Но вот, видит Твардовский, что фигурка эта поднимается на копытах, растет все выше и выше, переросла скалу, схватила ее за конец, как палку, перевернула и поставила вверх ногами. Не стала, однако, скала с первого раза: трещала и шаталась то в ту, то в другую сторону, покамест дьявол не притиснул ее к земле.

– Что, каково! – сказал он, поравнявшись с Твардовским.

– Ладно! Пойдем теперь писать договор.

– Пойдем!

И они оба отправились к школе Твардовского, на Кржеменки.

IX

О том, как написан был договор

Когда они пошли на Кржеменки, Твардовский зажег свечку и вынул из‑за пазухи лист пергамента.

– Ты, может быть, думаешь, Твардовский, – сказал ему дьявол, – наши договоры пишутся, как ваши acta et munimenta, на ослиной или телячьей коже? Ты, может быть, полагаешь, что купчая на душу может совершиться на этом дрянном лоскутке, достойном разве только одних ваших omnibus et universis praesentibus et futuris, на выдел земли монахам? О, ошибаешься; для такого акта есть у меня пергамент, приготовленный в Италии из человеческой кожи, из кожи висельника. Прочнее такого пергамента нет на свете. Его не только выбили и выгладили палками при жизни, да и по смерти славно высушили на виселице… Нетрудно догадаться, что и простые чернила и все ухищренные выдумки миниатюристов будут также здесь некстати. В аду только те договоры принимаются за законные, которые написаны людскою кровью. Кровь служит тут символом, задатком телу так точно, как выраженная мысль задатком душе. Это два конца, за которые по смерти тащим мы ad infernos душу и тело… Позволь же пустить тебе кровь из среднего пальца; довольно с меня и одной капли. Редакцию акта ты поручишь мне как самому искуснейшему нотариусу.

– Лучше будем разбирать вместе каждый пункт.

– Пусть будет по‑твоему! Ну, начнем же. Ты продаешь свой товар; так и говори, что за него просишь! Говори с толком и явственно. Будем брать цену круглым числом; не станем торговаться.

– Не обманешь меня, сатана, твоими претензиями на честность; не торопись, успеем! Прежде всего я требую от тебя, чтоб ты дал мне знание и дьявольскую премудрость во всем, – мудрость вдохновенную, которая бы доставляла мне все без труда, без усилий, по мере надобности.

– Согласен, но только с условием: адская премудрость должна быть всегда готова на услуги аду. Дам тебе ее с тем, чтоб ты употреблял ее не иначе, как во вред людям. Иного употребления не допускаю.

– По крайней мере, ты не должен ограничивать ее действий, и тем самым… – возразил Твардовский.

– Даю, что имею, – отвечал сатана.

– Какая мне польза от твоего подарка, когда ты связываешь им руки?.. Нет, я никогда не соглашусь на такие условия; я хочу быть свободным в действиях.

– Этого мы не в состоянии дать тебе. Твое требование без смысла, чистая абстракция, ложное понятие, хоть оно и не кажется таким с первого взгляда. В целом свете нет ни одного человека с совершенно свободной волей.

– В таком случае я разрываю с тобой все условия.

– Постой, не торопись… Выслушай меня. Если хочешь, ты можешь делать, что угодно, но я буду наблюдать, чтоб все поступки твои клонились ко вреду людям.

– В таком случае все‑таки я должен поступить не так, как бы мне хотелось, следовательно, буду связан.

– Напротив; тебе будет казаться, что ты делаешь все по своей воле…

– А это предчувствие – эта мысль, что все сделано мною с добрым намерением, послужит лишь ко вреду ближнего!

– Нет, ты не будешь этого чувствовать в первую минуту…

– Но ты делаешь меня виновным уже тем одним, что говоришь мне об этом теперь. Как же ты хочешь иметь со мной дело без всякого пожертвования с твоей стороны? Ведь ты нуждаешься во мне, а не я в тебе. Кто‑нибудь из нас двоих попадет впросак, – заметил Твардовский после минутного молчания.

– Согласен ли? – спросил дьявол.

– Согласен, – отвечал Твардовский.

И оба улыбнулись. Таким образом, первое условие было установлено.

– Во‑вторых, – продолжал Твардовский, – дашь мне славу… да, славу, потому что слава равносильна на этом свете с могуществом. Человек, поступкам которого предшествует слава, черпает новые силы в самом себе. Слава – это его патент, аттестат, уверенность, что все действия его будут приняты. Слава привяжет ко мне толпу и сделает меня властелином ее. Славу ищут все для насыщения тщеславия, гордости. Она – громкое имя обманчивого призрака, она – другие действия, сила, бразды правления над умами. О, слава великая – дивная вещь!.

– Дам тебе славу; делай из нее, что хочешь, – продолжал сатана, – только не забудь, она будет для тебя не более, как бы колыбельною песнью кормилицы для ребенка.

– В‑третьих, дашь мне власть творить чудеса, то есть то, что несогласно с законами природы или человеческой мысли, – продолжал Твардовский.

– Требуй этого не от меня, а от дьявольской мудрости… Она тебе даст эту силу. Только не забудь, что во всех вещах, несогласных с законами природы, власть эта есть только призрак власти, иллюзия… Мы не творим чудес, но только морочим людей.

– Мне больше и ненадобно, согласен.

– Ну вот, теперь ты видишь, что я покупщик великодушный и невзыскательный. Теперь выслушай мои условия. Во‑первых, ты отдашь мне по смерти (ты можешь прожить до глубокой старости) душу свою и пойдешь в ад вместе со всеми твоими последователями, со всеми, кто уверует в тебя.

– До них мне нет дела, – прервал Твардовский. – Что же касается до моей собственной души, то я согласен отдать ее, но только после долголетней жизни.

– Это последнее условие не зависит от меня.

– Но ты можешь сократить мою жизнь.

– Не могу, несмотря на все мое желание. Извини меня за откровенность; я не хочу утаивать от тебя ничего. Однако, если ты решился продать нам так дорого свою душу, мы вправе требовать от тебя вместе с нею тела, прежде чем она оставит его… Мы возьмем тебя заживо.

– Заживо? – вскричал с ужасом Твардовский. – Заживо?!.

– Да, заживо, – спокойно отвечал дьявол. – В противном случае, я не согласен… Разве не может случиться, что перед смертью, на смертном одре, вздумалось бы тебе покаяться? – Пришли бы ксендзы, уговорили бы тебя к посту, к молитве… Тогда мы нажили бы с тобой пропасть хлопот. Для собственной безопасности нам надобно взять тебя в предсмертную минуту, живого и здравого…

– Ну, пусть так, – отвечал Твардовский по минутном размышлении. – Но ты должен назначить одно какое‑нибудь место, в котором бы ты мог взять меня.

– Зачем?

– Так мне хочется. Препятствие за препятствие. Ты отламываешь у меня кусок хлеба, а я не вправе вознаградить себя за это чем‑нибудь?.. Возьмешь меня не иначе как в Риме.

– Вот славно! – вскричал сатана. – В Риме!.. Зачем же непременно в Риме, а не в другом каком городе? Не хочу я в Риме.

– А я хочу в Риме, непременно в Риме, не иначе как в Риме.

– Невозможно.

– Ну, так и конец разговору.

– Ты смеешься надо мною, Твардовский?

– Скорее не ты ли издеваешься надо мной, сатана?

– Зачем же в Риме?

– Затем, что оттуда хочу идти в ад.

– Не думаешь ли ты, что святость места предохранит тебя?

– Нисколько. Мне просто хочется попасть в ад не прямо из моей родины, не прямо из тех мест, которые для меня дороги, но из отдаленного края, где никто меня не знает, где никто не узнает о моей плачевной судьбе.

– Ну, так для этого тебе довольно будет выйти только за границу. Зачем же непременно в Риме, отчего не в Париже, не в Амстердаме?..

– Хочу в Риме.

– Чудак ты, Твардовский!

– Упорен ты, дьявол!

– Так ты не хочешь переменить своего намерения?

– Не могу. Так или нет, говори скорее.

– Нечего с тобою делать! Пусть будет по‑твоему. Подумай сам, что я буду делать, если ты впору не пожалуешь в Рим, что, говоря между нами, очень вероятно?

– Ты можешь постараться об этом. Надейся на свою хитрость и на свое уменье, – отвечал Твардовский, – можно побудить меня, убедить…