– Если это так, я очень рад. И прошу извинить.

Комиссар спустился на палубу и пошел к Якуму докладывать о результатах проверки.

«Худой мир лучше доброй ссоры», – подумал, глядя ему вслед, Беловеский.

33

В каюте доктора синеватой пеленой стоял табачный дым. На диване сидели Полговской и Заварин. В открытый иллюминатор временами заглядывал золотистый луч вечернего солнца, врывались запахи моря и слышался плеск разрезаемых кораблем волн.

– Вот вы все гадаете, как да что будет в Шанхае, а командир уже всех перехитрил, – с насмешливой улыбкой объявил Стадницкий. – Недаром перед уходом из Петропавловска его посетил японский офицер. Там они обо всём и договорились.

– Я не совсем понимаю, на что вы намекаете, доктор. Говорите прямо, здесь все свои, – отозвался старший механик.

– Какой вы недогадливый, Константин Николаевич! Зачем командиру против желания многих вести корабль во Владивосток, напрашиваться на неприятности? Гораздо удобнее в заранее условленном месте случайно повстречать японцев и повернуть домой без всяких эксцессов. Все наши большевики, увидев направленные на них жерла орудий, вмиг станут шелковыми. А Александр Иванович…

Гром пушечного выстрела прервал его речь. Каюта вздрогнула, зазвенели склянки с лекарствами. Все, толкая друг друга, бросились на палубу.

Море было спокойно, небо безоблачно. На синем, резко очерченном горизонте ничего не было видно: ни берега, ни мачты, ни дыма. У расчехленной пушки Гочкиса стояли матросы расчета.

– Наводить в горизонт! – командовал штурман. – Три патрона, беглый огонь!

С короткими промежутками прогремели три выстрела. Полговской с болезненной гримасой зажал уши. Шипя, понеслись снаряды. Легли они довольно кучно, подняв белые фонтанчики.

– Отбой! – скомандовал с мостика старший офицер.

И как бы смеясь над растерянностью Стадницкого и Полговского, звенящий медный альт трубы задорно пропел: «Отбой! Отбой! Окончен бой! Орудия промой!»

– Снаряды убрать! Принадлежность уложить! Орудию протереть и смазать! – распорядился боцман.

Штурман проходил мимо.

– Неужели вы всерьез думаете из этой пушечки потопить японский крейсер? – с замаскированной смешком тревогой спросил Стадницкий.

– А почему бы и нет?

Хлопотавшие у орудия матросы обернулись. На лице боцмана мелькнула мрачная усмешка.

– А ведь будут стрелять, можете не сомневаться, – заметил Полговской, спускаясь по трапу.

В своей опустевшей каюте Стадницкий теперь готов был молиться любому богу, чтобы встреча с японским крейсером не произошла… А над его головой топали тяжелые матросские сапоги: на палубе затеяли пляску.

– «Пошли девки на работу!» – надрывался запевала.

– «На работу, кума, на работу!» – гремел хор.

На баке царило веселье.

34

Наконец показались острова Оки. Корабль приближался к Цусимскому проливу. Жизнь на борту вошла в обычную походную колею. В определенное расписанием время завтракали, обедали, ужинали, отдыхали, сменялись вахты. Большую часть свободного времени матросы проводили на палубе. Несколько дней хорошей погоды сказались и на медвежатах: они перестали дичиться, свободно разгуливали по палубе. Самый крупный и сильный из них – Афанасий, совершая утреннюю прогулку по планширю, не удержался на бортовой качке и свалился за борт. Вахтенный бросился с докладом в каюту командира. Поспешивший на мостик Клюсс ещё на трапе скомандовал:

– Человек за бортом! Право руля! Сигнальщик! Не теряйте медведя из виду!

Засвистали дудки, на палубу выбежало подвахтенное отделение. Описав полную циркуляцию, «Адмирал Завойко» подошел к плывущему зверю. Афанасий быстро и сноровисто плыл в сторону от корабля. Застопорили машину, спустили на воду вельбот, в котором уже сидели гребцы и боцман. Весь экипаж высыпал на палубу.

Гребцы налегали на весла, вельбот прыгал по волнам. Наконец перепуганный Афанасий был схвачен за загривок суровой боцманской рукой и очутился в шлюпке. Вспыхнувшее на «Адмирале Завойко» негромкое «ура» покрыла команда старшего офицера:

– Лопаря разнести!

Его тенорок, усиленный мегафоном, заставил притихнуть верхнюю палубу. Вельбот лихо подошел под тали и через минуту вместе с гребцами и спасенным медвежонком буквально взлетел вверх под шлюпбалки: по старой морской традиции лопаря выбирала бегом вся команда. А за кормой уже бурлил винт, корабль ложился на прежний курс.

На пассажиров весь этот неожиданный и четко проведенный маневр произвел сильное впечатление.

– Настоящие моряки, – сказал Купцов стоявшему рядом Якуму.

– Да, молодцы, ничего не скажешь, – согласился тот.

Медвежонок грелся на котельном кожухе и слизывал морскую соль со своих лап. Собравшиеся вокруг него матросы радовались, что зверя удалось спасти, и с благодарностью посматривали на расхаживавшего по мостику командира.

35

Ночью проходили роковой Цусимский пролив. Командир не сходил с мостика. Огни судов, курсирующих между Японией и Кореей, очень часто оказывались в нежелательной близости. «Адмирал Завойко» то замедлял ход, то совсем стопорил машину, чтобы пропустить пароход, пересекавший курс. Наконец на рассвете вышли в Восточно‑Китайское море, судов стало меньше, и при дневном свете исчезла та таинственная угроза, которую всегда чувствуют моряки, заметив в темную ночь огни встречного судна.

Прошли ещё сутки. Появились летучие рыбки и светло‑коричневые медузы. В воздухе повеяло дыханием близких тропиков. Ленивое темно‑синее море пахло йодом и солью, а ночью сильно фосфоресцировало.

Заступивший на утреннюю вахту штурман, стоя на крыле мостика, снова вспомнил о Наташе. Она теперь далеко, в Харбине. Правда, может вернуться во Владивосток. А ему с возвращением в этот город придется подождать, Она правильно тогда сказала, что, наверное, всё случится не так, как он предполагает. Поняла, что он сам не верит тому, в чём старается её уверить. Когда теперь они встретятся?.. Впрочем, она может по железной дороге приехать в Шанхай. Но долго ли простоит посыльное судно в Шанхае? Скорее всего, через месяц‑полтора уйдет обратно на Камчатку. Хоть написать бы ей из Шанхая, напомнить, что он жив, не утонул ещё. А адрес? Адреса нет…

Пятнадцатые сутки похода начались жарким дождливым утром. Резко изменился цвет воды: сначала она сделалась бледно‑зеленой, а затем желто‑коричневой. Стали всё чаще и чаще встречаться пароходы под разными флагами, большие и малые парусные джонки с высоко поднятыми кормами, огромными ажурными рулями, двумя или тремя мачтами, на которых чернели прямоугольные циновочные паруса. Наконец сквозь пелену мелкого парного дождя показался державшийся у входных буев Янцзы белый лоцманский пароходик. Подняли лоцманский флаг.

На мостик легко взбежал молодой француз, отрекомендовавшийся капитаном дальнего плавания Компаньолем. С командиром он заговорил по‑английски, а с Беловеским вскоре перешел на свой родной язык. Находившиеся на мостике офицеры и матросы вслушивались в быструю речь чуть картавившего марсельца. Отвечая на его вопросы, Беловеский заметил одобрительную улыбку командира, немного понимавшего французский язык. Клюсс был доволен своим штурманом: этот разговор с первых же шагов поднимает престиж «Адмирала Завойко».

Лоцман удивлялся, что корабль идет прямо с Камчатки, из неизвестной бухты Калыгирь, что матросы и офицеры в таком живописном виде. На палубе пушка и медведи. В трюме, говорят, ценные шкуры диких зверей. Так вот какие сейчас русские! Очень похожи на пиратов или героев Джека Лондона. Но офицеры не утратили светских манер, и некоторые владеют его родным языком.

– Вы знаете, – сказал он командиру, – это первый русский военный корабль, который мне пришлось «пилотировать». Теперь я вижу, что революция отразилась только на вашей внешности, а культура не пострадала. У вас чисто, дисциплина…

– Наша внешность быстро изменится, – засмеялся командир, – ведь в Шанхае по‑прежнему, наверно, есть парикмахеры и портные?

– Конечно, конечно. Китайцы отличные портные, они шьют быстро и дешево. Если вы на пару суток задержитесь в Вузунге, они успеют вас полностью экипировать.