Прочел на стене:

«Братья и Сестры, не валяйте дурака. ОН уже близко». Умник. «Ночью будет проведена очистная кампания. Тем, кто на третьем круге, явка необязательна». Свой Человек.

Македонский сложил у себя под кроватью груду кастрюлек и чашек. До этого он целый час мыл их и протирал.

–  Пригодятся,  – сказал он, когда я в третий раз заглянул под кровать.

–  Где пригодятся?  – спросил я. –  Да где угодно,  – ответил Македонский и стянул одеяло пониже, прикрывая свой склад.

Хотя о выпуске не говорят (автобусы и Иерихончики не в счет), близость его ощущается. Девушки, например, часто плачут. Глаза у них красные и опухшие, во всяком случае, у тех троих, которых я вижу каждый день. Русалка живет в нашей спальне, Рыжая иногда приходит ночевать. Спица появляется по вечерам одолжить кофеварку для Логов. И все ужасно дерганые, так что с ними боишься заговаривать. Особенно Рыжая. Она везде таскает с собой древнего плюшевого медведя, у которого один глаз из стекла, а другой пуговичный. Если его щелкнуть, поднимется облачко душной, коричневой пыли и запахнет чем-то очень старым, так что сразу представится, что с ним играла еще ее прабабушка, и он уже тогда был не новый. Этого страшного мишку Рыжая вечно кладет рядом со мной, а если я прошу его убрать, глаза у нее делаются злыми и несчастными, как будто я смертельно ее обидел.

В Доме траур. Начался ремонт, которым так долго всех запугивали. Всюду понатыкали стремянок, и штукатурщики в комбинезонах соскребают со стен рисунки и надписи. Народ, не вынеся такого надругательства, разбежался по спальням. Чистить начали с лазаретной площадки и потихоньку продвигаются к Перекрестку. Я выбрался поглядеть, на что это похоже. Вообще-то на что угодно, только не на наш коридор. Стены грязные и какие-то обскобленные, сплошь в шрамах. Светлее не стало, стало как-то унылее.

«Крови! Я жажду крови!» – периодически вопит Табаки. Именно в mom момент, когда о чем-нибудь задумаешься и расслабишься. Все пакуют рюкзаки. Носят их с собой в коридоры и обратно в спальни, распаковывают и опять собирают. Как на кого не взглянешь, он занят своим рюкзаком. Очень жарко.

«Война с девушками» – это когда Шакал въезжает с криком: «Они! Опять!» – и все вскакивают, а потом опять садятся, вернувшись к своим делам. В это время группки мрачных девиц вваливаются в Кофейник и занимают его часа на два, чтобы потом с тем же грозным видом удалиться. Не совсем понятно, почему это называется войной и почему парни прячутся по спальням, уступая девушкам коридор, но при этом делают вид, что у них этот коридор отняли силой. Подозреваю, что все это придумано от скуки, такими, как Лэри и Шакал, которым надо чем-то себя будоражить и запугивать.

Штукатуры все замазали, подровняли и переместились на первый этаж. Стремянки и защитная пленка на полу остались. Говорят, завтра прибудут маляры. Лагерь Логов на первом временно свернут. Лэри вернулся в спальню. Логи теперь весь день торчат во дворе, потому что от вида коридоров им не по себе, а находиться в спальнях они уже отвыкли.

–  Я – на охоту,  – говорит Табаки, выруливая утром из спальни. К подножке его Мустанга каждый день добавляется еще одна гирька, но рюкзак тяжелеет быстрее. Ездит Табаки, гремя и позвякивая, как скобяная лавка на колесах.

–  Он уже как Белый Рыцарь,  – говорит Лорд.  – Падает через каждые два-три метра. В конце концов покалечится.

–  Положимся на его везение,  – говорит Сфинкс.  – Не отнимать же у него рюкзак. Это будет похуже нашествия Иерихончиков. –  Нет, конечно,  – пугается Лорд.  – Лучше уж тогда сразу в автобус.

–  Что за автобус такой?  – спрашиваю я Лэри после завтрака.  – Про который все кругом говорят.

Он зевает, как крокодил, и уныло таращится.

–  Автобус? Да нет никакого автобуса, ты чего? Откуда бы он взялся? Просто болтают люди. Кто-то пошутил, а остальные подхватили.

–  И ты подхватил? Ты тоже все время о нем болтаешь.

–  Я?  – он почему-то обижается.  – Ничего я не подхватывал. Зачем мне это? У меня своих проблем хватает.

–  То есть тебе это ни к чему. Тебе и так хорошо.

Лэри совсем мрачнеет.

–  Конечно, мне хорошо. Я – что? Мне скажут – автобус, я и сяду в него.

–  Сядешь в придуманный автобус?  – не веря своим ушам, уточняю я.

–  Надо будет сесть – сяду,  – Лэри нервно оглядывается и нагибается ко мне. Левый глаз его жутко косит. –  Странные у тебя вопросы какие-то, Курильщик,  – говорит он шепотом.  – Не нравятся мне они, понятно? Ты лучше езжай своей дорогой, а то у меня дела. Не до тебя мне, понятно?

Прочел на стене: «Непрестанно размышляя, открыл Закон Непротивления. За справками обращаться в шестую с 3.00 до 3.05». Большой Брат.

Ко мне подходит Крысенок Белобрюх и, стесняясь, просит написать о нем в «той своей тетрадке».

–  Зачем?  – удивляюсь я.

–  Чтоб я там тоже был.

Смотрит умоляюще, щеки вымазаны шоколадом, сам как будто лет на пять младше, чем все здешние.

–  Слушай, а вообще-то сколько тебе лет?  – спрашиваю я его.

–  Шестнадцать,  – говорит Белобрюх, сразу мрачнея.  – Ну и что?

–  Зачем тебе нужно быть в моем дневнике? Только честно.

–  Это мой первый круг,  – признается он убитым тоном.  – Я должен фиксироваться, где только смогу, а не то вылечу.

–  Куда? – я уже почти завываю. – Куда ты вылетишь?! Белобрюх глядит на меня с ужасом и пятится. Я еду на него, а он, видно, не понимает, что только для того, чтобы извиниться, потому что разворачивается и улепетывает со всех ног, не оглядываясь, и никакие мои «постой!» и «эй!» на него не действуют.

Сфинкс говорит, что если я буду пугать малолеток, он надает мне по шее. «Это он меня напугал, а не я его».

Утром просыпаюсь от какой-то возни у окна. Открываю глаза и вижу, что все сгрудились у подоконника. Что-то обсуждают, спорят и кричат.

–  Говорю вам, это Соломон и Дон вернулись!  – орет Шакал.  – С отрядом мстителей-единомышленников! Вот увидите, я угадал!

–  А я вот считаю, что это люди из соседних домов,  – высказывает предположение Лэри.  – Явились требовать, чтобы Дом поскорее сносили. Устали уже ждать.

–  Да нет же, это точно чьи-то родители!  – волнуется Рыжая.  – Только родители способны на такое.

–  Ты думаешь, там могут быть наши бабушки?  – с ужасом спрашивает Слепой. Он тоже торчит у подоконника, но наружу, конечно, не высовывается.

–  Почему именно бабушки?  – удивляется Рыжая.

–  Что там такое?  – кричу я.  – Что случилось?

Ко мне оборачивается только Сфинкс.

–  Там палатки. Возле самого Дома,  – объясняет он.  – Четыре штуки.

–  Кемпинг!  – орет Табаки, повисший на оконной решетке.  – Целый кемпинг мстителей!

Я начинаю одеваться. Почему-то в страшной спешке. На подоконник мне не взобраться, даже если с него все слезут, но я все равно веду себя так, как будто сейчас встану, растолкаю всех и тоже посмотрю.

Единственный, кто остался на кровати, кроме меня,  – Лорд. Курит и делает вид, что ему на все наплевать.

–  Бабушки как раз вряд ли поселились бы в палатках,  – говорит Рыжая.  – Мне так кажется…

Рыжая стоит на подоконнике в полный рост, в куцей маечке на бретельках и в трусах. Майка не дотягивает до пупка, а трусики у нее ярко-красные, под цвет волос. Под мышкой зажат пыльный мишка. Я соображаю, что Лорду это вовсе не нравится. Что он потому сидит такой мрачный, что Рыжая торчит в окне полуголая, хотя ему бы лучше порадоваться, что не совсем голышом. Она и без майки бы там запросто встала, уж я-то знаю.