Свекровь заговорщически мне улыбается.

— Либби, если бы ты знала, сколько раз я мечтала о том же самом на своих собственных вечеринках! Но жена бизнесмена всегда должна быть на высоте. Иногда я немного завидую тому, что ты не позволила себе превратиться просто в миссис Джек Бритчем.

— Джек совершенно не похож на своего отца. Он другой.

— Да, он другой. Но он мог стать таким же, потому что в той области, где он работает, фамилия Бритчем кое-что значит.

— Бог ты мой! Так вы считаете, что Джек чувствовал себя ущемленным оттого, что я продолжала работать, а значит, у меня была своя собственная жизнь?

Неужели Ева вписалась в его мир гораздо лучше, чем я?

Лицо Хэрриет озаряет улыбка. Меня убивает то, что Гектор к ней так несправедлив, независимо от того, знает она об этом или нет.

— Я считаю, что то, что Джеку удалось найти не одну, а двух жен, имеющих собственную жизнь, говорит в его пользу.

— О боже, Хэрриет, простите! Я только что поняла, как это прозвучало. Я не хотела сказать, будто у вас нет своей жизни. Я имела в виду…

— Я поняла, что ты имела в виду, — перебивает меня Хэрриет. — И я нисколько не обиделась. У меня на самом деле есть своя жизнь. Просто эта жизнь вращается вокруг детей и мужа. Это мой выбор, и меня это устраивает. Больше всего в современном мире мне нравится возможность выбора. Мы все можем выбирать и выбираем то, с чем нам приходится жить.

Моя рука автоматически взлетает к моей лишенной волос голове. Получается, мне пришлось сделать этот выбор из-за того, что другой человек сделал свой выбор. Я понесла потерю вследствие того, что кто-то сделал выбор в пользу эгоизма и глупости. Вот почему мне не нравится сегодняшняя вечеринка. Я не организовала бы такую вечеринку. Это не мой выбор. Да это вообще не вечеринка. Это поминки, которые состоялись бы здесь, если бы мы погибли в аварии.

— А если серьезно, Хэрриет, это действительно было бы ужасно, если бы я попросила вас от всех избавиться? — спрашиваю я.

Я не люблю чувствовать себя слабой и беспомощной. Я предпочитаю самостоятельно контролировать свою жизнь и вершить свою судьбу. Я не люблю, когда меня лишают возможности выбора.

— Вовсе нет, Либерти, — отвечает Хэрриет, озабоченно глядя ни меня. Мне не нравится этот взгляд, потому что за озабоченностью скрывается жалость. — Вовсе нет.

Похлопав меня по руке, она скрывается за дверью.

— Ты в порядке, красавица? — спрашивает меня Джек после того, как все, включая Хэрриет и Гектора, задержавшихся для того, чтобы убрать со столов, перемыть посуду и побеседовать с Джеком, ушли.

Я слышала, как мама подняла шум из-за того, что ей не позволяют помочь убирать, но папа напомнил ей, что им необходимо навестить пожилую соседку. Бедная мама совсем растерялась, но, когда отец действительно встал и пошел за ключами, она, к счастью, выбрала соседку. К тому же на следующее утро ей необходимо было рано вставать и идти в церковь. Я не вынесла бы очередного разговора о парике. Я не желаю носить парик, и это мой собственный выбор, не обусловленный действиями врезавшегося в нас водителя.

— Просто устала, — говорю я Джеку, позволяя ему помочь мне опуститься на кровать.

Он осторожно помогает мне избавиться от футболки, которую я безуспешно пыталась снять самостоятельно, но каждое движение причиняет мне боль. Со времени последнего приема болеутоляющих прошло довольно много времени, и мои мышцы начинают протестовать против отсутствия должной заботы. Я помнила, что мне пора принимать лекарства, но ради этого необходимо было покинуть укрытие, и рисковать я не стала. Выйди я раньше времени, прощания и пожелания неизбежно длились бы дольше самой вечеринки.

— Ложись, — ласково говорит Джек и, держа меня за руки, помогает мне откинуться на подушку.

Он наклоняется ко мне и расстегивает вначале пуговицу на джинсах, а затем молнию. Его запах завладевает всеми моими чувствами, но мое сознание затуманивается от боли.

— Если бы я не знала тебя, Джек Бритчем, — бормочу я, — я бы решила, что это доставляет тебе какое-то извращенное удовольствие.

Он грустно мне улыбается, осторожно снимает с меня джинсы и замирает, глядя на мое тело. Я знаю, что он видит, поскольку сегодня утром я тоже его разглядывала. Вся кожа на его левой половине покрыта черными, синими, фиолетовыми и желтыми следами ушибов. Они расползаются к центру тела подобно краске, которую расплескали по коричневой бумаге. Это и называется «многочисленные ушибы». Мою грудную клетку стягивают бинты, поскольку в одном из ребер есть трещина. Операция на селезенке оставила у меня на животе медленно заживающий шрам, с которым соседствует множество уже покрывшихся струпьями царапин и ссадин.

Я вижу, как Джек сглатывает подступивший к горлу ком эмоций и едва сдерживается, чтобы не разрыдаться. Вот почему все это время я старалась раздеваться сама. Я стремилась избавить его от этого зрелища, зная, что оно надорвет ему душу.

— Лифчик снимать или оставить? — спокойно спрашивает он, хотя его грудь интенсивно вздымается.

Он старается дышать медленно и глубоко. Он пытается успокоиться.

— Снимать, — отвечаю я.

Я не могу носить его слишком долго, потому что он впивается в израненную кожу и места ушибов.

Он бережно снимает бюстгальтер, а потом крепко сжимает губы, чтобы не вскрикнуть при виде кровоподтека у меня на груди.

— Прости, — тихо говорит он и тянется за моей полосатой пижамой.

— Тс-с, — шепчу я. Боль спиралью обвивает мое тело, и мне становится трудно говорить, трудно дышать. — Все хорошо. Я в полном порядке. Ты ни в чем не виноват.

Я закрываю глаза. Я уже ничем не могу помочь Джеку, натягивающему на меня пижаму.

— Либби, Либби, — ласково шепчет он, гладя ладонью мое лицо. — Ну же, садись, прими таблетки, и будем ложиться.

— Еще рано, — отвечаю я, позволяя ему приподнять меня на кровати. — Тебе незачем ложиться.

Я держу таблетки на ладони и подношу их ко рту. Моя рука кажется мне слабой и никак не соединенной с телом. Поднося к губам стакан, я расплескиваю воду, и Джеку приходится меня поддержать. И вот таблетки проглочены, хотя рывок головой, призванный протолкнуть их в горло, явно был лишним. Джек осторожно перекладывает меня на мою сторону кровати, с которой он уже откинул покрывало, и укрывает одеялом.

Стоя передо мной, он стремительно раздевается сам.

— Тебе давно говорили, что ты хорош, как бог? — шепчу я. Мои веки пытаются приподняться, но снова опускаются, и ресницы трепещут, как крылья птицы. — Да ты и сам это знаешь. Это все знают.

Последнее, что я помню, — это руки Джека. Он ложится позади меня и осторожно обнимает, прижимаясь ко мне всем телом.

— Прости меня за эту боль, — шепчет он мне на ухо, но потом боль и таблетки отнимают меня и у Джека, и у собственного сознания и уносят куда-то очень далеко.

Либби

Дверь в подвал едва приоткрыта, но Бутч это видит и, стуча когтями, проносится мимо меня и дальше, вниз по лестнице.

— Эй ты! — кричу я вслед собаке, которую уже поглотила непроглядная тьма подвала. — Если ты там свалишься и что-нибудь себе сломаешь, можешь не рассчитывать на мое сочувствие.

Мы оба знаем, что это неправда. Время от времени он оставляет маленькие «презенты» в наших с Джеком туфлях, и каждый раз ему удается выскулить себе прощение. Я не могу допустить, чтобы он пострадал.

Я щелкаю выключателем, и в подвале вспыхивает свет. Навстречу мне поднимается стук когтей Бутча по каменным ступеням. Это один из самых симпатичных подвалов, которые я только видела: мощенный каменными плитами пол, выкрашенные для защиты от сырости в белый цвет стены. Даже старый камин восстановлен и огорожен такой же старой, еще викторианской решеткой. На самом деле подвал простирается под всем домом, но большая его часть отгорожена кирпичной стеной. Это также единственное место в доме, куда я боюсь входить.