И тогда впервые между ними вспыхнула ссора.

– Ты что, холостяк? А обо мне ты подумал?.. – упрекала его жена: по её женской логике выходило, что он хотя и ненадолго, но забросил семью. – Забыл, что я жду тебя с ужином?..

– Подумаешь, – огрызнулся Иноки, – большое дело – зашёл с приятелем перекусить!

– Ты семейный человек – должен есть дома!

Тосико говорила долго – он даже устал. Она без конца повторяла «муж», «муж», «муж», точно вбивала в него тупые гвозди. Значит, теперь он не просто мужчина! Во всех случаях жизни он ни в коем случае не должен забывать, что он женат. Как это противно! Всё в нём взбунтовалось против той роли, которую ему отводили, и против ненавистного ему теперь слова «муж».

И, как это ни глупо, в ту ночь он лежал в постели, отвернувшись от жены, и жалел о своей холостяцкой жизни.

На следующий день, после работы, он всё ещё помнил вчерашнюю обиду. И хотя какой‑то голос нашёптывал ему, что права Тосико, а не он, что в самом деле пора остепениться и помнить, что он женатый человек, он всеми силами старался заглушить в себе этот голос. Он зашёл в автомат, позвонил соседям и попросил позвать к телефону Тосико.

– Ах, это ты! – послышался из трубки радостный голос – жена, видимо, совершенно забыла о вчерашнем.

Но это только подхлестнуло Иноки, и он, как заученный урок, отчеканил:

– Да, я. Сегодня опять задержусь. У меня деловое свидание с представителем рекламной фирмы господином Сэки.

– Ну что ж, – проговорил голос спокойно, без тени обиды.

Казалось, Тосико вполне достаточно того, что муж её предупредил.

Иноки повесил трубку и тут же пожалел о сказанном.

Но, увидев прозрачную влажную пелену тумана, мягко окутавшую уличные фонари и неоновые рекламы, он ощутил такое радостное чувство освобождения, что сам этому удивился.

Он зашёл в кабачок, где сидел накануне с приятелем, ел суси, пил пиво и думал. Что с ним? Откуда такая жажда свободы? Разве он не любит Тосико? Разве семейная жизнь тяготит его? Вовсе нет. Так в чём же дело? Почему, оставшись один, чувствуешь облегчение, словно сбросил тяжёлую ношу?

Чему он радуется? Может, тому, что он теперь волен поступать как ему заблагорассудится, не думая о том, женат он или холост? Скорее всего так. Иноки глотнул пива. Что ни говори, а мужчины не умеют так быстро перевоплощаться в супругов, как женщины.

В этом отношении женщины даровитей мужчин. Женщины вообще легче приспосабливаются к новой обстановке, у них на это особый дар.

Разгуливая по ночной Гинзе среди влюблённых парочек, Иноки чувствовал себя холостяком и повторял без передышки: «Мужчина, а не муж, мужчина!» В нём шла отчаянная борьба. Он не хотел лишаться своей мужской независимости, не желал мириться с навязываемой ему ролью мужа, хотя прекрасно понимал, что это необходимо.

– Ну, как повеселился? – спросила Тосико с едва уловимой усмешкой, вешая на «плечики» его костюм.

– О чём ты?

– Спрашиваю, хорошо ли прогулялся?

– Глупости! Я не гулял. У меня было деловое, свидание, – заулыбавшись, ответил Иноки и, положив руки на плечи жене, поцеловал её в щёку.

Вся испытанная им недавно радость одиночества в миг улетучилась. Иноки почувствовал себя виноватым и не знал, как оправдаться перед женой.

– Ну ладно, что с тобой поделаешь, – сказала Тосико, снисходительно принимая его поцелуй, точно она была ему старшей сестрой. – Послушай, мне нужно тебе кое‑что сказать.

– Ну вот! Опять нотация!

– Нет. Я серьёзно. Знаешь… – Она выдержала паузу и посмотрела ему в глаза. – …Ты… будешь папой…

– Что‑о?!

Тосико рассказала, что была сегодня с матерью у врача, и он сказал, что у неё будет ребёнок.

– А что ты чувствуешь? – спросил Иноки.

– Не знаю… ничего пока…

Иноки не верилось. Неужели он станет отцом? И это не сон. Смешно! Он – и вдруг отец! Как‑то неловко даже.

В ожидании ребёнка Тосико стала читать книги для будущих матерей, шить распашонки. И в лице её появилось что‑то материнское, особенно это было заметно, когда она прижимала к щеке какую‑нибудь пелёнку или распашонку.

«Да она уже мама!» – думал Иноки, глядя на жену.

Удивительные существа эти женщины! Как быстро и как легко они умеют перевоплощаться. Вот она уже заранее превратилась в мать, в то время как он ни душой, ни телом, как говорится, не чувствует себя отцом.

– Теперь ты папа, – говорила Тосико.

– М‑да…

– Теперь ты обязан остепениться… ради будущего ребёнка.

До сих пор от него требовали быть мужем, теперь к этому прибавится ещё и роль отца. Так вот что такое супружеская жизнь, вот что такое семья.

– Мне будет трудно, – проговорил Иноки жалобным тоном и взглянул на Тосико. Она вязала своему будущему ребёнку маленький белый свитер.

Так, шагая по Юракуте, Иноки вспоминал свою семейную жизнь со дня женитьбы. Сказать, что он недоволен ею? Нет. Он любит Тосико по‑прежнему. Просто он ещё не перебесился. И у других наверняка так бывает. И Кусуноки это не минует. Вот женится – и испытает на себе.

НОВЕЛЛА ТРЕТЬЯ

ИМЕННО ПОТОМУ, ЧТО ЖЕНА

1

Кэнкити и Митико встречались уже несколько недель – каждую субботу после обеда, если не было дождя.

Задолго до двенадцати Митико начинала беспокойно поглядывать на часы: обычно в это время Кэнкити звонил и назначал ей свидание. Из телефонной трубки раздавался его густой бас, произносивший неизменно одну и ту же фразу:

– Значит, так… жду тебя ровно в час на Синдзюку.

Прижав к уху телефонную трубку, Митико смеялась этой неуклюжей фразе – неужели он не мог это сказать как‑нибудь более поэтично, – и в то же время Кэнкити, как живой, вставал у неё перед глазами, и ей было приятно, что он не рисуется, а остаётся самим собой.

– В час?! На вокзале Синдзюку? Хорошо. Только чур не опаздывать! Ладно?

Однажды после очередного телефонного разговора Митико испугалась: не слишком ли она нежна с Кэнкити? С другими молодыми людьми она себе этого не позволяла. Ни с одним из своих приятелей, а у неё немало друзей среди спортсменов – пловцов, альпинистов, – она не говорит таким тоном.

«Совсем я голову потеряла», – подумала Митико, лизнув кончиком языка верхнюю губу. Это было признаком смущения. Но что там ни говори, а ей ужасно приятно быть с Кэнкити ласковой.

– Не опоздай, доченька, не заставляй Кусуноки‑сана зря волноваться, – поторапливала её мать.

На вокзале, выбравшись из толпы возле контроля, Митико издали увидела Кэнкити. Он стоял у колонны и разговаривал с какой‑то женщиной. Митико не решилась подойти, остановилась поодаль у другой колонны и, держа обеими руками сумочку, стала дожидаться.

Женщина, беседовавшая с Кэнкити, судя по тому, как она красилась и как одевалась, служила официанткой в баре. У неё было удивительно красивое и благородное лицо. Наклонив голову, она слушала то, что говорил ей Кэнкити, и изредка показывала в улыбке снежной белизны зубы.

– Прости! Заставил тебя ждать… – проговорил Кэнкити виноватым голосом, поглаживая рукой лицо, когда расстался с женщиной и подошёл к Митико.

– Ладно, ладно! Угости сначала мороженым… У меня ноги одеревенели от усталости.

Митико сделала вид, что дуется на него, но на самом деле она не могла сердиться всерьёз. Просто она подумала – если Кэнкити водится с такими красотками, не грех прикинуться обиженной.

В кафетерии за столиком, обхватив рукой фужер с мороженым, Кэнкити стал оправдываться:

– Эту даму зовут Вакабаяси‑сан. Она работает в баре на Гинзе.

– Судя по всему, вы довольно близко знакомы, – сказала Митико, внезапно почувствовав тревогу. – Послушай, Кэнкити, а часто ты бываешь в барах?

– Брось шутить. Ты же знаешь, что это мне не по карману. – Кэнкити укоризненно покачал головой. – Эта женщина – сестра моего старого приятеля. Она из очень хорошей семьи, но ей не повезло с мужем. После замужества на неё посыпались все беды… Она вынуждена служить в баре.

– Её муж умер?