Джабраил положил лист на стол и вынул из кипы следующий.

— Сура двадцать четыре. Опять! — хлопнул он себя по колену, — опять женщина! Ну, если кто-то оговорил твою Айшу, обвинив в измене, если в тебе взыграла ревность, причем здесь Аллах? Неужели ты думаешь, что люди поверят, будто Всевышнего настолько интересуют твои семейные проблемы, что Он решил их обсудить в Священной книге?

На этот раз Ангел со злостью швырнул листок на стол и взял следующий.

— Сура сто одиннадцать. «Пусть пропадут обе руки Абу Лахаба и сам он пропал!», — прочитал Джабраил начало суры и лицо его исказила презрительная усмешка, — значит, ты полагаешь, что Господу, который управляет мирозданием, интересны отношения между тобой и твоим дядей Абу Лахабом? У тебя не Коран получился, а автобиография.

Но и это еще не все, — огорченно вздохнул Ангел Господень, — твои руководства по организации жизни арабов, разрешению их бытовых и финансовых споров настолько мелки и примитивны, что выдавать их за рекомендации Аллаха нашего Наимудрейшего, равносильно попытки выдать крик осла в брачный период за пение соловья. Чего только стоят твои призывы не есть мертвечины и не иметь близость с женщинами во время менструации. Неужели ты всерьез думаешь, что люди примут все это, — он кивнул на бумаги, лежащие на столе, — за послание Всевышнего?

— Но ведь они принимают! — Мухаммед из-под лобья бросил на Ангела робкий взгляд.

Некоторое время Джабраил тупо взирал на своего собеседника. Затем раскатистый смех неожиданно вырвался из его груди.

— И правда, принимают, — сквозь смех с трудом выдавил он, — ну и Аллах с ними, пускай принимают.

Отсмеявшись, Ангел Господень свел брови к переносице и с минуту молча барабанил пальцами по подушке.

— Настало время поговорить о делах более серьезных, — заговорил он голосом, в котором послышался металл, — помнишь ли ты, при нашей первой встречи, я говорил тебе о тех задачах, которые ставит перед тобой Всевышний?

— Конечно, помню, — склонил голову Мухаммед.

— А помнишь ли ты, что первой задачей я назвал необходимость привить арабам любовь к добродетели?

— И это я прекрасно помню, — вновь кивнул головой Пророк, — помню и неизменно следую твоему указанию. Почитай Коран. Чуть ли не на каждой странице я призываю к добродетели, а в четвертой суре прямо сказано: «делайте добро родителям и близким, и сиротам, и беднякам, и соседу, и путнику, и тому, кого увидели ваши глаза». А в суре…

— Я знаю эти строки, — поднял вверх ладонь Ангел, останавливая Мухаммеда, — знаю и хвалю за них. Но, видимо, у тебя и Господа нашего Наидобрейшего разные представления о добре. Добро, доброта, по мнению Аллаха, это, прежде всего, всепрощение. Ты же призываешь к войне с неверными. «О вы, которые уверовали», — говоришь ты в девятой суре, — «не берите своих отцов и братьев друзьями, если они полюбили неверие больше веры.» И там же: «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха.»

Джабраил тяжело перевел дыхание и сокрушенно покачал головой.

— Беря тебя в свои помощники, Господь рассчитывал, что новая религия, которую ты понесешь людям, будет объединять их на основе добра и добродетели. Объединять! — Ангел соединил между собой пальцы обеих рук, — потому что именно в объединении всех племен и народов видит Аллах путь к более счастливой жизни людей на Земле. Ты же в Коране призываешь: «О вы, которые уверовали, не берите неверных друзьями.»

— По-твоему выходит, что я должен обниматься и брататься с гнусными многобожниками?! — голос Пророка дрожал от возбуждения, — с теми многобожниками, которые вылили мне на спину верблюжьи потроха, когда я молился?! С теми многобожниками, которые плевали мне в лицо?! С теми многобожниками, которые несколько раз покушались на мою жизнь, и только чудо спасло меня?!

— Этим чудом был я, — усмехнулся Джабраил, — что же касается твоего вопроса, отвечу: да, с многобожниками, как и с христианами, и иудеями, ты должен не сражаться, а искать мира. Не убивать и грабить их караваны, а совместно торговать, возделывать землю и строить города. Пока же ты призываешь к противному. В своих хутбах[7] ты заявляешь, что погибшие на войне против неверных станут шехидами и попадут в рай.

Знаешь ли ты, к чему это приведет? Молодые, лишенные жизненного опыта, люди, для того, чтобы оказаться в раю, где, как они полагают, их ждут полногрудые красотки, станут убивать ни в чем не повинных людей. И детей, и стариков, и женщин. Все это противно желанию Аллаха и он требует от тебя изменить свои взгляды и поведение.

При последних словах Ангела, Мухаммед вскочил на ноги. Глаза его сверкали бешенным огнем.

— Я не верю тебе! Не верю! — закричал он, брызгая слюной, — Аллах не мог отдать мне такого распоряжения! Это ты, — он ткнул пальцем в сторону Джабраила, — ты, а не Аллах не хочешь моей победы над неверными! Тебе не нравится моя религия, и ты не желаешь, чтобы она распространилась по всему Свету! Уходи! Я не буду слушать тебя!

Джабраил покачал головой и медленно поднялся на ноги. Взгляд его скрывался под опущенными веками.

— Жаль! — вздохнул он, — жаль, что ты оказался не тем, кого Аллах хотел бы видеть на твоем месте.

Ангел Господень поднял веки и посмотрел на Мухаммеда взглядом, в котором одновременно читались печаль, разочарование и жалость.

— Ты будешь жестоко наказан за свое ослушание, Мухаммед, — тихо проговорил Джабраил.

Он взмахнул рукой, и его фигура стала тускнеть, растворяться в воздухе и через несколько мгновений исчезла вовсе как облако пара над кипящей водой.

В течение всего следующего дня Лунев, что называется, не мог найти себе места. Он носился по этажам гостиницы, поспорил с ремонтниками, помог электрику заменить лампочки на люстре в вестибюле, в бухгалтерии угостился чаем с тортом домашней выпечки, дежурному администратору рассказал пару свежих анекдотов, заскочил к директору ресторана и тот усадил его обедать. В своем кабинете Сергей Михайлович появлялся наскоками и задерживался там не более пяти минут. Поэтому неудивительно, что, когда секретарша нашла его в подвальном помещении гостиницы в обществе сантехника, пот струился с ее лица.

— Сергей Михайлович! Сергей Михайлович! — задыхаясь, выпалила она, — срочно бегите в кабинет. Вам первый секретарь обкома звонит.

Прыгая через три ступеньки, Лунев взбежал на второй этаж, залетел в кабинет и схватил телефонную трубку.

— Алло!

— Сергей Михайлович? — голос обкомовской секретарши был поставлен не хуже, чем у ведущей новостей Центрального телевидения.

— Да.

— Анатолий Дмитриевич сейчас занят. Подождите у телефона несколько минут.

Ждать пришлось около получаса.

— Сергей, привет! — услышал, наконец, Лунев голос бывшего однополчанина, — что новенького?

— Ничего, — растерянно пробормотал Сергей Михайлович.

— Как здоровье?

— Скрипим потихоньку, — попытался шутить Лунев.

— На работе все в порядке?

— Все нормально. У меня кое-какие идеи появились по поводу гостиничного хозяйства, — вспомнил Сергей Михайлович, — хотелось бы с тобой посоветоваться.

— Посоветуйся. Непременно посоветуйся. Но позже. Я завтра на неделю в Москву уезжаю. На пленум ЦК. Решил перед отъездом узнать, как у тебя дела идут, не мешает ли кто работать.

— А кто мне может мешать? — насторожился Лунев.

— Ну, мало ли кто… — буркнул первый секретарь, — значит, говоришь, у тебя все нормально. Тогда, бывай. Как вернусь, позвоню.

С работы Сергей Михайлович вновь возвращался на автобусе. Лишь только открыл дверь квартиры, как в нос ему ударил аромат жареного мяса. Лунев скинул туфли и прошел на кухню. Оля стояла у плиты в домашнем ситцевом халатике и, с вилкой в руках, колдовала над сковородой.

— Ах! — испугалась она, увидев Лунева.

— Что у тебя здесь? — Сергей Михайлович взглядом указал на сковороду.