– Что же это за язык? – спросил Марко. – Я знаю примерно пятнадцать разных наречий, от италийских и сарацинских до языков хань и мянь.

– Человеческий язык описывает примитивные вещи: еду, вещи, боль, влечение. Чтобы описать нечто большее…

– Например, Бога? – перебил Костас.

– …да, что‑нибудь из этой области, – засмеялся Шераб Тсеринг,

– чтобы описать какой‑то духовный опыт, мы должны прибегнуть к огромному количеству слов, ни одно из которых, к сожалению, не выразит в точности того, что мы собирались сказать, когда только открыли рот или взяли в руки кисть. Просто потому, что в языке любого народа нет таких слов.

– Тогда что это за язык?

– Мне говорили, что это язык бегущих по небу,кхандро – просветлённых женских энергий, дакинь, свободных, счастливых, парящих в безграничном пространстве. Это не язык в нашем обычном, человеческом понимании. Это скорее тайный код, одна буква которого может содержать пять‑шесть книг с поучениями. Дакини с некоторым недоверием относятся к нам, людям, но тем немногим, кто уверенно идёт к Освобождению всех живых существ от оков неведения и страданий, они открывают быстрый путь к прозрению истинной природы вещей. Этот язык – дыхание дакинь– доступен только тем, кто непосредственно находится в поле их энергии. Поскольку дыхание дакиньособенно сильно в сумерках, не только между днём и ночью, но и в сумерках сознания, между сном и явью, то я очень надеюсь, что ум того, кто находится в машине снов, не отягощённый тяжестью тела, воспримет вибрацию этих магических букв.

– Колдун, почему тогда ты не покажешь « быстрый путь» нам с Великим ханом? Прочтём пару этих твоих секретных текстов, споём пару этих безумных песен, и дело готово, не надо мучаться, не надо строить никаких машин, – нахмурился Костас.

– Костас, это не поможет. Чистое учение должно вливаться в правильный сосуд. Если он треснут или перевернут кверху дном, или уже наполнен какой‑то требухой, то всё бесполезно. Все вы знаете, что опьянять себя вином сверх меры, а также слишком увлекаться наложницами не очень полезно для здоровья. Так?

– Так.

– Однако вы меняете рабынь каждую ночь и напиваетесь с Йоханнесом до бесчувствия так, что утром ваши руки трясутся как ножки новорождённого телёнка. Я прав?

– Прав, – неприязненно хмыкнул Костас.

– Люди отлично знают, что приносит благо, а что приводит к адским состояниям, но никто не живёт в соответствии с этим пониманием. Мы переполнены привычкой жить желаниями, а не здравым рассудком. Поэтому…

– …ты согласился построить машину снов?

– А как она будет работать? – спросил Марко.

– Я надеюсь… Хотя это очень призрачная надежда… Что спящий в машине услышит дыхание дакиньи его ум вступит в соприкосновение с просветлёнными энергиями. Это должно пробудить в его уме желание пройти весь путь к осознанию своей истинной природы. Он будет пробиваться через сеть своих привычек не так болезненно, как в этой реальности… Хотя, – йогин по‑детски рассмеялся, – эта реальность так же иллюзорна, как и реальность сна. Но большинство тех парней, что сейчас суетятся там, во дворе, за порогом, этого не понимают. Такие вещи надо пережить непосредственно. Я полагаю, что есть два вида снов: кармические сны, переполненные иллюзорными видениями, происходящими из узора собственной кармы, и сны ясности, когда чётко осознаёшь промежуточное состояние между тем, что ты считаешь бытием, и тем, что ты считаешь не‑бытием. Главное, это как бы «проснуться» во сне, но не просыпаться совсем. Если это удастся, то ты переживаешь прямой опыт истинной реальности. Ты засыпаешь, потом заклинания и камни начинают действовать так, чтобы ты покинул мир иллюзий, созданных в твоём уме воспоминаниями прошлых жизней и минувших дней, и потом ты начинаешь осознавать всё на другом уровне.

– За сколько раз? – торопливо спросил Костас.

– Ну, знаешь, Костас, ты так терпеливо и усердно пил вино, убивал людей, развратничал, воровал почти сорок лет, что за один раз всех этих привычек не вычистить, – захохотал Шераб Тсеринг.

– Я к тебе в ученики не нанимался, – злобно сказал Костас. Он быстро прошёлся, положив руки на грудь, горячо сплюнул и прошипел про себя, но довольно громко:

– Осточертел со своими поучениями, старый хрен. Я твою маму драл, чёртов еретик.

Лицо Шераба Тсеринга вдруг приобрело выражение отца, чей маленький ребёнок разбил любимую материну чашку – наказывать жалко, а объяснить трудно. Он взялся рукой за резную раму и, взмахнув густосиними полами халата, взлетел над машиной снов,приземлившись на крестовине, прямо над лежащим в паутине ремней Марком, и начал поправлять покосившиеся крепления. Внезапный прыжок тебетца заставил Костаса прервать злобный шёпот, грек застыл с полуоткрытым ртом, придававшим его и без того не особо интеллигентному лицу удивлённо – придурковатое выражение. Йоханнес внезапно загоготал, хлопая себя по толстым бёдрам. Он подошёл к машине снов, взялся за раму и попытался запрыгнуть на неё, но упал, ободрав руку, и засмеялся ещё громче.

Знахарь лежал, распластавшись на крестовине. Любящие глаза Шераба Тсеринга, затмевавшие в глазах Марка всё небо, стали огромными, их края расползлись, расширились, заполнили весь горизонт, он взял свои рубиновые чётки в горсть, словно слепив в комок рисовые зерна, подул на них и, что‑то бормоча, приложил к потному лбу Марка. По лицу молодого венецианца потекли горячие слёзы, он потянулся навстречу остро пахнущей какими‑то специями руке колдуна‑тебетца и изо всех сил прижался лбом к колючим рубиновым зёрнышкам. Шераб Тсеринг легко стукнул его по макушке, коснулся горла и груди Марка и надел чётки ему на шею.

– Развяжите его и достаньте из машины, – крикнул знахарь помощникам. Костас как‑то сонно и безвольно подошёл к деревянному кубу и потянул на себя ремни. Шераб Тсеринг с ленцой спорхнул с крестовины на пол, чуть задержавшись в воздухе перед приземлением. Марко вырвался из ременной ловушки и упал ему на руки.

– Кто ты? – спросил венецианец.

– Нам надо спешить, Марко. Нам надо очень поторопиться, – сказал Шераб Тсеринг и быстро вышел из павильона.

Ночь плыла над дворцом как молчаливая тёмная птица. Влажные порывы ветра несли долгожданное, почти весеннее тепло, отгоняя сон. Внезапно крики и топот во дворе соседнего павильона встревожили Марка, ворочавшегося на пышной горе одеял никак не в состоянии уснуть. Он резко сел на кровати, ожидая частых ударов деревянной дощечки, которыми бойцы ночной стражи предупреждали друг друга об опасности. Но крики быстро стихли. Марко встряхнул головой, прислушиваясь к собственным ощущениям. Рядом, источая прохладный аромат, лежала совсем юная девочка‑караитка, прислуживавшая библиотекарю. Движимый безотчётной тревогой, он потянул меч из‑под ложа, стараясь не спугнуть сон ребёнка шипящим пением стали. Левой рукой Марко выловил из‑под подушки золотую пайцзу, неловко нацепил её на шею и, уже вставая ко входу в апартаменты, обернулся на девчонку‑караитку, бесстыже и одновременно невинно раскидавшуюся по постели. Скользнув взглядом по почти чёрным маленьким соскам и впалому смуглому животику, прочерченному лёгкой полосой неженских мышц, Марко ощутил приступ желания. Всё ещё не отпуская меча из руки, он раздвинул ноги девчонки и, рывком сбросив с себя шёлковые подштанники, присел к ней, поглаживая её по лобку намоченным слюной пальцем. Она улыбнулась, не просыпаясь, и потянулась тазом к молодому венецианцу. Тёмные губы приоткрылись, белая полоска мелких зубов двинулась, и нежные слова чужого языка прошелестели в темноте спальни, подстёгивая желание Марка своим непривычным звучанием. «…Маго Боло», – позвала она по‑катайски и снова зашелестела по‑своему, по‑караитски, подползая к нему во сне. Чёрные полосы ресниц дрогнули, но огромные раскосые глаза остались закрыты. Движения девчонки были всё ещё угловато‑детскими, но уже такими грациозными, казалось, женщина просыпается в глубине её, словно бабочка начинает двигаться в созревшей куколке, истомясь дремать со сложенными крыльями.