‑ Ты не такой, как все! Мне кажется, что несешь нам большое горе! Не знаю почему, но так!

Я промолчал. Не хотелось говорить, что беда придет и без меня. Отца казнят, а ее сошлют в Сибирь. Хотя в этой реальности могут быть и другие варианты.

‑ На груди крестик носишь, а в церковь не ходишь... И разу не видела! Чужое здоровье, жизнь для тебя ничего не значат. Шутя, покалечил двух козаков... Сжил со свету Михая Дольського... извини, так люди говорят. Теперь забавляешься с его женой. Околдовал не только ее, но и бедную Настю. Девка на очах сохнет, того и смотри ‑ ума лишится... Хоть бы руки на себя не наложила... Да и отца... До грошей вроде не жадный... Скажи Андрию, чего тебе надобно?

"Что мне нужно?"

Честно говоря, теперь и сам не знаю! Подтвердить теорию Козлобородого, доказать Жаклин и самому себе, что в этой жизни чего‑то стою, пройти альтернативный марсианским рудникам дистрикс? Нет! На всю эту канитель теперь мне почему‑то глубоко плевать. Как‑то незаметно я стал другим. Совсем другим! Тогда зачем продолжаю начатое дело? Неужели превратился в игрушку в руках неведомых сил? Посулили, как козлу морковку, и заставляют вести целое стадо на убой? Котенок, сад, Аленка... Почему как раз она вытянула меня из ада пана Михая? Наваждения, миражи... Или?

‑ Так о чем, панно, ты хотела мене просить? Не бойся. Сделаю все, что в моих силах.

Мотря пытливо заглянула в глаза. Мучительно колеблется. Закусила зубками губу. Помочь?

‑ Хочешь передать письмо гетьману?

‑ Откуда знаешь? ‑ испуганно отшатнулась. Прикрыла глаза ладошкой.

‑ Давай, не бойся, в чужие руки не попадет. Матушке и батюшке ничего не скажу.

‑ Чудной ты, Андрию! Чудной и чужой! Словно не от нашего мира ... но тут я тебе почему‑то верю...

До Батурина, не зная дороги, я добирался почти неделю. Еще два дня прошло, прежде чем гетман принял.

Мне он показался больше поляком, чем украинцем. Старым усталым львом, готовящимся к последнему, решающему прыжку. Только, похоже, еще не знал, в какую сторону прыгнет. А может, игроком, решившимся на самый большой блеф в своей долгой, богатой на авантюры жизни. Глядя на него, я невольно испытывал уважение, и даже мысли не допускал "пощупать, проникнуть в мысли".

Нет, не зря казаки твердят: "Вид Богдана до Ивана не було гетьмана!"

Жаль, что мы на разных сторонах баррикады. Но тут уж ничего не изменишь!

Взяв у меня письмо Кочубея, гетман небрежно махнул рукой, отпуская. Но в этот момент я достал еще одно ‑ от Мотри.

Увидев знакомый почерк, взгляд Мазепы сразу потеплел. Показалось, что он обо мне напрочь забыл. Отошел чуть в сторону и несколько раз внимательно прочитал.

Бережно сложив, спрятал под одеждой. Не поворачиваясь, едва слышно спросил:

‑ Как она? Здорова...

Но думал совсем об ином.

‑ Как и прежде... любит вас.

Смерил меня быстрым пронзительным взглядом. Казалось, хотел проникнуть в душу. Вдруг лицо его стало каменным, губы сжались в тонкую линию.

‑ Добро... Завтра утром получишь два письма... Одно для нее. Слышишь? Никому! Никому!!! Только в руки Мотри! Не понимаю... Почему она тебе доверилась? Почему?.. Хорошо... иди уже.

У дверей я оглянулся. Мазепа стоял задумавшись. Устремив свой взгляд вдаль. Как монолит, как монумент. Не понятый мной, впрочем, как и ни кем другим, он так и вошел в историю...

* * *

Новый 1708 год от Рождества Христова принес холода и стужу, порывы ледяного ветра и метели. Казалось, что снегопаду не будет ни конца, ни края. Белый, серый и черный цвета главенствовали в природе. Даже не верилось, что где‑то, пусть и далеко, ярко светит солнце, поют птицы, плещется теплое море. Я тоже поддался общему унынию, с трудом заставлял себя выйти во двор, чтобы заняться с Грыцьком и Данилой фехтованием, размять коней, проехаться по морозцу верхом.

Но "сонное" течение времени обманчиво и, к тому же, опасно. Период адаптации давно прошел. Пора делать следующий шаг.

Улучив момент, когда у Кочубея было хорошее настроение, я, опустив голову, виноватым голосом произнес:

‑ Хотел покаяться перед тобой, пане Васылю.

‑ Ну, что еще ты там натворил, сынку? Опять где‑то подрался?

В последнее время он называл меня так все чаще, чем, признаться, вводил в смущение.

‑ Я, твоя милость, был в том клятом шинке, когда случилась драка.

‑ В каком шинке?

‑ Ну, помнишь... Когда Искра играл в карты с Анжеем Вышнегорским, паном Волевским и русским купцом...

Кочубей чуть нахмурился, потом махнул рукой.

‑ Та грець с ними. Все уже, слава Богу, минулось...

‑ Я тогда подобрал письмо, выпавшее из кармана пана Анжея. Оно от польского короля Лещинского к нашему гетьману... Долго думал, кому довериться. Теперь вижу ‑ только тебе пане.

Лицо Кочубея тотчас стало строгим, глаза колючими. Отеческий тон как ветром сдуло.

‑ Где то письмо? Сам его читал? Говори как на духу!

‑ Вот, твоя милость. Отдаю тебе в руки. Верю, пане судья, дадите ему должный ход. Оно зашифровано. С трудом кое‑что смог разобрать.

‑ И что там?

‑ Кроме всего прочего ‑ заинтересованность в переговорах со шведской короной.

‑ Наконец! ‑ сорвалось с губ Кочубея. ‑ Кто‑то еще знает, что письмо у тебя?

‑ Ни одна живая душа! Ей Богу! Даже полковнику Искре не сказал, хотя он скрупулезно допытывался, был ли я тогда в шинке.

‑ Все правильно сделал. Молодец! Это уже доказательство. Наконец у меня есть что‑то стоящее! Пока иди. Будешь нужен, позову.

Продолжение эта история получила лишь месяц спустя, когда в гости к Кочубею приехал свояк. Они закрылись с Искрой на добрых два часа. Меня же позвали, когда разговор подошел к концу.

‑ Проходи, Андрию, садись... ‑ хмуро буркнул Кочубей.

‑ ...Ох, Василю! Что‑то мне по себе. Уже дважды писали ‑ выскользнул Макиавэль, хитрый лис. Опять выкрутится! Как бы хуже не было... ? недовольно поглядывая в мою сторону, сказал Искра.

‑ На этот раз ‑ нет! У нас есть доказательство!

‑ А если письмо подделано?

‑ Нет, настоящее! Время было, я все проверил. Скажи лучше, сколько под нашим подпишется?

‑ Не знаю, наверно, как всегда!

‑ С кем думаешь отправить?

‑ Через попа Ивана Свитайла к охтырскому полковнику Осипову, потом ‑ царю.

‑ Хорошо! Думаю, дойдет. Ну а ты, Андрию, что на это скажешь?

Две пары глаз испытующе сверлили мою скромную персону.

‑ Думаю, неплохо написать еще и Меньшикову. Ему доверяет царь московитов. С детских лет вместе... "Пироги с зайчатиной". К тому же, недолюбливает фаворит царя Мазепу, хоть на людях этого не выказывает. Нужно просить его поддержки.

Свояки удивленно переглянулись.

‑ А мы и не додумались! Интересная мысль. Как скажешь, Иване?

Искра теребил ус, прищурил глаза.

‑ Нужно писать! Ничего не теряем. Только вот кто повезет?

‑ Я!

Снова удивленные взгляды. Зарождающееся сомнение, подавляемое легким телепатическим прикосновением. Лишь бы выдержала ткань зарождающейся реальности! Фуф! Кажись, пронесло.

‑ Хорошо, сынку! Я подумаю! ‑ сказал Василий Леонтьевич. ‑ Иди, а мы со свояком еще поболтаем...

Честно говоря, не думал, что ждать придется до самого апреля. Казалось, Кочубей о нашем разговоре позабыл. Будто и не было вовсе!

Посерел, потемнел и как‑то незаметно сошел снег. Весеннее солнце разбудило природу. Весело зажурчали ручьи, запели птицы. Потянулись бесконечные стаи возвращающихся домой пернатых путешественников. День стал длиннее ночи. Девчата сложили в сундуки теплые вещи. Их звонкие голоса и песни сводили с ума и очаровывали хлопцев. Вот и мои, заметно раздобревшие за зиму слуги, стали возвращаться только под утро. Я уже размышлял о том, не пора ли поменять избранный план.

Но тут меня вызвал генеральный судья.

‑ Не передумал? К Меньшикову поедешь?

‑ Поеду, пане Васылю.

‑ Тогда собирайся!

До отъезда я еще раз побывал в поместье пани Мирославы. Не желая омрачать вечер и ночь, о предстоящих событиях заговорил только утром.