– Войдем? – предложил Олег.

Мы вошли, кажется в окно.

Внутри здание было похоже на пересохший колодец, на дне которого скопился самый разный мусор: обломки кладки, щебень, пустые бутылки, высушенные и распадающиеся в прах куски древесины, обрывки бумаги…

– И сюда добралась цивилизация, – заметила я, разочарованная таким состоянием древнего святилища.

– Посмотри, – указал Олег. Я оглянулась.

У стены, на груде всякого хлама, прислоненное стояло гипсовое распятие, белое и чистое, оно сияло в полумраке и распятый Христос продолжал, мучится на своем Кресте.

– Откуда это? – удивилась я.

– Люди нашли, здесь же, в мусоре и поставили. Вот.

– Однако это не мешает им пить здесь водку, – я пнула ногой одну из бутылок. Распятие приковывало мой взгляд, но мне неловко было смотреть на него. В узкие проемы, бывшие некогда окнами, протискивалось солнце, оттого распятие, странным образом освещенное, было похоже на человеческие кости, выбеленные временем.

– Пойдем, посидим под стеной, – предложил Олег.

Мы выбрались из храма и направились за стену, точнее за остаток стены, давно уже ставшей единым целым со скальной породой; уселись с подветренной стороны, на прогретую солнцем землю, покрытую прошлогодней сухой травой и опавшей хвоей. Было очень странно видеть перед собой снежные сугробы, а лицом и кожей ловить яркую теплоту лета. Я закрыла глаза.

– А мороз-то градусов восемь, – предположил Игорь.

– Да, – согласилась Таня. Они устроились рядом с нами и затихли.

– Хорошо тебе? – спросил Олег.

Я только слегка кивнула в ответ.

Мне было хорошо. Я пыталась дышать так, как привыкла в городе, но получалось по-другому: так, будто не дышишь, а совершаешь некое действо, словно пьешь святую воду, медленно и глубоко, ощущая каждый вдох-глоток. Мои спутники о чем-то говорили, но я не слушала их. Я хотела остаться одна в этой тишине, близко к солнцу и далеко от людей.

Из сладкого оцепенения меня вывел резкий, похожий на короткий визг звук.

Неожиданно Олег толкнул меня, и я повалилась на бок, трава царапнула мою щеку, я открыла глаза.

– Что случилось? – прямо передо мной глаза Татьяны, в них стоит ужас.

– Ты цела? – спросила она.

– Да.

Олег с Игорем бежали к храму, хруст камней и снега под их ногами шарахался эхом между сосен.

– Куда они? – спросила я у Татьяны.

– На крышу, – ответила она.

– Зачем?

– Там армяне из ружья стреляют.

Она уже не смотрела на меня, а, привстав с колен, вглядывалась вверх; я проследила за ее взглядом.

На крыше храма двое подростков из местных стояли и смотрели на бегущих внизу наших ребят.

– Ой, что будет! – пискнула Татьяна.

– А что будет, – переспросила я.

– У них же ружье! – она чуть не плакала.

– Эй, пригнитесь! – крикнул нам Олег. И мы присели, как по команде за спасительную стену. Ветер донес до нас обрывки короткой перебранки.

– Не стреляли больше? – спросила Татьяна.

– Нет, вроде, – ответила я, продолжая не понимать происходящего.

Мы не высовывались.

Ребята вскоре вернулись, в руках Олега была старая двустволка, он небрежно бросил ее на землю и подсел ко мне.

– Испугалась? – он потянулся к моим волосам, поправил прядь у уха.

Не поцарапало?

– Нет, – я почувствовала касание его пальцев к моему виску и почему-то не отстранилась. Его прикосновение было мягким и властным одновременно. Он так смотрел на меня, как будто имел на это право. И я готова была согласиться на это право.

– Зачем вы отобрали у них ружье? – возмутилась Таня, – теперь в поселок лучше не возвращаться.

– Мы им еще и накостыляли, чтоб не выделывались, – сообщил Игорь, – от самого поселка за нами шли, перед девушками хотели себя показать… Герои, чтоб их!

– Да что случилось? Чего вы к ним привязались, они же вас не трогали?

– Не трогали, – согласился Олег, – они и не тронули бы. Они на крышу влезли и по пустым бутылкам стрелять стали. А стрелять-то и не умеют. По камням попадают. Пуля от сосны срикошетила, я только успел увидеть, как у тебя на виске шевельнулись волосы. Когда я тебя толкнул, это уже не имело смысла, поняла?

Я поняла. Настроение было испорчено. Первый порыв бесстрашия прошел.

– Пойдем отсюда, – приказа Олег и поднял ружье. Мы быстро подчинились и почти бегом побежали к тропинке. Спуск был стремительным, я шлепнулась на задницу и половину пути просто съехала, кое-где помогая себе ногами.

Случившееся я воспринимала как ненужную, лишнюю суету: кто перед кем красовался, зачем? Те двое на крыше были просто мальчишки.

– Ой, убьют, – причитала Татьяна, – все равно убьют!

Я молчала всю дорогу и злилась. Олег с Игорем совещались о каких-то металлических прутьях, с которыми они пойдут драться спина к спине…

– С кем драться-то? – Не выдержала я, – с пацанами? Так надо просто к их родителям сходить и все объяснить. И ружье вернуть, конечно. Олег хмыкнул:

– Теперь, ахчи, говорить бесполезно. Теперь на нас весь поселок выйдет, как свора трусливых псов. А нас только двое, поняла?

– Поняла. Что такое ахчи?

– Ахчи, по-армянски – девушка. Законы гор, ахчи.

Дома, переодеваясь, я оглядела свои джинсы; краска, синяя краска «индиго» вся осталась на горной тропинке.

Олег зашел за мной примерно через час. Я открыла дверь, и он сразу отругал меня:

– Зачем открыла?

– Я же спросила: «Кто там»? – обиделась я.

Он стоял в дверном проеме насупившись, руки в карманах, и качался с пяток на носки.

– Пойдем к нам.

– Зачем?

– Просто так, пойдем.

Видимо, я должна была чувствовать себя сопричастной. Я как бы была теперь «в деле» своих, против чужих. Это было глупо, но я снова приняла правила игры; сунула ноги в тапочки, закрыла дверь и поднялась с ним на третий этаж.

В квартире никого не было.

– Родители на работе, а Игорь у Таньки, – быстро объяснил Олег, – Советуются.

– Вас что, действительно могут убить? – засомневалась я.

– Могут, теоретически… Они же честно драться не будут, они исподтишка все делают. Семеро одного не боятся.

– А уладить это можно?

– Вот, Танькин отец, может быть, и уладит. Пули ему отнесли, ружье тоже.

Мы прошли в комнату, там стоял накрытый стол, с кучей закусок и несколькими початыми бутылками водки.

– Пить будешь? – спросил Олег.

– Нет, с чего это? – удивилась я.

– Так, – он пожал плечами, – у бати день рождения был вчера, так и не убрали. Мать думала, мы сегодня посидим. Посидели…

Он продолжал держать руки в карманах, словно боялся их выпустить. Мы стояли у стола, и я совершенно не представляла себе ни зачем я пошла с ним, ни то, о чем я должна с ним говорить.

– Ну, как хочешь, – нарушил он молчание, – я тоже не буду. Он резко повернул ко мне голову:

– Что делать будем?

– Знаешь, я лучше домой пойду, – ответила я, почувствовав возрастающее напряжение внизу живота, и мне стало не хватать воздуха.

– Что тебе там делать? – он подошел ко мне сзади и, обхватив руками мои плечи крест на крест, сильно прижал к себе. Моя спина одеревенела, сопротивляясь. Он склонил голову и стал целовать меня в шею, перебирая кончиком языка пряди волос.

Кожа на спине и шее покрылась пупырышками от отвращения. Мне захотелось закричать. Вместо этого я схватила его за запястья и развела тиски его рук.

– Не надо! – лицо залила краска стыда. Я не знала, что делаю здесь с этим совершенно чужим человеком в пустой квартире с накрытым столом и с кроватью у стены, зовущей и бесстыдной. Я стыдилась незанавешенных окон, в которые еще проникало пойманное горами солнце.

– А что надо? – он развернул меня к себе лицом, сделал шаг назад и снова засунул руки в карманы.

– Ничего не надо. Извини, я домой пойду. – Я не понимала, почему он ведет себя так.

– Игорь там, с Танькой, – сказал он, – я один, как дурак…

– Но я же не виновата в этом!

Олег пошел на меня грудью, и я стала отступать, пока не уперлась в кровать, и он снова слегка толкнул меня. Я покачнулась, не удержала равновесия и вынуждена была сесть.