– Он никогда не жаловался, не хотел меня расстраивать, – тихонько сетовала бабушка.

Высадив ее в Уфе, я решила переселиться; в соседнем купе освободилось место, там едут одни женщины, они все до Москвы, я перебираюсь к ним.

Они радуются.

– Слава Богу, решилась наконец-то! – ворчит Лариса.

Вообще-то они меня давно к себе звали. Им тоже не очень с соседями везло, к ним подсаживали деда-алкаша, потом они умолили Лидию Петровну, и та деда переселила в восьмое купе, но ночью появился у них новый пассажир, он всем был бы хорош, если бы не носки, и не жуткий храп.

– Ужас какой-то!

– Невозможно!

Мои новые подружки рассказывают наперебой и смеются.

– Правда? А я спала, как убитая, – удивляется Ирина. – Я в таком угаре в поезд садилась, что ничего не помню, только бы уснуть. Экзамены, потом диплом, потом отмечали… Не спала совсем! Но без мужиков в купе все-таки лучше.

Лариса и Жанна едут из Жезказгана. Жанна – в Москву, поступать в энергетический институт, у нее там дядя преподает. А Лариса – в Минск. Она каждый год на лето привозит своим родителям в Жезказган дочку.

– Помните, раньше, нас в лагеря пионерские отправляли, – говорит Лариса, – а теперь разве отправишь! С ума сойдешь, что там с ребенком может случится! Вот и вожу.

Мы-то с Ириной помним, а Жанна не знает что такое пионерский лагерь. Она слушает широко раскрыв глаза. Ей непонятно, как это можно дочку на отдых отвозить из Минска, где «все такое интересное», в Казахстан, где «делать нечего».

– Мы всегда с родителями в Россию ездили, к родственникам. А потом я ребятам в классе рассказывала, как я лето провела. Знаете, как мне завидовали! Особенно те, у которых родни в России нет, или денег нет, чтобы поехать. Вот и сейчас нас из всей школы в институты только двоих отправили, у меня подружка в седьмом купе едет. Я-то поступлю, у меня дядя. А она…

Ирина дремлет. Она едет со вчерашнего дня. Ее шумно провожал, кажется, целый полк милиции в Петропавловске. Диплом она получила, у нее теперь высшее юридическое образование. Живет Ирина в Подольске, работает следователем. И на вопрос: «Почему в Петропавловске училась, ближний свет кататься!?». Отвечает счастливо улыбаясь: «Куда направили. Бесплатно, все-таки. Попробуй в Москве бесплатно образование получить!».

К Жанне приходит девочка из седьмого, они стоят в коридоре у окна и шушукаются о своем, смеются тихо и радостно.

Мы с Ларисой тоже стараемся не шуметь: Ирина спит.

Возвращаемся после перекура из пустого тамбура по притихшему вагону, умиротворенные этой тишиной и свежим воздухом из окон.

Я заваливаюсь на свою вторую полку и тоже засыпаю.

Дверь купе дергают с остервенением и требуют, требуют одеяло!

– Хотите, я отдам свое?

– Нет, надо разобраться, – настаивает новая пассажирка.

– Разобраться? Зачем? – Зачем? Если мне только-только удалось уснуть!

Вася – второй проводник. Вася стоит в коридоре, глядит отрешенно в открытое окно, он ловит лицом пружинящий ветер.

– Вася, там пассажирка просит одеяло.

– На кой? – Вася медленно отстраняется от окна и смотрит на меня, – она что, сейчас укрываться собралась?

– Не знаю. Для порядка, наверное.

– Разберемся, – Вася снова обращается к окну и встречному ветру. Что ему одеяло…

– Вот! Вот эта женщина! – палец въедливой пассажирки упирается, выделяет меня из тесного, вагонного мирка, обвиняет.

– Лидия Петровна, у нас нет одеяла.

– Как нет? – удивляется сонная проводница. Ей дежурить ночью, но поспать не дают. Заходят, выходят, требуют места, суют билеты, ругаются. Меланхоличный Вася недосягаем, достают Лидию.

– Одеяло дед забрал, – догадалась соседка Ира. Она следователь, ей по штату положено.

– Какой дед?

– Вчерашний. Ну, алкаш из 9-ого купе.

– Как забрал?! – Лидия Петровна гневается, – почему забрал?!

– Вы его вчера переселили, а потом обратно. Вот его в суматохе с двумя одеялами и отправили.

– В 9-ом?

– Да.

Лидия Петровна бегом устремляется в дальний конец коридора, туда, где в 9-ом купе едет дед-алкаш, узурпировавший два одеяла.

Она возвращается, после бурного выяснения отношений с дедом, победно неся перед собой зеленое, в клеточку одеяло, сует его под нос недовольной пассажирке.

– А кто под ним спал? – морщит нос та.

Лидия Петровна на минуту останавливается и пристально вглядывается в незнакомую женщину. «А кто ты такая?» – вот-вот сорвется с языка проводницы. Нет, не сорвалось. Поняла пассажирка. Подхватила одеяло и спряталась в купе.

– Все! – Я с лязгом задвинула дверь.

Утром, протрезвевший и пристыженный дед, благодарил меня за сохраненные документы, я их спрятала, чтоб не потерял и не пропил.

Жанна и ее подружка лихорадочно красились и ставили на грудь и руки тату-переводилки. Проводники ругались с пассажирами, из-за нехватки белья. Все суетились и бегали по вагону, стаскивали сумки, паковали вещи, занимали очередь в туалет…

Только мы втроем спокойно сидели за купейным столиком и пили домашний коньяк, заботливо упакованный вместе с другими продуктами Ларисиной мамой «на всякий случай».

– Наконец-то, девочки!

– Слава Тебе, Господи!

Москва встретила нас тяжелым летним дождем.

Я не люблю поезда…

Как назло, все обрывки, от этого не могу сосредоточиться; наверное, придется говорить, объяснять…

Светает?

Снова одна.

Разбрелись: ходят, или стоят, ждут все чего-то. Как на приеме, еще бы каждому по бокалу и…

Тихо.

Интересно, который теперь час? А день?

…нет, все бесполезно!

Вот это место, отсюда поднимали. А здесь радиорубка, наверное: домик фанерный, как сторожка на автостоянке: фанерный домик на металлических сваях, и к нему лестница в два пролета. Белый домик в чистом поле… Окошко светится.

Кто тут всем руководит? Где оцепление, охрана, автоматы, собаки?

Может, спросить? Вон, он, на лестнице…

– Теперь твоя очередь…

– Не знаю…

– Поднимайся, – лицо не запоминающееся, костюмчик темный. – Глаз не поднимай, тебе же лучше, на вопросы отвечай, на все… искренне, поняла?

…ступенька под ногами – две дощечки плохооструганные, наспех делали, сразу видно… все тут временное: закончат с нами, и никому этот домик фанерный не нужен будет…

– Поняла, чего же тут непонятного.

– Иди.

Поднимаюсь.

Робко стукнула в хлипкую дверцу; глаза, как учили – вижу черный пластик пола, ножки письменного стола, черные ботинки, черные носки и краешки белых брючин. Остановилась.

– Что же ты стоишь, присаживайся, – голос усталый, негромкий.

Слева стул: простой, деревянный, сиденье коричневым дерматином обитое, раньше такие во всех конторах стояли, для посетителей… раньше?

Села. Сжульничала, взглядом чиркнула: стена белая, окно, в нем ночь, звездная такая… Вроде, светало? Темноволосый, костюм белый… Все, больше не смогла, снова в пол уставилась.

– Рассказывай…

– Я не знаю, что вас интересует.

– О себе…

– О себе?

О, Господи, что же я должна говорить о себе?

– Ну, жила… Как все… любила… Наверное, не очень хорошо, я имею в виду, не очень правильно… Так ведь никто и не знает, что значит: правильно? В чем-то хуже, в чем-то лучше других.

Помолчали. Он скрипнул стулом, поднялся, наверное, смотрел в окно.

– Больше тебе нечего сказать?

Замерла, выдохнула с шумом. Вот, всегда так: когда не надо, у меня просто словесный понос и фонтан красноречия, а когда надо – что я должна говорить?!

Сердце стучит кровью в ушах, от этого кажется, что я слышу секунды – убегающее время…

– Тебе не в чем покаяться?

Я еще ниже опустила голову. Как это делается? С чего начать? Господи, как это глупо! Если кому это надо, то Ему и так все давно известно, измеряно и посчитано… А все эти исповеди… Дежурные фразы…

…мы договорились – в шесть у памятника. Приметное местечко: с одной стороны – кинотеатр со звучным названием Пролетарий, с другой – дом, в котором я живу, точнее, снимаю койку у хозяйки.