Большевики ушли в подполье, контрразведка свирепствовала. Белогвардейцы и интервенты торжествовали: наконец‑то в Приморье создан желанный «черный буфер»!

Но решающие бои были ещё впереди…

24

Как только «Адмирал Завойко» ошвартовался в Петропавловской гавани, Якум отправился в партийный комитет за новостями. Вернулся он с озабоченным видом:

– Пока мы ходили на Командоры, Александр Иванович, объявился советский комиссар Камчатки – Ларк.

– Где же он? Здесь?

– В том‑то и дело, что не здесь. Через Хабаровск получена его телеграмма. Требует задержать в Петропавловске якобы переданный ему «Завойко», привезенную нами пушнину на берег не выгружать. Ревком настаивает на исполнении этой телеграммы.

– Ну и что же? Что вы‑то решили?

– Пока ничего. По‑моему, нужно выждать. Судя по телеграмме, она длинная и принята с пропусками. Ларк совершенно не представляет положения на Камчатке, не учитывает последствий своих распоряжений.

Клюсс пожал плечами:

– Что ж, постоим.

– А я пока буду телеграфировать Антонову и Дальбюро ЦеКа, – заключил Якум, – буду настаивать на отмене распоряжения Ларка в отношении «Завойко». На радиостанции постараюсь узнать новости…

Якум вернулся к вечеру и сразу прошел в каюту командира. Вид у него был мрачный и расстроенный. Плотно прикрыв дверь, он сел в кресло:

– Вот, Александр Иванович, должен вам сообщить весьма неприятную новость. Во Владивостоке произошел переворот и сформировано прояпонское белое правительство с Меркуловым во главе. Это нужно держать в строгом секрете.

– Как это вы узнали?

– Когда я подал телеграмму во Владивосток Антонову, начальник радиостанции сказал, что она, наверно, не дойдет до адресата: ночью он лично перехватил передачу из Харбина на русском языке. Я просил его пока молчать и сообщил о перевороте в комитет партии.

– Секрет недолговечный. Телеграмма эта не единственная, а здешние радиотелеграфисты сохранять тайны не приучены. Об этом, наверное, знают многие, не говоря уже о японцах. Ну что ж. Пока не услышим это из других источников, будем молчать. А потом придется объявить офицерам и команде. Павловскому вы намерены сообщить?

– Конечно.

Якум ушел к себе и вызвал комиссара.

Вечером к Клюссу явился старший механик. Вид у него был растерянный и смущенный.

– В чем дело, Константин Николаевич?

– Дело плохо, Александр Иванович. Главный котел течет, и в нем большая соленость.

– Когда вы это заметили?

– Мне доложил Панкратьев на переходе с острова Медный на Беринг, тогда течь была незначительной…

– Чего‑то вы недоговариваете. Смотрите, с такими вещами не шутят.

– Какие уж тут шутки, Александр Иванович. Это, наверное, во Владивостоке кто‑то напитал котел забортной водой.

– Но ведь это только ваши предположения. Дело, впрочем, не в этом. Сейчас‑то что будем делать?

– Ндо потушить топки, посмотреть. Постараться устранить или хотя бы уменьшить течь.

– Ну что ж, действуйте. Сколько нужно времени?

– Дня три.

– Многовато… Ну хорошо, согласен. Результаты осмотра доложите мне немедленно.

Как только Заварин ушел, в дверях показался старший офицер:

– Разрешите, Александр Иванович? Я сейчас встретил на берегу председателя городской думы. Он мне сообщил, что во Владивостоке новое правительство.

– Ну и что? Правительство новое, а задание у нас старое, и мы будем продолжать его выполнять. Константин Николаевич знает о перевороте?

– Все офицеры знают. Полговской только что сообщил об этом в кают‑компании.

– А команда?

– Там тоже какие‑то разговоры. По кубрикам ходит комиссар, да только…

– Недооцениваете вы его, Николай Петрович. Конечно, он молод…

– Очень невыдержан и резок в суждениях, Александр Иванович. Ведет себя со мной так, будто я ему подчинен. По‑моему, для политического руководства нам совершенно достаточно Якума.

– А по‑моему, вы всё ещё не поняли роли комиссара и не знаете его прав. Вам следует не пикироваться с ним, а постараться поладить.

– Я стараюсь, Александр Иванович, чтобы кают‑компания была местом отдыха офицеров, а не якобинским клубом… Разрешите идти?

Когда Нифонтов ушел, Клюсс задумался: вот вам и секрет… Уже начались раскол и брожение. Надо это пресечь в самом начале. Но как?

До поздней ночи Клюсс, Якум и Павловский совещались. Утром в нижней палубе был собран весь экипаж. Командир объявил, что каппелевцы после боя захватили Владивосток, порт и всю флотилию. Было много крови, мужественно сражались матросы. Но бой был неравный, каппелевцам помогли японцы. Власть перешла в руки нового правительства…

Выдержав небольшую паузу, Клюсс закончил:

– Мы решили продолжить выполнение заданий Камчатского ревкома и во Владивосток не спешить. Пока я командую этим кораблем, вы можете быть спокойны: ни на какие авантюры я не пойду. Предупреждаю: тех, кто не захочет по‑прежнему подчиняться дисциплине и не будет выполнять моих приказаний, я без колебаний спишу с корабля.

Павловский призвал экипаж сплотиться в единый коллектив, во главе которого по праву стоит товарищ Клюсс. Заверил, что власть белогвардейцев долго не продержится, и, явно волнуясь, закончил:

– Мы должны прийти в освобожденный Владивосток как честные люди… не запятнавшие себя предательством.

Выслушали молча, каждый думал о своём. Некоторые считали, что в море, когда ревком будет далеко, командир примет другое решение. Павловский это понял, заметив бросаемые на него исподтишка насмешливые взгляды. Он запомнил этих людей, решив поговорить с каждым отдельно.

Сразу же после собрания в каюту командира постучался судовой врач.

Стадницкпй сделал движение, намереваясь сесть в кресло, но под строгим взглядом командира передумал и остался стоять.

– Что скажете, доктор?

– Я хотел бы узнать, Александр Иванович, куда пойдет «Адмирал Завойко»?

– Вы же были в нижней палубе и всё слышали?

Хорошо знавший Клюсса по прежней службе, Стадницкий попробовал перейти на дружеский тон. Он развязно улыбнулся:

– Есть, Александр Иванович. Но я надеюсь, что вы мне всё‑таки скажете, куда пойдет «Адмирал Завойко»?

Клюсс побледнел, но сдержался и ответил спокойно:

– Знать больше, чем объявлено всему личному составу, судовому врачу не полагается. Сегодняшний разговор останется: между нами. Но если вы его повторите – будете мною арестованы и переданы в распоряжение ревкома. Имейте в виду, что я слов на ветер не бросаю. Идите!

Красный как рак Стадницкий выскочил из командирской каюты и побежал жаловаться Нифонтову. Но тот принял его холодно и важно заявил, что по своему служебному положению не находит возможным обсуждать с судовым врачом поступки командира…

Известие о белогвардейском мятеже озадачило штурмана, хотя и не было для него неожиданным. Пассивно ждать, что будет дальше, он не хотел. А вдруг командир пойдет всё же во Владивосток? Ведь у него там жена, ребенок. Его там примут с почетом. А Беловеского?.. На улицах Владивостока теперь, наверно, много его прежних «знакомых».

Клюсс выслушал его с сердитым видом:

– Да вы с ума сошли, батенька! Во Владивосток мы, конечно, сейчас не пойдем. Что с того, что у меня там жена и ребенок. Ведь не только у меня. И у Нифонтова, и у Григорьева, и у Лукьянова, да мало ли ещёу кого?

Беловеский ушел успокоенный. Клюссу он верил. Конечно, командир многого недоговаривает, но к белым во Владивосток не пойдет.

Между тем события развивались. Ночью в каюту командира постучался радиотелеграфист:

– Вот, товарищ командир. – Он подал бланк. – Японский броненосец только что передал без адреса русский текст.

Прочитав, Клюсс поднял брови:

– В журнал занесли?

– Нет, не заносил. Это не нам.

– Как же не нам?

– Похоже, «Ивами» принял телеграмму от «Хидзена» из Владивостока через Японию и русский текст для верности повторил.

– Понятно… В журнал не заносите, черновик уничтожьте. Никому ни слова. Поняли?