Я поморщился и чихнул. Дед же, рассмеявшись, закашлялся. В его груди забулькало, засвистело. Сплюнув на землю, он опять испытующе стал меня разглядывать. Вот уж недоверчивый!

Пришлось опять внушать свою "лояльность". Пошатываясь, я поднялся на ноги.

‑ Ого! Бугай! Жаль что дурнык! Славный бы козак вышел! Кхе‑кхе...

Роста во мне метр восемьдесят пять, вес без малого девяносто. Для нас ‑ это средние показатели. К две тысячи сотому обещают два метра и сто килограмм. Жаклин предупреждала, что "туземцы", тьфу ты, ‑ предки будут поменьше.

Огляделся вокруг. С одной стороны ветер гонит волны по бескрайнему морю камыша, с другой ‑ чуть рябит поверхность полноводной реки. Похоже, мы на острове, часть которого поросла низкорослым кустарником и деревьями.

Что тут делали дед с мальчуганом? Скорее всего, рыбачили.

Невдалеке покосившийся шалаш. Чуть потрескивая, горит костер. Дым, немного поднявшись, шлейфом стелется над камышом, который кажется мне живым. Он едва слышно шепчет о чем‑то понятном лишь ему одному, согласно кивает дозревающими, похожими на огромные гаванские сигары, головками.

Когда же пройдет эта бесконечная минутка? Темпоральный шок давно позади! Почему же так хреново?

‑ Давай к шалашу. Юшка готова.

"Какая там "юшка!" ‑ думал я, неуверенно ступая за дедом.

На костре булькал медный котелок. Исходящий из него аромат щекотал ноздри, будил зверский аппетит.

На этот раз слюни потекли без всяких усилий, сами собой.

Захватив котелок черной от сажи тряпкой, дед разлил юшку в две глиняные миски.

Кроме наваристого бульона, в моей порции плавает большой кусок рыбы и в огромном количестве зелень. По вкусу варево явно недосолено, а вот остроты хватает с избытком. Притом это не перец, а неизвестные мне специи.

‑ Хороша? Вижу, нравится... Ешь!

Я счастливо закивал головой и "благодарно" заклацал языком. Потом вдруг накатила волна слабости и сонливости. Кое‑как добравшись до шалаша, бессильно рухнул на овечью шкуру...

Проснувшись, сразу ощутил, что препаршивая "минутка" уже позади. Было еще светло, хотя солнце почти скрылось за горизонтом. В воздухе стоял гул комаров и прочего зловредного гнуса. Но я, похоже, его нисколько не интересовал. Небо затянула полупрозрачная пелена. В ногах лежали чистые штаны и рубаха из домотканого, грубого полотна. Штаны едва закрывали колени, а рукава рубахи были до локтей. Но и на том спасибо, предки: и накормили, и согрели, и одели "дурныка"...

Подошел к реке... Присел на бережке.

Под ногами, поскрипывая, сверкал гранями кристаллов песок... Ну что твои бриллианты!

Между листьями кувшинки вынырнула водяная крыса. Зажав в зубах ветку лозы, ловко перебирала лапками. Выйдя на сушу, безбоязненно пошла в мою сторону. Встряхнувшись, изучающе уперлась бусинками черных глаз в мою персону. Недовольно фыркнув, неспешно отправилась по делам, волоча за собой необычайно тонкий и длинный хвост.

Над головой захлопало множество крыльев, и на воду опустилась стая диких уток. Раздался шумный всплеск, на воде вскипел бурун. Перепуганные птицы поднялись в воздух, не досчитавшись своей товарки, доставшейся на ужин хозяину реки ‑ огромному сому. Он еще раз, похожий на бревно, показался на поверхности. Словно желал убедиться, что во вверенных ему водах полный порядок.

С небесными певуньями, начавшими предзакатный концерт, соперничали укрывшиеся в высокой траве сверчки.

В небе все больше фиолета. Осталась лишь светлая полоска у горизонта. Скоро стемнеет...

Со стороны камыша, неся в двух корзинах бьющую хвостами рыбу, показались дед Овсий, мальчишка и еще один парень лет двадцати, в свободных штанах и рубахе из домотканой холстины, в широкополой соломенной шляпе. Щуплый и невысокий, он прихрамывал на правую ногу. Увидев меня, на мгновенье остановился.

‑ И впрямь бугай. Попробуй, прокорми такого... Видать, не зря его тут...по макитре...

Пришлось продемонстрировать и ему свою счастливую улыбку, покопаться в мозгах.

‑ Да не бросать же убогого?! Грех‑то, какой! ‑ в полголоса сказал Овсий. ‑ Пошли, дурныку, с нами.

‑ Омельку, отдай ему корзину.

В плетенке лежало килограмм тридцать рыбы. Но мне этот вес уже был нипочем.

‑Говорю же, бугай! ‑ удовлетворенно хмыкнул дед. ‑ Хлеб свой отработает.

В берег уткнулись носом две лодки: довбанка, сделана из цельного дерева, с одним веслом и другая ‑ побольше, сколоченная из грубых, плохо отесанных досок.

‑ Грыцьку, садись ко мне, а ты, Омельку, забери дурныка.

‑ Эй ты, убогий, не слишком вертись. Перевернемся ‑ спасать не стану. Пойдешь ко дну раков кормить... прости Господи!

Я же, словно радуясь столь чудесной перспективе, глупо улыбался. Более того, окунув ноги в скопившуюся на дне лодки воду, неловко качнулся.

‑ Черти тебя б подрали, бугаюка! ‑ ругнулся Омелько, восстанавливая равновесие.

Больше не желая его дразнить, до самого берега сидел смирно и с совершенно обалделым видом поглядывал по сторонам.

На поверхности то и дело появлялись круги, раздавались всплески, и даже, как мне показалось, чавканье. Там, где к реке вплотную ступал лес ‑ хозяйничали бобры. Скинутые в воду с обгрызенной корой деревья создавали сплошной завал.

С противоположной стороны виднелось несколько заболоченных заливчиков, где, словно на параде, выстроились белоснежные, серые и черные красавицы цапли. Они частенько опускали длинные острые клювы в воду, надеясь поживиться мелкой рыбешкой или аппетитной зеленой квакушкой. Ветерок, утомившись за день, прилег отдохнуть в камышах.

На небе красноватой точкой проступил Марс. Сама мысль о том, что меня собирались упечь на его несуществующие в этом мире рудники, показалась кощунственной. Так же, как и то, что где‑то существуют Сноб, Козлобородый и Хроникон.

А может, я и в самом деле рехнулся? И все это игра моего больного воображения?..

Нос лодки ударился о деревянный мосток. От неожиданности я больно стукнулся коленкой о борт и обиженно засопел.

Глянул на Омелька ‑ тот ехидно улыбался. Видать, подстроил специально. Теперь доволен...

На мостке все, кроме меня, одели сплетенные из соломы лапти. Я же шагал босиком, неся на плече корзину с рыбой.

Тропинка, извиваясь, ползла на холм. За ним вновь низина, по которой в беспорядке рассыпались с полсотни глинобитных, накрытых камышом хибарок.

Вопросительно глянул на Овсия.

При виде села его взгляд потеплел. Хитро прищурившись, он подарил мне беззубую улыбку:

‑ Вон моя хата, край села... Нам туда...

Вскоре Омелько с Грицем, забрав половину улова, зашагали по тропинке вниз, а мы с дедом свернули к покосившейся хате.

‑ Ты, дурныку, пока моей бабе на очи не кажись. Пускай чуть пообвыкнет. Заночуешь... в хлеву,... или вон там, под копной. ‑ Прихлопнув надоедливо жужжащего над ухом комара и немного помолчав, добавил: ‑ Подожди чуток, хлебца вынесу и одежонку какую... а дальше поглядим... Даст Бог утро ‑ даст и жито...

Что такое жито ‑ я толком не представлял, наверное, что‑то хорошее.

Овсий норов своей половины, похоже, знал неплохо. Услышав крики из‑за закрытой двери: "Сам ты старый дурак!.. Убогих нам еще не хватало... Сами едва ‑ едва..." ‑ я поспешил ретироваться за невысокий, сплетенный из соломы или камыша заборчик.

Вскоре появился и дед. Во рту у него едко дымила глиняная трубка, а в седых усах играла все та же хитроватая улыбка.

‑ Не так страшен черт, как его малюют! ‑ беззлобно фыркнул он. Похоже, крики жены его особо не впечатлили.

‑ Спрятался за забор? Да не бойся! Пошумит маленько, да и утихомирится. Моя Палажка добрая... Сама станет подкармливать,... а потом и вовсе привыкнет. На вот, бери, что Бог послал!

В моей руке оказался далеко не первой чистоты сухарь.

‑ ...еще пару яблок и шкурынку держи, под бок себе бросишь. Рассветет ‑ приходи, работа найдется. Еще полсела сбежится поглазеть...