За нами приехал высокий худой армянин. Отец подрядил его возить нас по магазинам. Армянин называл себя «потомственным греком» и очень серьезно относился к своим обязанностям. Он нас сопровождал.

Одевать меня пришлось полностью: от сапог до шапки; для этой цели мы посетили Ереван, Раздан, а так же все поселочки, которые встречались нам по дороге. Выяснилось, что у Георгия, так звали нашего грека, везде есть связи и многочисленные родственники, буквально во всех попадавшихся нам магазинчиках и кафе.

В Армении работают мужчины.

Мужчины приносили коробки и свертки; усаживали, ухаживали, спорили с мамой, ловили выражение моего лица и снова уносили и приносили. А над всем этим застывший молчаливый Георгий, как скала. Он подгонял машину к самому входу в магазин, первым выходил из нее и распахивал двери перед нами, ждал, пока мы проскользнем внутрь. Походил он при этом на нахохлившегося орла.

– Мам, чего он так за нами сморит? – Ереван все-таки столица, с претензией на Европейскую, – Посмотри, женщины спокойно ходят, как и везде.

– Да я и сама мучаюсь. Это из-за тебя, конечно. Тут истории всякие рассказывают, про то, как девок русских воруют. Врут, естественно. Сами эти девки и виноваты; такие есть дуры! – мама была категорична.

– Слушай, – не унималась я, – не могу отделаться от ощущения, что мы снова в Алжире. Помнишь, шофера, что возил нас в Оран, в школу? Он ведь тоже нас сопровождал.

Мама удивленно посмотрела на меня и закивала.

– У тебя тоже? А у меня с самого начала, как приехали; не могу отделаться от мысли, что это со мной уже было. Папуле сказала, он смеется, он же у нас мечтатель, в облаках витает.

За окнами машины плыла улица Комитаса.

Ереван был строгим, серовато-розовым: цвет туфа, камня из которого выстроено большинство домов.

Алжир вспоминался жарко-белым, по-восточному роскошным и нищим одновременно. Нет, не похожи.

Мы продолжили сравнивать арабского шофера с Георгием.

– Он по-русски не говорил, – смеялась мама.

Георгий стал оборачиваться на наш смех.

Через некоторое время наш грек расслабился, начал улыбаться и даже пригласил нас в кофейню.

Вошли и сразу утонули в аромате свежепрожаренных кофейных зерен; мы уселись за круглый белый столик и с нетерпением стали ожидать, когда же наши порции кофе будут готовы.

Георгий направился к стойке бара.

Кофе здесь готовят не как-нибудь, а каждую порцию в турке на одну чашку. У бармена за спиной горит настоящий очаг, у очага жаровня, металлические подносы с песком, на очаге – чайник, чтобы всегда была горячая вода. Кофе размалывается вручную, затем засыпается в турки, вместе с сахаром, заливается кипятком, и вот, неуловимые руки бармена гоняют крохотные серебряные емкости, до тех пор, пока шапки пены не покроют черную жидкость.

Во время процесса наш грек и бармен вели неторопливую беседу. Мы наблюдали за ними и вспоминали арабскую кофейню, куда нас привозил алжирский шофер. Там тоже все было ослепительно белым, кроме чернейшего кофе, в белых же чашках. В кофейню можно ходить только мужчинам. Для нас сделали исключение, как для иностранцев. Но это еще не все: Леон, так звали шофера, шепнул кое-кому, что моя мать – его русская жена! Мы пили кофе в гробовом молчании. Мужчины оценивали выбор соотечественника. Неподвижные лица, застывшие позы. Леон потом всю дорогу в машине подсмеивался над тем, насколько он ошеломил своим заявлением завсегдатаев кофейни.

Когда наш бармен, тоже, видимо, родственник, спросил Георгия, кто мы, грек ответил: «жена и теща». Бармен выпятил губу и долго понимающе кивал, после чего Георгий вернулся за столик и окончательно развеселился. Он балагурил про трех жен, которых хотел бы иметь: русскую, армянку и азербайджанку. Русскую – для любви и на выход в гости. Армянку – чтобы готовила и растила детей, все-таки он привык к армянской кухне; а азербайджанку, – чтобы иногда, приходя с работы в плохом настроении было на ком сорвать зло.

– Они привычные, – оправдывался Георгий.

Мы пили чудесный кофе и весело болтали, со стороны – счастливое семейство.

Георгий нам рассказал о своем розыгрыше, как рассказывают анекдоты об армянском радио, причем сделал это уже в машине, чтобы мы его не выдали.

– Армянка может ходить одна, где хочет, особенно в городе; в селах там обычаи сохранились строгие, – наставлял нас Георгий, – а русской девушке нельзя, нет!

Дома, когда я нарядилась в обновки и крутилась перед мамой, она вздыхала и говорила:

– Как в журнале!

В разгар примерки зашла соседка, русская женщина. Я была ей представлена. Соседка оживилась и призналась:

– У нас тоже сыновья гостят, на каникулах. Они сами стесняются, так меня прислали, надо бы вам познакомится.

Я вспомнила, как утром, когда мы уезжали, какой-то парень смотрел на меня, свесившись через перила с верхней площадки. Он поздоровался с мамой, и она что-то говорила мне про русских соседей.

– Пойдем сейчас к нам, – предложила тетя Валя, – так звали соседку. Мне не хотелось. Тем более что утренний парень впечатления на меня не произвел. Но я пошла, неловко было отказать.

Квартира этажом выше была такая же, как наша, с тем же набором мебели. На кухне, куда меня заботливо втолкнула тетя Валя, кроме двух парней, почти одногодок, находилась еще и девушка, как мне ее представили – Таня, невеста младшего из братьев – Игоря.

Старшего, того, что я видела утром, звали Олегом. Он был крепким белобрысым парнем с очень короткой стрижкой; и еще у него была очень плохая кожа, все его лицо буквально бугрилось разного вида и размера прыщами.

Младший – пониже ростом, темноволосый, похожий на мать. А Таня казалась родной сестрой Игоря.

Отнеслись они ко мне просто и сразу же предложили пойти с ними на следующий день в горы; там якобы сохранилась постройка монастыря 12 века. Конечно, мне стало интересно, но я никогда не ходила в горы и снаряжения у меня не было. Мои новые знакомые убедили меня, что пройти там сможет и младенец, никаких особенных приспособлений не требуется, и вообще они меня проведут везде. Я согласилась.

На следующий день, утром, я экипировалась, как могла. Проблема возникла с обувью, я нашла старые отцовские сапоги и обула их на шерстяной носок, но они все равно болтались на ногах.

Ребята зашли за мной. Олег осмотрел мой «прикид», решил, что сойдет, только штаны посоветовал надеть спортивные.

– А какая разница? – удивилась я.

– Поймешь, – ответил он.

Мы вышли на улицу. Горы ослепили нас солнцем, отразив его лучи много раз. Горы впереди, горы сзади. Поселок, зажатый в узкой расщелине, затканной пойманными солнечными лучами, как золотой паутиной.

Неизменное «армянское собрание» у подъезда. Они словно ожидали нашего появления, заговорили по-своему, как будто камешки рассыпались, маленькие на большом.

Ребята усмехнулись и пропустили нас вперед, закрыв спинами от любопытных глаз. Мы быстро перешли единственную улицу и направились к горному склону. По дороге перебрались через замерзший ручей и оттуда тропинка сразу сломалась, встала на дыбы, градусов под семьдесят. Мы пошли цепочкой: Игорь с Таней впереди, я за Таней, Олег замыкающим.

Тропинка оказалась хорошо утоптанной, людские ступни оставили в утрамбованном снегу что-то наподобие ступенек. Вначале мы поднимались довольно быстро, но затем подъем стал круче, а мои, точнее папины, сапоги жутко скользили, поэтому я то и дело съезжала на Олега. Он посмеивался, подталкивая меня сзади, а я чувствовала себя неловко из-за своей неуклюжести и из-за его ладоней на моих бедрах. В конце концов, опираясь на его руки и плечи мне удалось взобраться наверх.

Перед нами открылась довольно ровная площадка: большой уступ, поросший сосняком. Почти весь уступ занимал полуразрушенный армянский храм. Коричнево-серые развалины некогда были, очевидно, монастырем, сохранилась часть каменной стены, окружавшей двор. На крыше храма укоренились несколько сосенок. Горы приняли человеческое творение.