— Зря ты обо мне беспокоишься,— сказал я.

— Это почему же зря?

— Потому... меня хоть на гвозди, хоть на битое стекло положи — все равно засну.

Петька не упустил счастливого случая унизить меня. Усмехнулся, подсказал:

— Толстошкурый он у нас, как слон.

Я нахмурился, сжал кулак. Но не ударил: обезоружил меня строгий взгляд Борьки.

— И правды он не любит,— насмешливо изрек Петька.— И в бутылку лезет, если против шерстки его погладишь. И в драку бросается по всякому пустяку.

— Ладно, ребята, шутки в сторону! — сказал Борька.— Какая у нас программа действий, товарищ Лена? Поведешь в депо оформляться на работу?

— Нет, еще рано. Успеется! Три дня вы должны осваивать Магнитку.

— Уже освоили. Веди в депо!

— Не имею права. Велено сопровождать вас по заводу и строительству. А вечером велено идти с вами в цирк. Вот и билеты. Бесплатные. Держите! — Лена достала из кармана четыре сиреневые проштемпелеванные бумажки.

— Ну, раз велено...— Борька лукаво посмотрел на меня и Петьку. — Ну как, ребята, подчинимся?

Петька энергично покачал головой, показал свои ноги, обутые в тяжелые сапоги.

— С удовольствием подчинюсь завтра, а сегодня... сегодня должен приобрести летнюю обувку. Пойду на базар, приторгую по сходной цене парусиновые скороходы.

Борька надвинул на кудрявую голову старенькую, с огромным козырьком и пуговкой на макушке кепку, застегнул черную косоворотку, приосанился, объявил:

— Ну, а я безоговорочно подчиняюсь вам, товарищ Лена, и сегодня, и завтра, и вообще... на всю жизнь отдаю себя в полное ваше распоряжение.

Шутит, а Лена, конечно, понимает, чувствует, что это уже не шутки. И какой же он быстрый, ловкий, удачливый, этот Борька! Дня еще не прошло, как увидел Лену, а успел, барбос, сделать то, что мне не под силу было бы свершить за целый год: влюбился, раскрыл свою любовь и скоро влюбит в себя дивчину. Да, я не ошибаюсь. Лене все нравится, что говорит Борька. Глаз с него она не сводит. Внимательно, боясь проронить хоть слово, прислушивается к нему. Беспрестанно на губах ее светится приманчивая улыбка.

Весь день бродили мы по заводу и строительной площадке, весь вечер сидели в цирке, но за это время она со мной не поговорила в общей сложности и десяти минут. Все с ним, с Борькой, болтала. Они часто забывали, что я сижу рядом. Глаза у обоих горят, без всякой причины оба хохочут.

Угрюмый, молчаливый смотрю на счастливую парочку и думаю свою горькую думу: что же мне, несчастному, делать со своей любовью?

В том, что я тоже влюбился, что моя любовь — несчастье, я тогда был твердо уверен.

Но ненадолго хватило мне уверенности. Когда мы с Борькой провожали Лену домой — она жила в барачном городе, у самого подножия Магнитной горы,— дивчина вдруг вспомнила и обо мне. Приблизила свое плечо к моему и, приветливо заглядывая мне в глаза, спросила:

— О чем ты все думаешь и думаешь, Александр?

В ее голосе прозвучала настоящая дружеская ласка. А лицо, освещенное ярким светом теплых летних звезд, улыбчивое, показалось мне родным-родным. И ее слова, и ее взгляд, и улыбка были так неожиданны, так приятны, так ошеломили меня, что я не мог разомкнуть губ, не мог пошевелиться. Я замер от предчувствия счастья. Ошибся я, считая себя несчастливым. Поспешил. Увидела и меня Лена, почувствовала.

— Ну, Саня, доверишь или не доверишь нам свои думы?— девушка осторожно прикоснулась к моей руке.

Мне хотелось припасть щекой к этой пахучей руке, натертой, наверное, чуть привядшей мятой, и говорить, говорить, но я тяжело, шумно дышал, неуклюже топтался на пыльной дороге и стойко молчал.

— Не доверяешь? — в голосе девушки послышалась грусть, легкая обида.

Борька махнул на меня рукой, засмеялся.

— Лена, оставь его в покое. Он у нас скрытный: клещами ничего не вытянешь из его головы. Пошли!

Скрытный? Первый раз слышу о себе такое. Нет, я не скрытный. Готов кричать на всю Магнитку, что творится со мной.

Мы подошли к бараку Лены. Она коротко попрощалась с Борькой. Потом подошла ко мне и опять приветливо, очень приветливо заглядывая в глаза, сказала насмешливо-дружески, многообещающе:

— До свидания, недоступный, таинственный Александр!

И убежала, хлопнув калиткой палисадника. А я стоял у зубчатого заборчика и онемело смотрел вслед Лене.

Борька закурил, покачал головой, тяжко вздохнул.

— Эх, Санька, Санька!.. Парень ты как парень, не хуже других, но стоит тебе столкнуться лицом к лицу с дивчиной, как превращаешься в глухонемого. С таким багажом, брат, всю жизнь проживешь холостяком. Сочувствую!

Вот даже умный, всезнающий, всевидящий Борька не понимает, что происходит со мной, не увидел, не почувствовал, как хорошо говорила со мной Лена, как обещающе смотрела на меня. И пусть не видит — это ему только на пользу.

Поворачиваем назад, легким шагом спускаемся с горы вниз, по направлению к нашему карантинному бараку. Борька шагает рядом со мной и, чувствую, жаждет излить свою душу. Так и есть! Обнимает меня, говорит:

— Ну, давай, Саня, выкладывай свои думки, отчитывайся. Говори, что тебе больше всего понравилось на Магнитке?

— Еще не знаю. Не разобрался.

— А я, брат, уже все знаю. Знаешь, что мне больше всего тут понравилось?

— Известно что — Магнит-гора... та самая...

— Тугодум ты, Санька, как я на тебя погляжу. Магнит-гору увидел, а человека... Лена, Лена Богатырева.— Борька остановился, еще крепче прижал меня к себе, зашептал:— Ночь вот, темно, а я вижу ее: волосы, щеки, глаза, слышу ее голос. И так будет всю жизнь. Влюбился я, брат, так влюбился... Э, Санька, тебе сейчас не понять меня... Поймешь, когда и на тебя нагрянет такое.

Ах, Боря, Боря!.. Что мне сказать тебе, друг? Лучше молчать и молчать. Люби, Боря, а я... Ни ты, ни Лена не узнаете ничего о моей любви, о моих надеждах. Все скрою от вас. Любите друг друга, Желаю вам счастья. А я свою любовь вырву из сердца и выкину из головы. Да, это твердо. Клянусь. И не только это готов сделать для тебя, Борька. В неоплатном долгу я перед тобой, дружище! Никогда в жизни не расквитаюсь за все то хорошее, чем поделился ты со мной за столько лет дружбы. До сих пор не представлялся случай доказать, как предан я тебе, а вот сейчас докажу.

Поздно ночью вернулись в свой карантин.

Петькина койка была пуста. На ватной подушке мы увидели тетрадочный листок, а на нем карандашные, блудливые, мстительные, вкривь и вкось, наспех начертанные строчки.

Борька свирепыми глазами пробежал это подлое письмо, скомкал его и, не глядя на меня, не поднимая отяжелевшей головы, прорычал сквозь зубы:

— Ну, Сань, торжествуй победу. Начинай, говори!..

Я не усмехнулся, не посмотрел на Борьку с укоризной. Сдержался, промолчал.

Борька поднял на меня глаза — чистые, ясные, правдивые, смелые, умные.

— Пусть катится, черт с ним. Даже лихом его не будем поминать. Не было у нас Петьки и не будет. Вот и все. Так или не так, Сань?

— Так!

— А теперь — спать и спать. Утром пойдем на работу. Хватит, нагулялись.

Инженер Поляков — начальник депо, с курчавыми волосами, с алым кимовским значком на груди, оформляя меня на работу, спросил:

— Значит, помощник машиниста?.. И давно ты ходить по этой треклятой дорожке?