Попович в сомнении поглядел на него, подбоченился.

– А ты будто нет?

Буслай почесал единственное ухо, скривил губы в раздумьях, пожал плечами.

– Меньше ртов – больше жратвы.

– Только о брюхе своём печёшься.

– А как же без этого? Сытое брюхо – опора вою. – Он устремил взгляд за спину Моиславу, усмехнулся. – А что ж вниз головой-то вешаете? Тоже что ли боги велели?

Моислав обернулся, посмотрел, как ратники взгромождают боярина на сосновый сук.

– Велели, – подтвердил он.

Сотник опять усмехнулся, покачал головой.

– Шутник ты, однако, попович.

Тот ощерился.

– Не веришь в дар мой, Буслаюшка?

– Верю – не верю – какая разница? Главное – народ тебе верит.

Моислав подумал, поглаживая бороду, вздохнул.

– Что ж, крепкого здоровьица тебе, сотник.

– И тебе, попович.

Моислав посмотрел на него внимательно, потом тихо произнёс:

– Не попович я более, а ведун. Волхв-прорицатель.

– Эвона как! – удивился Буслай. – А отец-то твой что на это скажет? Согласится ли?

Моислав набычился, засопел.

– С прошлым своим я порвал. Нет у меня боле прошлого. Отныне я – кудесник, заклинатель сил земных и небесных. На моих плечах лежит тяжесть похода. Я должен вывести малых сил отсюда. Без заступничества древних миродержцев все тут головы сложим.

– А ежели не дойдём, передохнем по дороге?

– Значит, того хотят небожители. Не нам осуждать их.

– А волк-то, что бежит по опушке, не богами ли посланный? Ведь никак не отстанет, проклятый. Идёт как привязанный.

– Волк этот – вестник Перуна. Громовержец взирает его очами, следит, как мы исполняем его заветы.

– А может, демон это, послан, чтобы смущать нас? Сам же вопил, чтоб убили его. А ныне что же?

Моислав нахмурился.

– Тогда меня глодало сомнение, не мог распознать божьих речений. Ныне же вижу всё ясно.

– Переменчив ты, Моислав, аки ветры весенние.

Буслай трясся от смеха. Ему было весело. Моислав мрачно воззрился на него, поджал губы.

– Потешно тебе? Скоморошничаешь? Ну смейся дальше, – он отвернулся и зашагал прочь.

А сотник втянул в себя дым и прикрыл глаза. Ему было хорошо.

Этот разговор озадачил Моислава. Нежданно-негаданно он вдруг обнаружил, что среди ратников есть человек, который не поддался его чарам. И что особенно прискорбно, человеком этим оказался Буслай, единственный, за кем вои готовы были идти в огонь и в воду. Такое открытие не на шутку встревожило поповича. Сотник являл собой силу даже более грозную, чем купцы и бояре: те изначально были чужды чадинам, а этот – плоть от плоти их, нелегко будет от него избавиться.

Но были и другие заботы. Главной из них оставался голод, по-прежнему донимавший воев. Ратники уже давно расстались с мечтой о мясе, теперь радовались даже сушёным ягодам. В пищу шло всё: кожи, береста чумов, мёрзлая кора, личинки жуков, спрятавшиеся в пнях и стволах. Обезумевшие от голода, вои всё чаще с жадностью поглядывали на оленей, которые из последних сил тянули нарты с ранеными и скарбом. Скотина тоже отощала, питаясь одной жухлой травой, добываемой из-под снега. До Камня могла и не дотянуть.

Скоро среди новгородцев поднялся ропот. Разочарованные и отчаявшиеся, они принялись оскорблять Моислава, кричали, что он обманул их. Самые пылкие предлагали отправить его под лёд вслед за Сбыславом. Но самозваный кудесник и здесь сумел выкрутиться. Умело играя словами, он убедил замороченных воев, что причина неутихающих бедствий в их неверии и лукавстве.

– Коварные как гиены, – гремел он. – Вы молились богам, а в сердце затаили обман. Как могли боги помочь нам, если видели среди вас двуличие и мерзость? Непостоянством своим вы обманули ожидания миродержцев. На колени, презренные! Не меня, но вас судить надобно – за скверну вашу, за ложь, за себялюбие…

Удивительным этим вывертом Моислав не только спас себя, но и внёс раздор в новгородское войско, заставив людей подозревать друг друга. Те, кого он припечатал особенно сильно, должны были отказаться от своей доли в добыче и неустанно каяться, надеясь на снисхождение товарищей. Их вывели из войскового круга, обратили в рабов.

– Веди нас, Моислав! – кричал вои. – Мы верим тебе.

Попович наслаждался. Власть его была крепка как никогда. Но беспокойство всё же не отпускало его, ведь голод никуда не делся. Буслай разрешил пустить под нож одного из оленей, но даже это не принесло облегчения измученным людям. Кисловатая и жёсткая лосятина была скверной заменой мясу лесной дичи.

И тут судьба улыбнулась поповичу. Однажды днём с берега вдруг послышался тоскливый вой, и на маленький обрывчик над рекой выскочил старый знакомый – серый волк. Кровь застыла у Моислава в жилах. Что сулил этот знак – новые беды или конец испытаний? В тревоге он посмотрел на зверя. А тот задрал морду и отчаянно взвыл к небесам, пронзая своим голосом колючий югорский воздух.

– Братцы, да что ж это? – плаксиво выкрикнул Лешак. – Сил моих нет терпеть. Хоть подыхай… Опять эта зверюга по наши души пришла.

– Не ной, – рявкнул Нечай. – Все, кто с луками, целься к зверя. Авось попадём.

– Да разве ж можно это? Попович говорил, знак это.

– По мне хоть знак, хоть примета… Достал этот волк хуже горькой редьки. – Нечай быстро извлёк из нарт лук с колчаном, вытащил стрелу, прицелился. – Эх, далековато… Ну, авось не промахнусь.

– А может, поближе подойти? – спросил другой ушкуйник, тоже державший в руках лук. – Чтобы уж наверняка.

– Удерёт…

– И пускай его. Хуже-то не будет.

Нечай в сомнении покосился на него, кивнул.

– Лады. Подойдём поближе.

Несколько воев, растянувшись цепочкой, осторожно двинулись к волку. Тот почему-то не убегал, только знай себе драл горло, неотрывно глядя в небо.

– Ишь ты, – переговаривались вои. – Тоже, видать, жрать хочет.

Лучники подошли на расстояние прицельного выстрела, остановились. Полетела со свистом одна стрела, другая, потом третья. Ни одна не попала.

– Эх вы, вашу мать… – досадливо выругался Нечай.

– А сам-то, – с обидой возразили ему.

Волк же, услыхав пение стрел, перестал выть и с каким-то удивлением, вполне по-человечьи, посмотрел на русичей. Словно жаром обдало от его взгляда. Не мог зверь так взирать на людей. Стало быть, прав был попович – не волк это, а дух небесный. Потому и не попали в него стрелы. Поражённые этим, люди застыли в страхе, волк же быстро развернулся и умчался в лес – только его и видели.

– Э-эх, упустили, – сокрушённо проворчал Нечай. Он посмотрел на прочих стрелков и махнул рукой. – Ладно, пошли уж…

Они направились обратно к нартам.

– Не убить вам этого зверя, – хмыкнул Моислав.

– Отчего ж? – спросил бородач.

– Говорю же – Перунов вестник это. Божий зверь. Не по зубам он вам.

– Поглядим ещё…

– И глядеть нечего. Пока боги не отзовут его, ничего вы волку не сделаете.

Нечай бешено взглянул на Моислава, прочистил горло.

– Поостерегись, попович. С огнём ведь играешь. Не ровён час, и зашибить могу.

– И ты тоже поостерегись, Нечаюшка. Может, через твоё святотатство местные духи нас и преследуют, а?

Вопрос был с намёком. Но Нечая трудно было испугать. Он вкрадчиво произнёс:

– А тебе-то, Моиславушка, власть голову не кружит ли? Смотри, мы ведь как вознесли тебя, так и обратно можем спихнуть. За нами не заржавеет. – Он оглянулся на ратников. – Верно говорю, ребята? Пророк-то наш всё обещания раздаёт, облегчение от трудов сулит, а дел за ним что-то не видно. Одни словеса. – Ушкуйник развёл руками и встал враскоряку, издеваясь.

Моислав спрыгнул с нарт, засопел, багровея. Ему захотелось крикнуть: «Взять его!», но он сдержался. Прежде чем карать, надо было доказать этим неучам, что он прав, дабы ни у кого не возникло сомнений в его избранности.

Отпустив рукоятку ножа, Моислав заговорил. Речь его опять была полна клятв, угроз и призывов к вседержителям. Ничего нового не сказал попович, но отчего-то люди, слушая его, в который раз преобразились и, воспламенённые, готовы были выполнить любой его приказ. Моислав упивался этим. «Перун, Велес и весь сонм богов помогают мне, – думал он. – Иначе кто бы пошёл за мной?». И впрямь, если бы он говорил от себя, лукаво ссылаясь на божественную волю, кто бы ему поверил? Не иначе, боги осенили его своим благоволением, передали ему власть над человеками, чтобы он мог вести людей к свету. А значит, испытания его не напрасны, и скоро за них должна воспоследовать награда. Так думал Моислав, зажигая своей верой окружающих.