Однако шли дни, недели, герцог все чаще страдал от судорожных припадков, невыносимых болей, слабел и чахнул день ото дня, но смерть не желала избавлять его от терзаний в течение долгих пяти лет. Мартинике сложно было наблюдать за его муками, всеми силами она пыталась облегчить их, три раза в неделю сменяла на ночь сиделку и сама занималась больным, если только дела не требовали от нее большего участия, чем обычно. Она любила Стивена Джорджа Дункана Фаррела, герцога Сомерсета, любила всеми фибрами своей души, но характер этого чувства был не тем, что женщина испытывает к мужчине, это было сродни тому, как прилежная дочь любит своего отца. И герцог отвечал ей тем же — бескорыстной отеческой любовью, хоть Мартиника и не была его родной дочерью, она была постоянным напоминанием о том, какой могла бы стать его жизнь, если бы однажды он сделал другой выбор. Мало кто знал истинную природу их брака, лишь Мэри и старая горничная Пруденс были в курсе настоящего положения дел. Для всего общества картина была таковой: престарелый развратник герцог Сомерсет женился на своей подопечной, безродной компаньонке дочери, польстившись на ее девичью красоту. Либо другая версия — наглая авантюристка соблазнила бедного герцога, на старости лет выжившего из ума, и женила его на себе обманом.

Клотильда, жена Эммета и, следовательно, новоиспеченная герцогиня Сомерсет, склонялась как раз ко второму варианту и считала, что смазливая девчонка околдовала своего престарелого опекуна, воспользовавшись его старческим слабоумием. И искренне недоумевала, видя сердечную привязанность Мэри к этой прохвостке, которая теперь будет претендовать на их наследство!

Все остальное высшее общество, обсудив всласть все варианты сплетен о Сомерсете и его молодой жене, быстро успокоилось и забыло о них, поскольку герцогиня, ссылаясь на плохое здоровье мужа, отклоняла все приглашения на официальные приемы, куда не пригласить столь знатную чету было бы дурным тоном. В Лондон она ездила не так часто, и только ради деловых переговоров с компаньонами мужа. Подобная ситуация устраивала всех: Мартиника не будоражила общество своим присутствием, и общество забыло про нее.

Вдовствующая герцогиня Сомерсет отогнала от себя воспоминания, нацепила на лицо приветственную грустную улыбку, и продолжила встречать гостей.

— Ваша светлость, позвольте… — обратилась к ней подошедшая сзади леди Кентервиль.

— Мэри, сейчас же перестань меня так называть! Ты же знаешь, я терпеть не могу все этой великосветской чепухи! — сердито глянула на свою ближайшую подругу девушка, — Тем более, мне казалось, что мы с тобой уже лет двадцать как перешли на ты.

— Успокойся, родная. Я просто хотела тебя отвлечь от грустных мыслей, а сделать это проще всего, если тебя разозлить. Благо, закипаешь ты так же легко, как и много лет назад. Но признайся, приятно, когда Клотильде приходиться обращаться к тебе подобным образом? — поддела ее Мэри и продолжила, как ни в чем не бывало: — Ты еще не устала от этих бесчисленных неискренних соболезнований?

На краткий миг взгляд Мартиники потеплел, она повернулась к леди Кентервиль так, чтоб другим не было видно ее лица, и выразительно закатила глаза ко лбу, давая понять, как именно она «не устала».

Мэри с пониманием глянула на нее, и чуть помедлив добавила:

— Я тебе сочувствую. Мне безусловно грустно от того что папа умер, но ведь он ушел в лучший из миров? Не так ли? Тем более ты говорила, что он очень страдал…, — бормотала она дальше в замешательстве, поскольку не знала насколько допустимо испытывать облегчение от смерти собственного отца. Надо лбом Мэри, обрамленном светлыми локонами, пролегло несколько морщин, а светло-голубые глаза потемнели, что означало сильные внутренние переживания. Чтобы не ощущала леди Кентервиль внутри — это сразу становилось достоянием общественности, поскольку ее лицо было зеркалом ее души, и сразу же отображало всю гамму чувств и эмоций, которые испытывала хозяйка.

— Успокойся, дорогая! Если бы ты видела его страдания, у тебя не возникло бы сомнений, что в данный момент отец скорее рад сложившимся обстоятельствам, — сказав это, Мартиника вздохнула.

Мэри была одной из немногих, кто здесь искренне соболезновал молодой вдове и переживал из-за смерти герцога Сомерсета. Но, будучи второй раз беременной, имея двух сыновей-близнецов, у нее было мало времени, которое она могла бы уделить герцогу, потому чувствовала себя немного виноватой за тот факт, что Мартиника сама все это время ухаживала за ним. Она лишь изредка навещала дом, в котором провела свои последние годы перед замужеством и с трудом узнавала в высохшей фигуре, лежавшей в кровати, своего любимого отца. Справедливости ради надо признать, что и герцог не всегда был в состоянии узнать Мэри, поскольку разум его, видимо не выдерживая страданий, очень часто отлучался, и в эти моменты он полностью погружался в себя, никак не реагируя на внешние раздражители.

Леди Кентервиль сложно было воспринимать герцогиню, как свою мачеху. Она привыкла считать ее своей сестрой. В детстве, когда будущей герцогине было десять, а ей двенадцать, они поклялись друг другу «кровью» в вечной дружбе (кровь заменил плевок в ладони). Это было всего спустя две недели, как отец привел Мартинику в Сомерсетхолл и объявил, что отныне является ее опекуном. Мэри сразу прониклась к ней симпатией, делилась с ней всем сокровенным, поскольку росла без матери с двумя старшими братьями и, не считая гувернантки, долгое время была лишена женского общества. Она так мечтала о сестре, и, о чудо! Бог послал ей эту девочку!

Поначалу недоверчивая и замкнутая Мартиника сторонилась Мэри, которая с присущей ей открытостью, не оставляла ее ни на миг, следовала по пятам и постоянно что-то щебетала. Однако со временем будущая герцогиня прониклась искренней ответной любовью. Им казалось, что они на самом деле сестры, просто в небесной канцелярии немного напутали с их родителями. Женитьба герцога стала для Мэри неприятным сюрпризом вначале, однако узнав истинную причину, она хоть в силу своих романтических представлений не поняла ее до конца, но смирилась.

Мартиника устала настолько, что с трудом стояла на ногах возле парадного входа. Большинство родственников уже собралось возле маленькой часовни в Шератоне, где должны были отпевать покойного. Ей осталось дождаться лишь преподобного Престона, который проведет заупокойную церемонию, а после погребения состоится оглашение завещания и добрая половина пришедших растворится за горизонтом. Герцог, в те редкие минуты, когда его сознание пребывало с ним, настаивал, чтобы отпевание состоялось именно в Шератоне, хотя прекрасно знал как много людей соберется проводить его в последний путь, но, видимо, он хотел оградить себя от этой толпы, потому и выбрал маленькую часовню усадьбы, которая внутри могла уместить не больше двадцати человек. Всем остальным приходилось топтаться снаружи, в ожидании, когда гроб вынесут и процессия отправиться к месту погребения.

Только лишь вступив на порог Шератона, Клотильда всячески старалась дать понять этой несносной особе, что теперь она здесь хозяйка. Однако никто из слуг не слышал ее замечаний, и все ее распоряжения исполнялись лишь после согласования с вдовствующей герцогиней, что очень досаждало ей.

— Как эта женщина смеет так обращаться со мной! — шипела в сердцах Клотильда, оставшись с мужем наедине.

— Но дорогая, как именно? — проблеял Эммет, недоумевая, что так могло разозлить его благоверную.

— Как будто я никто в этом доме!

— Но, дорогая, вы преувеличиваете! Подумаешь, нас разместили в голубой комнате, поскольку китайскую уже заняли Мэри и Грегори с близнецами. Охотничья комната приготовлена была для Джаспера, да и вам бы не понравилось спать, когда на вас смотрят глаза ни в чем неповинных оленей. А леди Базель нужно было разместить по соседству с ее сыном, чтобы она могла присмотреть за ним. Вы же знаете, что лорд Лесли Базель несколько глуповат от рождения. Хотя его мать никогда и не признает этого, но она следит, чтоб он не попал в нелепую ситуацию, потому и не отпускает его от себя ни на шаг. Да, как я мог забыть! Конечно же, граф и графиня Кентервиль с дочерьми, приехав раньше нас, заняли остальные комнаты для гостей. Из тех же покоев, что остались, голубая комната самая светлая и просторная, и лично я предпочел бы ее изначально. Не могла же ее светлость заявить, что кому-либо из гостей необходимо оставить свои покои, поскольку нынешняя герцогиня требует их себе?!..