— Какое там хватит! — Трифон оглянулся в замешательстве.— С собой то не знаю, что делать. Какой из меня плотник, если я каменщик? А ты мне — двадцать два человека!..

— Был каменщиком, станешь плотником,— сказал Петр.— Научишься и бригаду научишь. И, пожалуйста, поскорей! Нам ждать некогда.

— Ладно, коли так, научусь.— Трифон сел, сгорбившись, растерянно озираясь.

— Токарев получит бригаду лесорубов.

Я, как и Трифон, тоже встал.

— Есть,

— Будете сводить лес на холмах, готовить промплощадки и места для складов, мастерских... Ты тоже получишь двадцать два человека.

Трифон подался ко мне, попросил с надеждой:

— Давай поменяемся местами, Алеша? Валить лес мне больше по душе...

— У него проси.— Я указал взглядом на Петра.

Тот продолжал, не обратив внимания на порыв Трифона:

— Ребята устанавливают пилораму, не сильная машина, но на первый случай сойдет. Послужит. Будем заготавливать материал пока на ней... Давайте подумаем, что начнем строить в первую очередь...

— Туалеты,— брякнул Трифон, не раздумывая.

Разразился внезапным взрывом хохот, осколками посыпались веселые реплики. Трифон, вытянув шею, с высокомерным презрением оглядел присутствующих.

— Над кем смеетесь, дурьи головы? Над собой смеетесь. Выбеги-ка на мороз попробуй, да еще среди ночи. Тогда и поймешь, что для нас нужно в первую очередь.

— Правильно, с этого и начнем.— Петр, подавляя смех, поманил Трифона и шепнул ему что-то на ухо.

Трифон, взглянув на Анку, потом на Елену, хмыкнул, довольный, и мотнул головой.

— Схвачено, Петя. Постараемся... Печь-то я и сам сложу.

— Еще какие будут предложения? — спросил Петр.

Я сказал:

— Баню бы надо. А то зачервивеем совсем...

— Верно, баню. Еще что?

— Столовую! — крикнул Серега Климов.

Нетерпеливо не встала, а как-то выпрыгнула Катя Проталина.

— Я возражаю. Лучше клуб сперва построим. Собраться негде, потанцевать негде, кино посмотреть негде. Что это за жизнь такая!..

— Клуб! Конечно, клуб. А то наешься в столовой и на боковую. Ожиреем!..

Я слушал, наблюдал и не мог воспринять все это всерьез. Все казалось нереальным, невзаправдашним, точно во сне. И сама поездка, и дорога по тайге, и вот это совещание, какое-то шуточное, в наскоро поставленной палатке, у раскаленной бочки из-под горючего. И в то же время все это происходит на самом деле, и я глубоко верил, что решения, которые здесь принимаются, будут выполнены. Все появится в срок. Бывает, наверное, что и так начинаются большие строительства. Бывает, наверное, что из небольшой кучки людей, спаянных одной идеей, одной волей, вырастает целая армия единомышленников или начинается большая эпоха, скажем, в искусстве, оставляющая неизгладимый след в истории культуры. Живо пульсирующий родничок превращается, в ручей, ручей — в реку, уносящуюся к океану.

— Я предлагаю,— продолжал Петр,— первую построенную нами улицу назвать именем Сергея Есенина.

— Хорошо,— поспешно отозвалась Анка.— Молодец, Петр, что придумал такое красивое название.

Серега Климов недоуменно пожал плечами.

— При чем тут Есенин, не понимаю. Он же и не строитель и не сибиряк. Он же представления не имел об Ангаре.

Анка перебила его:

— А мы разве сибиряки? А мы разве видели когда-нибудь Ангару до сегодняшнего дня? Вот и не возражай!

— Верно, Анка,— сказал Петр.— Он — Россия! Москва! Кто читал Есенина? ,

Илья Дурасов пожал плечами.

— Что за вопрос! Все читали. Знаем наизусть.

— Читай, Илья.

Илья опешил.

— Сейчас? Здесь?

— Ну да.

— Я всего-то и не знаю.— Илья втянул голову в плечи, горько сожалея о том, что вылез со своим объяснением.

— Читай, что знаешь.

— Читай, читай! — кричали Илье, перебивая друг друга, забавляясь, с насмешечкой.— Послушаем, на что ты годен!

— Ну ладно... Вот, например.— Илья не прочитал, а торопливо, точно его подхлестывали, пробормотал бубнящим голосом, как первоклассник, сдающий урок. Рука его непроизвольно сжимала, комкая, плечо Анки, словно старалась отломить его, и Анка морщилась от неудобства, но терпела.

— Да ну?! — воскликнул Серега Климов, как бы всерьез поражаясь такому признанию.— Неужели не ходил? Анка без плеча останется! Заплачет сейчас...

У Ильи выступил на лбу пот, умоляюще взглянув на Петра, он сказал:

— Не могу. Мешают...

— Читай. Не обращай на них внимания. Тихо, ребята!

— Все.— Илья сел и пригнулся, чтобы его не видели.

— Молодец, Илюша,— похвалил Петр, хлопая в ладоши.— Хорошо читаешь.

— Артист!

— Качалов!

— Яхонтов!

— Встань, поклонись.— Серега тормошил Дурасова.

Илья отмахнулся.

— Отвяжись!

— Сергей Климов, твоя очередь,— сказал Петр.— Или не помнишь ничего?

— Ты шутишь, Петя. Чтоб Есенина, да не помнить! — Серёга ухмыльнулся.— Но я помню такие, которые не совсем прилично читать... вслух.

— У Есенина нет таких стихов,— сказал Петр.

— Как это нет? У такого озорника!.. Я видел его портреты — и в цилиндре снят, и с гармошкой, и под ручку с дамами... Парень что надо. Про луну помните? И про суку...

— У него много стихов про луну,— сказала Анка.— Что ж тут удивительного, он лирик, самый нежный, кудрявый, вот с таким бы под ручку пройти... Ах!

Трифон помрачнел.

— Тебе бы только с другими пройти. Об этом только и мечтаешь. Завидущие твои глаза...

— И про суку хорошо написал,— проговорила Анка, не слушая мужа.— «Семерых ощенила сука, рыжих семерых щенят... До вечера она их ласкала, причесывая языком...» Плакать хочется, как хорошо...— На глазах у нее выступили слезы, она села и уткнулась лбом в плечо Трифона.

Елена осторожно погладила ее по спине.

— Я же не про ту суку говорю, Анка,— сказал Серега.— Про другую... Вот...

Анка повернула к Сереге охваченное тревогой и болью лицо с круглыми остановившимися глазами, в них еще поблескивали слезы.

— Неправда это! — крикнула она.— Это же страшно.

— Еще бы! А ему, ты думаешь, не страшно было... Каждый день гулянки да кутежи... С этой бабой... иностранкой... Он видел, куда катится, и остановиться не в силах был... Тут не то что такие стихи — вопить в пору. Погибаешь. Да, братцы... Жизнешка-то несладкая, видать, была у парня. Хмельная и неспокойная...

— Хватит, Серега, не пугай нас и не путай нам карты,— сказал Трифон.— Разговорился, оратор. Сядь. Ты его знаешь с одного бока, я — с другого.

— С какого? — спросил Серега и поежился: дрова в печке прогорели, и в палатку прокрадывался холод.— Кто там поближе? Подкиньте дровишек...

Илья Дурасов, присев, накидал в печку поленьев, и они через минуту загудели, разгораясь.

— Давай, Трифон, показывай свое искусство...

— Только человек светлой души, кроткий мог написать так трогательно. Анка, встань, я стану читать тебе про Иисуса-младенца.

Ребята оживились, переглядываясь, точно ожидая представления. Катя Проталина сидела рядом со мной.

— Какой он смешной, этот Трифон,— прошептала она.— Занятный...

Анка встала, и Трифон повернул ее лицом к себе. Укрощая силу своего баса, он прочитал, растягивая слова, ласково: