахнул полы дубленки, застегнулся, почти спокойно вынул из карманов теплые перчатки и, развернувшись, пошел к станции метро.

В метро было тепло, даже жарко, и Вадим начал оттаивать... Память уносила его назад, к раскаленным летним дням, когда воздуха не хватало не только от жары, но и от счастья, переполнявшего душу, мозг и даже каким-то необъяснимым образом легкие. Прогулки, река, теплоход, ночные костры после сочных шашлыков в компании друзей...

"А может, это я неправ? - вдруг подумал Вадим. - Я ведь знал, что она беременна, но ничего не сделал, чтобы мы были вместе. И даже раньше, ну, конечно, раньше я должен был найти отдельную квартиру или хотя бы комнату с какой-нибудь бабкой - "Божьим одуванчиком", чтобы оторвать Яну от Кристины. Да, мы бы все равно ссорились, и магия на нее влияла бы... Но тогда можно было вовремя все с нее снять, поставить защиту и... не потерять... не потерять ее... и ребенка... Да, я виноват... А она, она ведь просто заключила договор с этим... геем. Она с самого начала не собиралась с ним спать. Может, она права? Ведь ей надо было думать о будущем ребенка, вот она и пошла на такое... А что теперь? Как мне до нее добраться? И что я ей скажу?" - Вадим тяжело вздохнул, словно на грудь ему лег тяжелый камень. Все запуталось до крайности. Даже если он ее и найдет, что он ей скажет? И сделает? Увести от "мужа"? А что он может предложить ей взамен? Съемную комнату в коммуналке? Свою собственную комнату с враждебными Яне родителями? А потом, когда она родит? Разве сможет он содержать семью? Он впервые отчетливо понял, что Москва, как любой мегаполис, слишком дорогостоящий город для людей с его достатком. А ведь он был москвичом - с квартирой и работой. В таком городе нужна другая работа, вернее, другая зарплата, но зависело ли это от него? "А что я могу сделать?" - безвольно спросил он сам себя. Что-либо изменить в своей жизни он не мог... Или не хотел?.. Да, ему было о чем подумать...

..."Как мне хорошо и спокойно", - думала Яна, посматривая из удобного, добротного кожаного кресла на серые ветки деревьев, надежно укутанные от мороза снегом. Она медленно покачивалась, вспоминая свой неожиданный брак с этим большим, рыхлым не-мужиком, так удачно подвернувшимся в сложный для нее период. "Любить, конечно, хорошо, но жить с любимым хлопотно: думать все время о том, где он, с кем, что о ней думает, по-прежнему ли любит ее... Все это не по мне, - мысленно рассуждала Яна. - А здесь заботятся обо мне, о моем здоровье, ребенке, которого во что бы то ни стало нужно предъявить избирателям... Я впервые за последние годы не думаю о куске хлебе и одежде. Ну да, особо не потратишься, денег он дает маловато - жадина, но зачем мне сейчас наряды, пока я беременна? Обещал при разводе обеспечить до конца жизни... Вряд ли до конца... жмот... И скучно, жуть. Яна потянулась к журнальному столику, вынула из вазочки тонкую сухую веточку, облепленную мелкими квадратиками зеркал, покрутила в руке. "Вот и моя нынешняя жизнь похожа на эту веточку: издалека кажется, цветок, а вблизи всего лишь оригинальная имитация. Как точно подметила Кристина: "Дюймовочка вышла замуж за Крота", - Яна вернула веточку на свое место, поежилась взглянув в окно и не спеша продолжала размышлять: - Вчера вывез в суши бар. Забавно было попробовать все эти ролы, салатики, морепродукты... И не думала, что суши такие сытные". Она вытащила палочки для суши, подвигала ими, как показано на рисунке, прихватила в вазочке кусочек из мелко нарезанных сухофруктов и с удовольствием отправила в рот. Потом зажала палочками другой кусочек, съела, подумала, ущипнула палочками карамельку за фантик, приподняла над вазочкой и равнодушно бросила обратно. Ребенок внутри нее зашевелился, забил ножками, попадая прямо по мочевому пузырю. Яна скривилась от боли и уговаривающим голосом произнесла: "Малыш, маме больно, угомонись. Будешь зарядку делать, когда родишься". Малыш не спешил успокаиваться, видимо, в отличие от мамы, ему вовсе не хотелось покоя и умиротворения. Яна встала, прошлась по огромной полупустой комнате, на площади которой разместилась бы вся квартира ее родителей, подошла к велотренажеру, села, покрутила немного педали, разгоняя кровь по телу, отчего ребенок сразу успокоился. Она налила себе полстакана сока, выпила, глядя из-за барной стойки, условно разделяющей территорию на зону кухни и столовой, в пространство комнаты. Ее взгляд упал на люстру сложной конструкции из черных витых кованых прутьев с мелкими молочно-белыми бусинками стекла, висящими под прутьями словно застывшие капельки растаявшего и вновь застывшего за ночь снега. Люстра была сложной, с нитками стекляруса, украшавшими ее, как бусы украшают праздничную елку. На стенах, углом сходившимися к этой люстре, висели две гравюры с белыми розами на черном фоне. Розы были разные, отчего постоянно хотелось находить в них "десять отличий". Яна подолгу рассматривала их, не в силах определиться с выбором, какая из роз ей нравится больше. Под гравюрами стоял роскошный черный угловой диван, уютно обрамляющий журнальный столик такого же глубокого черного цвета со строгой белой вазой, по поверхности которой струились, обнимая ее, черные водоросли. Яна включила музыкальный центр, и комнату наполнили звуки органа. Яна вернулась к креслу у окна, села, закрыла глаза и уплыла с мощным потоком куда-то далеко в океан, почти на ее любимый Солярис. Звуки лились, и Яна лениво вспоминала концерт органной музыки, который она слушала с Угуром в Кафедральном соборе... "Угур, славный мальчик, он меня так любил, - медленно думала она. - А я? Я любила Вадима, а Вадим ничего не хотел сделать, чтобы мы были вместе..." Мысль Яну расстроила, и она постаралась ее от себя отогнать. Вихрь новой органной пьесы подхватил Яну и унес ее в зал бракосочетания. Маленький, фантазийно украшенный зал ЗАГСа ее родного городка был полупустым. На торжество пришли только ее родители, сестра, которая явно радовалась больше самой невесты, два - три человека из администрации города, суетливый имиджмейкер, постоянно что-то поправляющий в костюме и негустой шевелюре будущего мэра и его личный секретарь, изящно одетый молодой человек, слишком часто и почти откровенно жавшийся к руке новобрачного. Секретаря то и дело отгонял щуплый чернявый устроитель торжеств неопределенного возраста.