– Он меня толкнул! Все видели?

– Бей его! – поощряя мордоворота, загорланили его приятели.

Увернувшись от пудового кулака, Удача молниеносным выпадом кобры вонзил пальцы в толстое горло. Мало кто понял, что случилось – все видели только, как мордоворот ошалело выпучил глаза, рыбой на воздухе судорожно открыл и закрыл рот и стал оседать, будто надолго потерял желание двигаться. Приказчик ринулся на противника со спины, целя кулаком в затылок, однако напряжённые чувства воина угадали и ощутили его поведение, Удача гибко отступил в сторону и, пока приказчик невольно врывался в толпу, с гортанным выкриком наотмашь поддел его локтём под нижнее ребро. Плотная толпа прогнулась под налетающим и падающим на неё грузным телом. Удержанный её приказчик рухнул на колени, схватился за бок, надтреснутым голосом с усилием выговорил:

– Ребро... ребро сломал...

И на неровном выдохе слабо замычал от боли. Толпа окаменела в растерянности. Удача быстро расстегнул кафтан, вынул из‑за пояса и вскинул оба пистолета, и безмолвная, утихшая толпа раздалась, выпуская его из круга к торговому ряду. Сплюнув впереди себя алой слюной, он зашагал вон с рынка, отложив намерение сделать подарок персиянке до другого раза. Выйдя за ворота, он уже забыл о драке, поглощённый мыслями о Плосконосе. Появление недруга переодетым кочевником было неожиданным, и только случайность помогла избежать удара ножа в спину. Он решил про себя без крайней необходимости сторониться, избегать людных мест, а в таких местах впредь быть осторожнее.

Он не заметил, что Плосконос отделился от ещё переживающих драку многочисленных зевак, пристроился к гурьбе степняков калмыков и, обходя лавки крайнего торгового ряда, проследил за ним. Когда он потерялся за углом переулка, Плосконос отстал от степняков и заспешил гончарной улицей к крепостным воротам. У распахнутых ворот оба городовых стрельца уселись на бочках, играли в кости. Они бросали их на перевёрнутое дно третьей бочки и даже не глянули на прошедшего рядом кочевника, который в Белом городе свернул на боковую улицу. Пустынная улица, казалось, жила в ожидании важных событий и настороженно прислушивалась к его одиноким шагам, пока он не вышел на соборную площадь сбоку приказных палат воеводы.

Из собора доносилось пение богослужения, и под это пение он поднялся белокаменным крыльцом, чтобы полумраком под коротким сводчатым потолком выйти к дверям рабочего помещения воеводы. Возле дверей, за впритык придвинутым к окну письменным столом тоскливо скучал недовольный всем на свете чиновный дьяк. Дьяк повернулся от окна, вяло окликнул и предупредил:

– Эй? Куда ты, чёртов нехристь? Нельзя к воеводе.

Однако медный пятак, мягко цокнув о край стола, немного оживил его. Накрыв монету худой пятернёй, он подвинул её к себе и пояснил, как русский чиновник делает это бестолковому дикому инородцу:

– Разинский хазарин у него. Не велено никого пускать...

Он осёкся в растерянности, так как, услышав его разъяснения, кочевник на цыпочках с короткого шага приник ухом к двери воеводиной палаты. Изумлённый дьяк строго выдохнул:

– Тебе же...

Однако серебряный гривенник, который возник в пальцах вынырнувшей из кармана халата руки, и открывшееся под снятой с головы лисьей шапкой русское лицо с плоским носом заставили его осечься. Как охотничья собака при виде дичи, он не отрывал жадного взгляда от гривенника и сообразил, что плосконосый вовсе и не кочевник. Из опасения, что полтинник исчезнет, он привстал и крадучись оказался рядом. Успокоенный тем, что монета без сопротивления перешла в его ладонь, сам хотел было прислониться ухом к двери, но плосконосый грубо оттолкнул его обратно и показал сильный кулак, так сверкнув глазами, что дьяк невольно отступил и сел на место, не посмел удовлетворить разбуженного любопытства.

Не замечая больше дьяка, Плосконос напряжённо прислушался к тихому разговору. Вначале слышалось лишь невнятное бормотание. Потом заговорили громче и отчётливее.

– ... А ты уверен? Неужели царский порученец так ловок? – с сомнением высказался Прозоровский. – Когда ж он успел подобрать ключ к сердцу княжны?

– Что нам гадать, – насмешливо отозвался Мансур. – Закончи пир, как прошу, чтоб атаман к полуночи возвратился. Мы и узнаем, найдёт он его в своей спальне, иль нет.

– Гм‑м, – князь помолчал, затем раздельно выговорил. – Заманчиво, чёрт дери... Взбесится от ревности, глупостей наделает. Ладно, убедил. И всё ж, сомневаюсь, что этот порученец царя Алексея залезет в само ваше логово. Он не выглядит глупцом.

– Мало ль безумств натворили ради красавиц даже самые хладнокровные мужи? – с уверенностью в успехе задуманного возразил Мансур. – Что нам гадать? Ночь покажет.

Плосконос узнал, что его сообщники замышляли без него, и после этих слов потянул ручку на себя. Дверь не заперли изнутри, а недавно смазанные петли не издали ни звука. Его появление без предупредительного стука было для увлечённых обсуждением заговора против Разина злоумышленников неожиданным, заставило смолкнуть в том положении, в каком он их застал. Мансур опирался рукой о край стола, наклонялся к лицу сидящего в кресле воеводы и, как от прикосновения раскалённого клейма, резко обернулся. Увидев вошедшего, скрыл испуг и неторопливо распрямился. Князь же чертыхнулся и нахмурился. Плосконос намеренно не замечал их недовольства, плотно закрыл дверь и сообщил вполголоса:

– Вы тут задумываете всякие козни. А только я вам мог всю игру одним ударом испортить. Не далее, как полчаса назад, на рынке, где видел царского порученца. – При этих словах он выразительно дотронулся до ножен с рукоятью четырёхгранного стилета. И прошипел обоим холодный упрёк: – Договорились же, действовать сообща.

– Я посылал за тобой верного слугу, – продолжая хмуриться, заметил Прозоровский. – В доме он тебя не нашёл.

Плосконос, как от похвалы, оттаял, и лицо его расплылось в безобразной ухмылке.

– Не привык я бездействовать, быть собакой взаперти... Но в этом наряде калмыка меня вряд ли кто запомнит и признает.

– С таким‑то носом? – невнятно проворчал воевода.

Плосконос не расслышал этого замечания. Он посмотрел по очереди на обоих заговорщиков и опять стал серьёзно озабоченным, тихо потребовал:

– Я не буду мешать тому, что услышал. Но после, когда царский порученец станет не нужен делу, вы мне его отдадите! И без лукавства. У меня с ним старые, личные счёты.

Он ясно дал понять, что не доверяет общим словам и ждёт от них недвусмысленных ответов.

– Мне всё равно, – пожал плечами Мансур.

– Ты его получишь, – с кивком головы твёрдо заверил князь.

Мансур выглянул в окно. Убедился в безлюдье на площади и быстро направился к выходу из комнаты. У порога остановился и прежде, чем выйти, обернулся к воеводе.

– Итак. Действуем, как условились?

Тот кивнул в подтверждение, и он вышел, сделав вид, что не заметил, как от двери метнулся к лавке и за стол плешивый дьяк. Шустро сойдя с крыльца, он поспешно завернул в ближайшую улочку и только на ней успокоился. На всякий случай постоял и убедился, что поблизости не околачивалось ни одного казака, некому было обратить на него внимание, некому было узнать его и сообщить атаману о посещении им воеводиных приказных палат. Он перевёл дух и самодовольно ухмыльнулся:

– Если уж ты, воевода, мне поверил, – пробормотал он себе под нос, – так уж влюблённый атаман поверит и подавно.

Обеими руками поправив на голове подбитую хорьком шапку, он решительно направился к городским воротам.

Пронаблюдав за ним в окно, Плосконос отступил к столу, который обременяли лишь медным подсвечником и локти Прозоровского, и полюбопытствовал у воеводы:

– Ты, действительно, ему доверяешь? – он придал голосу оттенок самого дружеского расположения.

Прозоровский медленно откинулся в кресле, ответил не сразу.

– Доверяю? – Он хмыкнул и слегка покачал головой. Обстоятельно рассуждая, продолжил: – Кому, вообще, можно доверять в такой смуте, при таком безвластии? Не знаешь, кому и в мелочи поверить‑то, на кого в простом деле положиться. Кто с кем, кто за кого, один чёрт разберёт. И уж верно, каждый, в первую очередь, за себя, увлечён своими страстями и кознями. – Он пронзил Плосконоса сощуренным взглядом. – Ты полагаешь, я развесил уши и верю каждому твоему слову? С какой стати? Даже Морозову я доверяю лишь постольку, поскольку он доверил мне опасное себе письмо.