Колон, напротив, был вызывающе уверен в успехе. Он считал, что его план все равно что принят; он уже видел, как он ставит королевской чете свои условия. Он не отправится по новому пути в Азию, пока не получит звания верховного адмирала того моря, которое он исследует, пока его не назначат вице‑королем стран, которые он откроет, если они не принадлежат уже Великому Хану, пока не обещают предоставить ему треть всего золота, жемчуга и пряностей, которые будут добыты в этих странах.

Возбужденный собственными мечтами, он, казалось, забыл о девушке, а она, обхватив колени руками, согнувшись и подняв к нему глаза, слушала, как он говорит торжествующим голосом, шагая по своей каморке. Потом безумцу в порыве щедрости захотелось и ее одарить хоть лоскутком той пышной мантии, которая ждала его по ту сторону океана.

Если он станет королем в стране своих грез, он вспомнит и о ней и поднимет ее на недоступную сейчас высоту. Она будет богаче всех дам, окружающих королеву, донью Исабелу; ее будут называть донья Беатриса; быть может, у нее даже будут не иноходцы, а слоны с золотыми башенками, и она с головы до ног оденется в жемчуга; меднолицые карлики понесут ее шлейф, а впереди побегут другие – с опахалами из перьев…

Но тут он приостановил поток своих красноречивых измышлений и после недолгого молчания сказал с грустью:

– Нет, Беатриса, ты останешься здесь и выйдешь замуж за какого‑нибудь здешнего юношу. Каждому свое. Ты еще совсем девочка; мы с тобой познакомились слишком поздно.

На следующий день его не было дома до позднего вечера. Совет под председательством Эрнандо де Талаверы, настоятеля монастыря Прадо, слушал его при закрытых дверях, а выходя из зала члены совета отказались сообщить кому‑либо о том, что там произошло.

Доктор Акоста еще раз услышал, как Колон упорствует в своих невероятных географических заблуждениях относительно величины земного шара, который он преуменьшал на одну треть его действительного объема, и относительно возможности без труда добраться за несколько недель до крайнего востока Азии, если плыть на запад.

К тому же, охваченный внезапным опасением, как бы кто‑нибудь из слушателей не присвоил плана – как это было в Португалии, – если он изложит его слишком подробно, он чрезвычайно поверхностно осветил доводы, служившие ему опорой. Доктору в свое время он рассказывал все это гораздо откровеннее и красноречивее.

Те члены совета, которые меньше других разбирались в вопросах географии, слушали его с наибольшим сочувствием. Его пророческая страстность и загадочность его бездоказательных заявлений производили на них впечатление. Акоста не мог не признать силу его воздействия на ученых, не занимавшихся специально географией и поэтому не имевших возможности оспаривать утверждения, которые тут же рождались в быстром уме Колона. Все эти домыслы, даже самые пустые и сомнительные, звучали в его устах внушительно, как неопровержимые истины.

Когда он не знал, как ответить на то или иное возражение, то прибегал к таинственности, упрямо повторяя: «Я найду земли в семистах лигах за Канарскими островами, а может быть, и ближе. Это острова, соседствующие с материком Великого Хана. Я это знаю твердо и больше не скажу ничего. Бог, который меня слышит, знает, что я говорю правду»..

Он отказывался привести в подтверждение своим словам какое‑либо веское доказательство; но его уверенный голос звучал так непреклонно, что даже Акоста был готов поверить, что у него действительно есть какие‑то тайные сведения о существовании этих ближайших островов. Может быть, он почерпнул их в бумагах своего тестя, старого лоцмана флота инфанта, дона Энрике? Может быть, живя в Порту‑Санту, он получил непосредственные указания от какого‑нибудь капитана, долго блуждавшего по океану и рассказавшего ему по возвращении о найденных им таинственных землях? Врач слышал, как андалусские моряки рассказывали об одном испанском капитане, который, отправившись с грузом продовольствия с Канарских на Азорские острова, был отброшен бурей на запад и, после многих мытарств, пристал к неизвестным островам. Благодаря своему грузу он смог пуститься в обратный путь, но матросы его команды погибали один за другим, и наконец, на одном из португальских островов, он потерял последних матросов и умер сам.

Одни предполагали, что этот капитан был родом из Уэльвы, другие его считали баском или галисийцем, но все сходились на том, что некий испанский мореплаватель, – один из многих, пропавших без вести в океане, – вернулся, чтобы умереть на христианской земле, и успел рассказать о своем нежданном открытии.

Не мог ли Колон познакомиться в Порту‑Санту или на Азорских островах с этим капитаном, которого кое‑кто называл Алонсо Санчесом из Уэльвы? Или, может быть, он узнал тайну умирающего через какого‑то посредника?

Среди членов кордовского совета, как среди любого официального собрания, были люди, полные нелепых представлений, роднивших их с чужеземным фантазером, и они пользовались этим внутренним сходством, чтобы спорить с ним.

Один утверждал, что если Колон будет плыть все время на запад, он и за три года не доберется до Азии, ибо расстояние слишком велико. Таким образом, выступавший предугадывал без каких бы то ни было данных существование никому не ведомого Тихого океана. Другой, исходя из шарообразной формы земли, доказывал, что кораблям нетрудно будет продвигаться вперед, так как они будут спускаться вниз, а вот совершить обратный переход будет нелегко, оттого что им придется взбираться по океану в гору.

Эта несуразная мысль, вызвавшая улыбку доктора Акосты, не была в те времена чем‑то неслыханным. Сам Колон много лет спустя, после одного из своих путешествий, уверял, что его кораблям пришлось долго подниматься по океану вверх, и благодаря этому он понял, что земля по своей форме подобна не шару, а скорее груше или женской груди, заканчивающейся соском, иначе говоря – холмом, на котором расположен «Земной рай».

Многие из тех, кто возражал Колону, жили точно так же, как и он, до самой смерти среди бредовых географических представлений, свойственных тому времени, от которых мало кому удавалось – избавиться.

Члены совета отпустили автора проекта, сообщив ему, что пригласят его еще раз для дальнейшего обсуждения вопроса.

Как только он ушел, они приняли решение довести до сведения королевской четы, что «предложение Колона не покоится на столь прочном основании, чтобы можно было решиться доверить ему доброе имя Испании и жизнь тех, кто пойдет за ним»; однако к этому не было добавлено никаких высказываний, порочащих опыт и знания просителя.

Весь день Беатриса думала только об этом совете, таком страшном для нее. Она не спешила идти в гостиницу «Трех волхвов», боясь узнать о том, что произошло, и в то же время стремясь узнать это, чтобы избавиться от глухой тревоги, томившей ее весь день.

Под вечер она явилась туда и, услышав, что сеньор Кристобаль у себя, стала подниматься по лестнице, сначала с осторожной медлительностью, а затем бегом, когда ее уже не могли видеть стоявшие внизу женщины.

Она остановилась на деревянной галерее, выходившей во внутренний двор, возле двери убогой комнаты. Позади Беатрисы, постепенно бледнея, нежно‑розовым дождем струился свет заходящего солнца. На фоне этого угасающего сияния девушка казалась более высокой, даже величественной, как будто несла в себе всю радость жизни.

Прямо перед собой она увидела через раскрытую дверь огонек сальной свечи в медном шандале, стоявшем на столе, на конце которого лежала свернутая карта, вызывавшая у нее такой восторг. На другой конец стола опирался локоть в протертом рукаве; сжатый кулак поддерживал щеку.

К девушке, словно почувствовав ее появление, поднялись глаза, странно расширенные, с покорным и безнадежным взглядом. Эти золотисто‑голубые глаза светились прозрачным блеском… Слезы.

Беатриса почувствовала, что тоже сейчас заплачет. Герой Великого Хана, вчера еще гордый и победоносный, рухнул с беспредельных высот ее воображения и вновь обратился в человека в рваном плаще.