– Когда‑нибудь вы отправитесь туда со мной, дон Кристобаль, – говорила она торжественно, – чтобы составить представление о том, какие земли ваша супруга принесет вам в приданое. Они, конечно, далеко не такие, как ваши владения в Катае или Сипанго, но, как бы то ни было, это все‑таки лучше, чем взять жену в одной рубашке. Ай! Ну тебя, чертов моряк! Не смей меня трогать! Какая наглость! Руки у тебя как у епископа и рисуешь ты ими чудные вещи, да следовало бы их у тебя отрезать!

И в таком духе они разговаривали изо дня в день, пока не пришло из Саламанки письмо, которое принесло им обоим и горе и радость в одно и то же время.

Им предстояла внезапная разлука. Придворные друзья Колона не забыли об его планах и снова начали помогать ему. Письмо было от брата Диэго де Десы, наставника дона Хуана. Королевская чета навела порядок в Галисии и находилась теперь в Саламанке; и Деса как воспитатель инфанта последовал за двором.

Этот монах, любивший Колона за его религиозный пыл и за многочисленные ссылки на святое писание и отцов церкви, которыми тот подкреплял свои космографические домыслы, решил, что ему следует воспользоваться пребыванием в Саламанке, чтобы снова свести своего подопечного с королевской четой. Кроме того, Саламанка славилась университетом и связанными с ним школами при монастырях. Все, что Колон будет там говорить, пусть даже и неофициально, приобретет отпечаток учености, связанный с именем этого города. Деса прислал ему денег на эту поездку, и Беатриса осталась в Кордове, ожидая возвращения своего любимого фантазера. Это отсутствие могло продолжаться несколько месяцев. Несомненно, он должен был вернуться в Кордову вместе с двором, и так как средства связи были в те времена скудными и затрудненными, им довелось обменяться лишь несколькими письмами. Она была сравнительно спокойна, без ревнивых подозрений влюбленной женщины, зная, что он находится возле влиятельного отца Диэго де Десы, среди ученых монахов монастыря святого Стефана, где он поселился.

Доминиканцы монастыря святого Стефана в Саламанке были горячими приверженцами наук и содержали в своих стенах школу, связанную с университетом. Отец Деса, будущий епископ Паленсии, человек, полный благородных устремлений и уважения к тем, кто обладал большими знаниями, чем он сам, считал этих монахов ученейшими людьми и хотел, чтобы они, выслушав Колона, оказали ему поддержку.

Колон провел несколько месяцев в этом монастыре, ведя мирную, созерцательную жизнь, беседуя с наиболее образованными из монахов и с некоторыми университетскими профессорами, которых привлекло туда присутствие иностранца, болтавшего так занимательно.

На время вакаций эти сборища были перенесены в прекрасное поместье Валькуэво, принадлежавшее монастырю, расположенное в нескольких лигах от Саламанки. Эти разговоры никогда не носили официального характера, и университет никогда не принимал в них участия. Это были дружеские обсуждения теорий, которые Колон излагал как основание для своего путешествия.

Наиболее сведущие в математике и космографии возражали ему, справедливо или ошибочно, согласно науке своего времени. У некоторых возникали те же сомнения, что и у доктора Акосты.

Никто не сомневался в том, что земля – шар; это была старая истина, признанная уже за несколько столетий до того всеми образованными людьми Испании и Португалии. Но они не могли согласиться с тем, что она так мала, как предполагал Колон, надеявшийся увидеть первые острова Азии, проплыв на запад всего лишь несколько сот лиг.

Большинство же его слушателей, ученые теологи или знатоки древней литературы, были захвачены рассказом мореплавателя, как чтением занимательной повести. Именно они‑то и поверили всему, что он утверждал. Оставив в стороне научную сторону проекта, они зато приняли все остальное, опиравшееся на священное писание и на истолкование воли божьей, так как почувствовали себя здесь на твердой почве.

Колон обращался за поддержкой к богу. Не мог господь создать мир так, чтобы большая часть его оставалась под водой. Поверить этому было бы кощунством. Суша на земном шаре во много раз превосходит море. Океан зани» мал, по его мнению, всего лишь седьмую часть, а логичен ским следствием такого необычайного сокращения водных пространств являлась близость иберийских берегов к расположенной как раз напротив них китайской провинции Манги, крайней оконечности Азии. Нужны только попутный ветер и благоприятная погода, чтобы за несколько недель добраться от одного побережья до другого, задержавшись при этом на островах Великого Хана, находящихся еще ближе.

Как бы вдохновленный свыше, он твердил то, что льстило патриотизму испанцев.

– Суждено исполниться, – заявлял он, – тому, что так ясно говорил об этих землях господь устами пророка Исайи во многих местах своего писания, утверждая, что из Испании придет туда святое имя.

И чтобы еще усилить свои доводы, он напоминал о том, что волновало весь христианский мир: о завоевании святых мест.

– Иерусалим и гора Сион должны быть восстановлены руками христиан. Кто же сделает это? Господь, устами Исайи, говорит об этом в четырнадцатой главе. Выходец из Испании восстановит Иерусалим. И калабрийский Иоахим также сказал, что из Испании явится тот, кто вновь воздвигнет храм на горе Сион.

Слушателям было известно имя итальянского мистика Иоахима дель Фьоре;[67] однако же те, кто из любопытства обращался к названной главе книги пророка Исайи, не находили в ней того, о чем говорил этот бродячий пророк. Но разве дело было в этой ошибке? Вера, с которой он излагал свои убеждения, ограждала его от какой бы то ни было критики. Он считал себя тем, на кого указывали Исайя и аббат Иоахим; он был тем, кто выйдет по воле божьей из Испании, чтобы распространить его учение по всем этим богатым дальним странам, где еще не ведают его имени. Почему бы не поддержать такого человека?

Личное влияние доминиканских монахов Саламанки и глава об их учености, которой умело воспользовался отец Деса, привели к тому, что королева Исабела вернулась к мысли о Колоне, хотя и отложила его путешествие на более отдаленное будущее, когда война с Гранадой окончится и расходы будут не так велики. А в доказательство своего расположения она включила его в состав придворных, как человека, услуги которого в дальнейшем пригодятся, и королевские казначеи получили приказ предоставить ему деньги на пропитание и дорожные расходы.

Вместе с двором он вернулся в Кордову, но теперь его уж никто бы не назвал человеком в рваном плаще. Все же его положение оставалось по‑прежнему неопределенным. Когда королевская чета закончит войну с Гранадой и займется его планом? Как бы то ни было, звонкий металл, которым его одарили король и королева, поднял его в глазах толпы, несколько выделив из числа прихлебателей и попрошаек, сопровождавших этот военный двор в его постоянных скитаниях по Испании.

Беатриса и ее семья также оценили честь, оказанную чужеземцу. Диэго де Арана, двоюродный брат девушки, королевский идальго, весьма непринужденный в речах и манерах, привыкший пускать в ход шпагу и внушать ею уважение к себе, завязал дружеские отношения с поклонником Беатрисы, увидев его близость ко двору и поняв, что когда‑нибудь сможет заручиться его покровительством., Брат Беатрисы, Педро де Арана, также познакомился со своим будущим шурином, приехав на несколько дней в Кордову.

Военные действия 1487 года велись больше на море, чем на суше. Королевская чета предприняла осаду Малаги и заняла почти все свои корабли и каравеллы под перевозку продовольствия и войск и для охраны той части Средиземного моря, которая примыкала к проливу, – все это с целью борьбы с африканским флотом, шедшим на помощь осажденным. Педро де Арана, который был всего на два года старше Беатрисы, считал, что уже достиг в своей профессии вершины славы: в одном из сражений главный надсмотрщик галеры, на которой он находился, был убит маврами, и он занял его место.

Беатриса, казалось, стала совсем другой. Четырехмесячная разлука сломила добродетельную строгость, которая всегда крылась даже в самых непосредственных проявлениях ее любви. Она почувствовала опасность навсегда потерять возлюбленного, который мог увлечься во время своей поездки другой женщиной, и этот страх поборол наконец ее стойкость. Колон заметил необычайную покорность во всех ее словах и поступках. Она затихала в его объятиях, любовно повинуясь ему; ее прежний быстрый и решительный отпор сменился слабым сопротивлением, и однажды они как будто безвольно соскользнули, увлеченные собственной тяжестью, по этому покатому склону и досыта насладились плотским грехом; и этот человек, пророк и путешественник, познал предельное удовлетворение мужского желания, и будущее представилось ему только как простое повторение блаженного настоящего.