— Значит, шабаш забастовке! Одна кончилась, другу поджидай. Дурни, разве хозяина переспоришь?! Чурайся бунтовщиков, Остап! Нехай холостяки бунтують, а ты... Кузьма на твоих руках и Горпина... с новым животом молодица гуляет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В самый разгар трудового дня, когда Никанор уже проделал самую трудную часть работы — подрубил пятку пласта и собирался крушить уголь глыбами, в забое появился десятник Гаврила — сухой, как вобла, узкоголовый, узколицый человечек. Подполз к Никанору, хлопнул его по горячему потному плечу, показал свои мелкие рыбьи зубы, засмеялся:

— Шабаш, Голота!

— Шабаш?.. Разве уже вечер?

— Двенадцати еще нет... Хозяин приказал шабашить.

— Нажаловались, собаки! — Никанор заскрипел зубами, выругался.— Завистники! Эх, люди...

Десятник грел голые руки на стекле своей яркой лампы — надзорки и добродушно посмеивался:

— Как не позавидовать такому ? Я и то, грешным делом, глядя на тебя, качаю головой. И думаю: золотой человек, божьим перстом отмеченный! И Карл Хранцевич тоже так думает. Потому и прислал... Переговорить с тобой прислал.

— Переговорить?.. О чем? — Никанор с недоумением смотрел на Гаврилу. «Голову морочит, от работы отрывает». Нащупал обушок, посмотрел на угольный пласт, нахмурился: — Гаврила, времени нет у меня шутковать. Работать треба, хлеб зароблять. Иди себе...— И размахнулся, чтобы ударить в угольную стену, отколоть от нее черную искрящуюся глыбу.

Гаврила перехватил обушок.

— Бросай, Никанор! Не шутить я сюда пришел... По делу. С хозяйским заказом. Карл Хранцевич велел передать тебе вот это...

Гаврила достал из кармана беленькую тряпочку, развернул ее, и Никанор увидел на ладони Гаврилы кругленький, излучающий тихое солнечное сияние золотой. Это была новенькая десятирублевка. Каждый рубчик ее ребра лучисто переливался. А по поверхности кружочка бугрился чеканный царский орел. Никанор онемело смотрел на золото. Глаза испуганно блестели.

— На, бери, твое это золото,— сказал десятник.

Он и в самом деле схватил руку Никанора и положил на черную ладонь сияющий тяжелый кружочек. Маленький, а какой тяжелый! Золото, а жжет мозоли.

— Мое? — хрипло спросил Никанор.

— Твое, твое! Достраивай хату. Так и сказал Карл Хранцевич. «Нехай Никанор достраивает свою хату, живет в ней с богом, с полным счастьем».

— Спасибо, раз так...— голос Никанора задрожал, а в глазах блеснула слеза.

Гаврила подождал, пока Никанор спрятал в недра своих лохмотьев золотую десятку и сказал.:

— Ну, а теперь готовь себя к делу.

— К какому?

— К какому? — усмехнулся десятник.— Надо отрабатывать хозяйский подарок.

Никанор с сожалением оглянул пятнадцатый забой.

— Жалко таку работу бросать. Уголь в руки просится. Так бы и падал, так бы и падал...

— Не жадничай, Никанор. В другом месте больше заработаешь. А насчет пятнадцатого забоя не тревожься: твой он, никому не отдам. Сделай свое дело в Атаманьем кутке и вертайся сюда, вдалбливай на здоровье.

Никанор опустил похолодевшие руки, заскреб ногтями льдисто-скользкую почву.

— Шо ты сказал, Гаврила? Атаманий куток?

— Ну да.

— Так там же... гремучий газ... Крест белеет на забое.

Десятник лихо свистнул, ухарски сдвинул на затылок картуз с лакированным козырьком.

— Тебе ли бояться, Никанор! Карл Хранцевич надеется на тебя, как на каменную гору... Не уголь ты будешь рубать, а газ выжигать. Помнишь, как два года назад? Ты здорово тогда изловчился. В одну упряжку на корову зашиб. Соглашайся!

Гаврила протянул в темноту руки, взял что-то мягкое и громоздкое и бросил на колени Никанору.

— Вот твое снаряжение. А вот...— извлек из карманов две бутылки водки, кусок колбасы, французскую булку,— вот и подкрепление. Выпей добре, закуси, отдохни со смаком и храпом, а потом...

Никанор тупо, не мигая, не дыша, смотрел на «снаряжение»: шубу, вывороченную белой шерстью наружу, валенки, баранью шапку, длинную палку с намотанной на конец, пропитанной керосином тряпкой.

— Значит, гремучий газ выжигать? — наконец спросил он.

Гаврила радостно закивал сплюснутой своей головой.

— Ага! Карл Хранцевич так просил, так просил!.. Убыток он большой терпит от того креста, что на Атаманьем.

Никанор вдруг вскинул голову, неожиданно осклабился — сквозь черненую бороду блеснули сахарные зубы.

— Убыток, известное дело, а то як же! Тыщи пропадают под землей. Кровью обливается хозяйское сердце. Ради такого случая не пожалеет Карл Хранцевич не одну золотую десятку.— Никанор прищурился, посмотрел прямо в плутоватые убегающие глазки десятника.— Гаврила, надуть задумал? Не дамся. Прибавляй!

Гаврила вздохнул, достал из потайного кармана еще один золотой.

— Бери, цыган!

Никанор, покачав бородой, загудел:

— Гаврила, мало!

— Хватит, побойся бога, Голота!

— Нехай он меня боится. Бачишь, яки ручищи!.. Прибавляй!

Гаврила, обиженно жмурясь, достал из кармана еще одну десятирублевку, положил себе на ладонь.

— Вот!.. Вся хозяйская щедрость. Тебе две части, а мне одна. Божеская это справедливость, Никанор. Я ж за тебя хлопотал перед Карлом Хранцевичем, я ж дал ему гарантию, что все сделаешь, как надо, аллюр три креста.

Никанор слабо махнул рукой.

— Ладно, пользуйся. Ну, а теперь давай выпьем!

— Постой, Никанор!.. Давно хочу спросить... Где ты наловчился этого зеленого зверя, гремучий газ, укрощать ?

— В давние времена, еще. в молодости, когда работал в Польше, в Домбровских шахтах. Немецкие инженеры натаскали. Жалели деньги на вентиляцию, не проветривали выработки. вот и додумались тайком сжигать газ. Подсудное это дело, а? — Никанор усмехнулся, подмигнул десятнику.

Гаврила похлопал забойщика по плечу.

— Хватит, все ясно, дружище!.. Давай лучше выпьем.

— Ладно, выпьем.

Никанор вышиб пробку, ударив ладонью о дно бутылки, и, не пролив на почву ни единой капли, протянул водку десятнику.

Покончив с водкой, забойщик и десятник разлучились: Гаврила пополз в штрек, готовить Атаманий куток к пожару, а Никанор нагреб под стенку пласта мягкого теплого угля — устроил себе перину, подкрутил до отказа фитиль своей бензиновой лампы, лег, накрывшись с головой хозяйской овчинной шубой, и крепко заснул.

Разбудил его тот же Гаврила. Стоял у изголовья на корточках, светил в лицо надзор кой, толкал в плечо.

— Вставай, Голота, вставай, друже. Пора!

Никанор поднял лохматую голову, испуганно спросил:

— Давно гудет?

— Кто гудет?.. Проснись, борода! Ты не в балагане, не под боком у своей Марины, а в шахте. Продирай глаза скорее. Ночь уже на земле.

— Ночь? — Сбросил тяжелую горячую шубу, смахнул со лба, с усов сонный пот, поскреб волосатую грудь, широко зевнул.

— Спал, спал и не выспался,— с досадой ворчал Гаврила.

Никанор звонко похлопал себя по голому животу — сыт и весело усмехнулся.

— Нет, Гаврила, добре поспал, не жалуюсь. Выспался так, шо в чертово пекло пойду, а не только в Атаманий куток. Так, значит, уже ночь?

— Ночь! Самое время. Карл Хранцевич лишних людей, на всякий случай, не пустил в шахту, на-гора оставил... чтобы без свидетелей. Понимаешь?

Никанор строго взглянул на десятника.

— Понимаю. Даже и то понимаю, шо вы со своим хозяином скрываете от меня...

Гаврила виновато потупился.

— А насчет семейства не беспокойся: упредил твою Марину, что муженек остался на сверхурочную упряжку. Вот — хлеба и печеных картошек тебе велела передать.

Гаврила сунул в руки забойщика узелок с харчами, умолк, нетерпеливо ждал, торопил глазами.

Никанор водрузил на голову баранью шапку, приладил на крестце, за поясом, обушок, взял шубу, валенки. Холодный факел вручил десятнику и решительно поднялся.

— Пошли!

Атаманий куток — в самом глубоком дальнем конце шахты — жаркий, удушливо-сырой. Он богат перевалами — нарушениями залегания пласта. На Атаманий пласт с особенно жестокой силой нажимает верхняя толща пород, создавая в забоях большое давление. Сюда из недр земли, из дальних и ближних пещер привольно течет рудничный газ метан.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: