Окинув меня неодобрительным взглядом, нетерпеливо дернула ее за рукав.

‑ Да что с тобой? Пошли, говорю.

Настя, как бы очнувшись, опустила глаза, зарделась ярким румянцем. Совсем еще юная, не более шестнадцати. Худощавая, с чуть детскими чертами лица, нежной кожей, зелеными глазами и светлыми, почти золотистыми волосами ‑ в ней, несомненно, присутствовала добрая доля польской крови. Светло‑зеленое платье, синий бархатный кунтуш, кожаные сапожки, бирюза в ушах и агатовое "намысто" на шее.

Чуть отойдя, не удержалась и еще раз быстро оглянулась.

‑ Какая девка! ‑ простонал за спиной Данила.

Обернувшись, я увидел, как ярко пылают его глаза. Он даже восхищенно приоткрыл рот.

‑ Настоящий ангел! Боже ж ты мой!

Дверь вновь отворилась. На пороге появилась еще одна женщина. На этот раз постарше ‑ лет тридцати. Собранные ниткой жемчуга каштановые волосы волнами спадали на плечи из‑под небольшой кокетливо сдвинутой на бок бархатной шляпки. В ушах сверкали бриллианты. Под стать им сапфирами сияли голубые глаза. Аристократичные черты ‑ тонкий ровный носик, упрямо поджатые губы и румяные щеки.

‑ Пане Василий, ты просто так от меня не отделаешься! И не надейся. Буду ездить каждый день, пока дело не решу.

Голос приятный, с бархатинкой. Слышен легкий акцент.

‑ Та, что ты, пани Мирослава. ‑ Генеральный судья развел руками. ‑ Сама должна понимать ‑ дело не из легких. Только зацепи тех монахов, сразу начнут царю доносы строчить...Грамотные, бестии. А гостям... гостям мы завсегда рады. Были бы целы бумаги...

Глянув в мою сторону, сопровождавший ее богато одетый пожилой грузный мужчина с нездоровой отдышкой и темными кругами под глазами оборвал фразу на полуслове. Изо всех сил пытался что‑то вспомнить.

‑ Ты кто? А, понял. Степан докладывал... от Искры... погоди немного.

Обратила на меня внимание и панна. Скользнула холодным, безразличным, и презрительным взглядом. Напускное. Меня не проведешь.

Слуги угодливо открыли дверцу кареты.

Проводив даму, Кочубей повернулся ко мне. В который раз я сегодня подвергся смотринам.

‑ Давай письмо!

Он тут же, на месте, его вскрыл. Бегло прочитал. Раз, потом еще раз. Прикрыв на мгновенье глаза, задумался. Вновь, словно покупая коня, посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

‑ Так... так...

‑ Еще полковник просил передать, что серьезно болен. Когда я отбывал не мог подняться с постели...

‑ Пить нужно меньше... Просит Иван, чтобы тебя на время оставил здесь. Звать‑то как?

‑ Андрий Найда.

‑ Ты, Андрию, часом грамоте не обучен?

‑ Обучен, пане.

‑ Вот и хорошо. Утром пойдешь в канцелярию к Ивану Чуйкевичу. Скажешь, я прислал. А пока... Степан определит...

После чего, скомкав письмо в кулаке, исчез за бесшумно затворившейся дверью.

Моя беседа с дворецким зря не прошла. Степан "определил" с максимальными удобствами. Пусть и не в господском доме, зато без соседей и в комнате с "настоящей" кроватью. Больше того ‑ свел в кухню, где нас сытно "нагодувалы".

Спал я крепко и на этот раз без сновидений. Кошмары по убиенным накануне мазурикам не мучили. Впрочем, как и вещие сны. Может, тому способствовала погода. С вечера начался нудный, моросящий дождь и шел всю ночь. Буянивший днем ветер понемногу стих и проснулся вновь только под утро вместе со мной. Сразу нахмурил лоб, раздул щеки и погнал висящие над головой тучи прочь, на восток. В просветы между облаками то и дело проглядывало солнышко. И хотя по‑прежнему было прохладно и сыро ‑ на душе сразу посветлело.

В канцелярию к Чуйкевичу я так и не попал.

Запыхавшийся слуга передал приказ Кочубея немедленно явиться к нему.

Сегодня гордость Степана, белые мраморные ступени, потеряли свой лоск, пестрели множеством грязных отпечатков. Добавились еще и мои.

Ступая вслед за дворецким, удивленно поглядывал по сторонам. Казалось, что перешагнул не порог, а столетие. Светлые комнаты с высокими потолками, ковры, деревянная, украшенная резьбой мебель. Мягкие, обтянутые бархатом кресла и диванчики, серебро подсвечников, бронза и фарфор статуэток, хрусталь графинов и бокалов. На стенах ‑ дорогое оружие, гобелены, картины.

Как отличался дворец генерального судьи от убогой хибары Овсия! Бездонная, непреодолимая пропасть!

В кабинет Василия Леонтьевича Степан сунуться не посмел. Видать, хозяин не в духе. Кочубей, одетый в бархатный с золотым шитьем халат сидел за столом из красного дерева, на котором в живописном беспорядке разбросаны бумаги. Задумчиво крутил в руке гусиное перо.

Немолодой, нездоровый, грузный человек. Хотя, возможно, его внешность обманчива. Глаза живые, движения энергичны. Гладко выбрит. Усы и волосы, обильно посеребренные сединой, аккуратно причесаны.

За спиной Кочубея, буравя меня взглядом, замерла, словно готовая к прыжку пантера, его жена Любка. Внешне она, несомненно, походила на младшую сестру Параску. Вот только черты лица резче, жестче. Уж ее бы я ни за что не рискнул назвать тетушкой.

‑ Как спалось тебе у нас, голубе? Мухи не кусали? Накормить случайно на забыли?

Начало не особо ласковое. Я пока не мог понять, откуда ветер дует.

‑ Благодарю пане Васылю. Все хорошо...

‑ Смотри, хорошо смотри, Любка! ‑ Кочубей испытующе глянул на жену. ‑ Иван пишет, что вы с Параской его знаете... Чей‑то он там крестник... что ли...

‑ Хоть убей, Васылю, не припомню...

"А придется! ‑ подумал я, начиная внушение. ‑ Ну, давай же, "вспоминай", упрямая баба, "родственничка". Крестную Степаниду помнишь? Нет? Да! Да! Так вот ‑ я ее внучек. И сомневаться не смей! Не смей ? говорю!"

‑ Подожди! Кажется он... Точно, он! Степаниды, крестной, внук. Смотри, какой вырос... изменился, враз не признаешь.

‑ Не ошибаешься? Уверена? Это крайне важно...

‑ Да он это! Он... Пойду я... Не могу больше. Что‑то голова разболелась... Звенит, словно тот медный казан, времени‑то, сколько прошло... Разве всех упомнишь...

Массируя рукой затылок, Любка вышла из комнаты, оставив нас с Кочубеем наедине.

Похоже, Василий Леонтьевич немного успокоился.

Но уже следующий вопрос показал, насколько глубоко я ошибался, и сразу поставил меня в тупик:

‑ На Сечи значит был? Хорошо... Так под чьим началом?

Как не хотелось, но пришлось пошарить в мозгах и генерального судьи. Убедить в несуществующем. Теперь уже он держался за голову.

‑ Знаю! Славный был атаман! Рано голову сложил... Хорошо. Добро... Скажи‑ка мне, Андрию, как на духу, случайно не ты побил ватагу Крывого Пивня?..

Я постарался изобразить недоумение.

‑ ... в Будыщанских ярах...

Его глаза вновь подозрительно сощурены. Молчание затянулось. Я чувствовал, что лгать не стоит, да и с телепатией боялся переборщить.

‑ Я, пане Васылю.

‑ С теми двумя сопливыми хлопцами?

Я молча кивнул.

‑ Значит четверых вместе с Пивнем насмерть, а пятому по локоть руку?

‑ И откуда только вы все знаете? Неужели мои слуги проболтались?

‑ Чин у меня такой... Должен все знать, ‑ потеребив правый ус, Кочубей все же раскрыл источник информации. ‑ Нет, не они! Тот, что без руки умирал в Будыщах. Попу перед смертью покаялся... Вот только не верю я! Не верю, и все тут! Чтобы ты один против всех... Да еще и Пивня... Хоть и кривой был, но рубака еще тот... В жизни не поверю!

Задумавшись, Кочубей прикрыл глаза и стал покусывать кончик пера. Потом, приняв решение, резко бросил его на стол.

‑ Пошли! Болтать языком все горазды... Посмотрим на тебя в деле. Степан! Степан! А ну, крикни Мацюру, Шмеля да... да Смолия. Пусть сабли возьмут. И ты, голубе, бери свою сабельку да и выходи... во двор.

Одно дело разогнать ватагу неумелых мужиков, а совсем другое "бытыся з вправнымы козакамы". Но делать нечего. Как говорит Жаклин: "Назвался груздем ‑ полезай в кузов".

С любовью посмотрел на арабский клинок: не подведет! На моей стороне быстрота реакции, сила, оружие, опыт поколений и... телепатия. У них же ‑ всего лишь численное превосходство.