– Так я ж не пьян. Зачем же в карцер, товарищ штурман?

– Не хотите в карцер, – вмешался подошедший комиссар, – так сядете в канатный ящик. Боцмана сюда! Идите на вахту, товарищ Беловеский, я сам им займусь.

– Так это ж не я, товарищ комиссар. Это Паньков меня толкнул.

– Не ври! А то, жнаешь? – Из кубрика к Макееву шагал Паньков.

– Паньков! – приказал штурман. – Сейчас же в кубрик!

Комиссар и боцман заперли Макеева в карцер, штурман доложил о случившемся старшему офицеру.

Павловский выяснил, что Макеев, Кудряшев, Василевский и машинный боцманмат Клягин часто посещают магазин белоэмигранта Головачевского. Он их спаивает, отпускает товары «в кредит», расспрашивает о службе, просит приводить товарищей. Недавно вместе с Макеевым у него побывал и Паньков. Обо всём этом комиссар доложил Якуму и Клюссу.

– Ясно, что Головачевский – враг, – сказал Якум, – за его спиной, вероятно, группа активных белоэмигрантов.

– Нужно запретить посещать магазин «Труд», а нарушающих запрет увольнять, – предложил комиссар.

– Нет, – не согласился Якум, – запрета не нужно: мы всё равно не уследим. Нужно неустанно изучать и воспитывать личный состав. В этом направлении вы работаете недостаточно. А списывать нужно без поспешности, и только безнадежных.

– К тому же, – добавил командир, – у нас есть сплоченное, здоровое и морально устойчивое ядро, на которое можно опереться. А Макеева я намерен отдать под суд. До отправки домой пусть сидит в карцере.

46

Став судовым врачом «Адмирала Завойко», фельдшер Полговской имел много свободного времени. Больных не было, на амбулаторный прием являлись один‑два человека, да и то не ежедневно. Медикаменты и лазаретное имущество он быстро привел в порядок и пополнил до нормы. Правда, командир распорядился поставить его на вахту, но и это не было помехой для частых поездок в город. Там, среди русских эмигрантов, у него нашлось много знакомых – медицинских коллег и бывших пациентов.

Полговской давно полюбил свою профессию. Его специальность – венерические и женские болезни – ещё во Владивостоке давала ему определенный доход. Недостаток глубоких знаний восполнялся многолетним стажем работы в госпитале под руководством известного венеролога Мандрыкина. Поэтому и в Шанхае его потянуло к привычной деятельности.

Скоро к этому представился случай. Он встретил своего старого знакомого доктора Михайличенко, давно пустившего корни в Шанхае и имевшего на рю Монтабан медицинский кабинет. Зашли в кафе, разговорились. Михайличенко предложил Полговскому практику в своем кабинете, так как по состоянию здоровья вынужден сократить часы приема. Полговской охотно принял это предложение и согласился отдавать половину своей выручки на содержание кабинета. Он обратился к командиру за разрешением в свободное от службы время заниматься на берегу частной медицинской практикой. Клюсс не возражал.

По‑английски Полговской не говорил, но кабинет Михайличенко знала вся русская колония, и недостатка в пациентах не было. Работы было много, и отдавать Михайличенко половину своей выручки стало досадно, тем более что шеф всё реже принимал, явно рассчитывая только на эту половину. Требовать пересмотра соглашения Полговской считал неудобным. Ведь в дело он вносит только свой труд. Он должен или работать в чужом деле, или уйти.

Заветной мечтой Полговского сделался собственный кабинет. Для этого прежде всего нужны были деньги, и он стал их подкапливать, частично утаивая от шефа свой заработок. Кроме того, нужно было как‑то оформить своё право на врачевание в Шанхае. Случай послал Полговскому женатого пациента, занимавшего солидную должность в бывшем русском консульстве и лечившегося под большим секретом. В награду тот выправил исцелителю сертификат на английском языке, подписанный самим Гроссе, в котором значилось, что «Джорж Полгофски» в 1902 году окончил медицинское училище в Петербурге и получил звание морского врача. Основанием для этого послужило свидетельство об окончании Кронштадтской фельдшерской школы, на которое Гроссе лишь рассеянно взглянул.

Теперь Полговской получил возможность заниматься медицинской практикой без помех со стороны полиции и у входа в его будущий кабинет могла красоваться медная дощечка с надписью: «Доктор Полговской».

Эта дощечка завладела его воображением и часто являлась ему во сне. Но деньги копились медленно, и до входа в собственный кабинет было ещё очень далеко.

47

В конце лета Шанхай снова посетила американская эскадра. Командиры всех иностранных кораблей спешили сделать американскому адмиралу визит вежливости. Клюсс тоже решил не нарушать международного этикета и послал Беловеского на крейсер «Саус Дакота» с предварительным визитом. Начальник штаба, чуть поседевший брюнет с орлиным носом, встретил штурмана у трапа, увел на ют под тент, усадил в плетеное кресло. Выслушав поздравления с благополучным приходом, заверил в готовности адмирала принять русского командира на другой день утром. На прощание крепко пожал руку. Через час после возвращения штурмана с ответным визитом на «Адмирал Завойко» приехал американский лейтенант.

Когда на другой день Клюсс прибыл на «Саус Дакоту», его встретил командир крейсера и провел к адмиралу. Штраус в одиночестве сидел в углу на диване. В пепельнице перед ним дымилась сигара. При появлении Клюсса он неспешно встал и молча поклонился, не подав руки и не выразив на лице ни интереса, ни удивления. Клюсс рассматривал адмирала. Сухощав, высокого роста, совершенно сед, чисто побрит, на лице глубокие морщины. «Так это он поставил в конце войны минное заграждение поперек всего Северного моря, – вспомнил Клюсс. – С каким трудом и потерей сотней жизней через несколько месяцев пришлось его убирать. Истинно американский размах без учета последствий!»

Придерживая локтем левой руки сверкавший эфес сабли, Клюсс заявил, что он командир посыльного судна Дальневосточной республики и приехал с официальным визитом к старшему на рейде.

Не предлагая сесть, Штраус заговорил скрипучим голосом:

– Вы меня должны понять, командир. Ваша республика пока не признана Соединенными Штатами. Поэтому я не могу рассматривать ваш визит как официальный.

– А я, адмирал, иначе рассматривать его не намерен, – отвечал Клюсс и, поклонившись, вышел.

Вернувшись на корабль, разругав штурмана за доложенное им заверение американского начальника штаба и несколько остыв, он вышел на палубу. На вахте стоял ревизор и почему‑то упорно смотрел в бинокль на американские эскадренные миноносцы, парой стоявшие на бочке ниже по течению. Присмотревшись, Клюсс заметил на баке одного из них привезенного с Камчатки медвежонка, который яростно отбивался от хохочущих американских матросов.

– Как к ним попал наш медвежонок, Яков Евграфович? – сердито спросил Клюсс.

– Видимо, свалился за борт, Александр Иванович. Снесло течением. Я видел, как он влез по трапу на миноносец. Вахтенного у трапа не было, и теперь они, похоже, не могут понять, откуда он взялся.

– А вы чего смотрите? Скажите штурману, чтобы сейчас же съездил на катере и забрал медвежонка, – распорядился командир.

Американские матросы не хотели отдавать медвежонка. Один из них, говоривший по‑русски, под смех товарищей заявил, что медведь хочет эмигрировать в Америку. Штурман не улыбнулся и прошел к командиру эсминца.

– Оставили бы нам медведя, лейтенант. Мы заплатим.

– Да мы бы вам его подарили, командир, но сейчас это невозможно: ваш адмирал уверяет, что наша республика не признана Соединенными Штатами. А наш командир приказал забрать медведя. Да он и сам к вам не хочет: слышите, как рычит и рвется?

– Что поделаешь, придется отдать, – засмеялся лейтенант‑командер. – Джимми, распорядитесь! – кивнул он старшему офицеру.

Смотреть на отъезд русского медведя собрались команды обоих миноносцев, стоявших борт о борт. В последний момент прибежал чернокожий кок с большим куском сладкого пирога, который принял старшина катера, поблагодарив за заботу. Расстались с дружелюбными шутками. Катер отвалил.