Последняя столица испанских мавров вот‑вот должна была пасть. Ее король Боабдил, который много лет тому назад, сражаясь против своего отца и дяди, побывал в плену у королей‑католиков, поддерживал тайные сношения со своими прежними притеснителями. Сам он давным‑давно охотно бы кончил эту войну и подчинился христианским правителям, но он опасался религиозного фанатизма и национального энтузиазма своего народа, более многочисленного, чем когда‑либо. Все мусульмане, бежавшие из городов, которые дон Фернандо завоевывал один за другим, нашли убежище в Гранаде. Никогда еще в этом городе не было такого огромного количества жителей. Много там было также и дервишей[68] и других исступленных приверженцев своей религии, возбуждавших фанатизм гранадского населения, голодавшего все сильнее из‑за трудностей осадного положения.

Цветущие поля Гранады уже в течение нескольких лет опустошались неприятелем, а теперь непомерно возросшее население города уничтожило все оставшиеся припасы. Все города христианской Испании посылали свои войска на эту войну, в этот своего рода последний крестовый поход. Королева Исабела расположилась со своим двором в Санта Фе, под Гранадой, чтобы показать, что осада этого города будет длиться до окончательной победы.

Из Центральной Европы также прибывали дворяне, чтобы сражаться под предводительством короля‑католика. Теперь, когда мусульмане уже в течение тридцати шести лет владели Константинополем, нужно было навсегда изгнать их хотя бы из этого, противоположного конца Европы. Даже из Англии являлись благородные рыцари, и пышный испанский двор дивился богатству их вооружения и видневшейся из‑под лат одежде с вышитыми на ней гербами, украшавшими также и чепраки их боевых коней. Египетский султан отправил послов с грозными предостережениями королям‑католикам, возложив эту миссию hi нескольких монахов, живших в святых местах. Если испанцы не снимут осаду Гранады и не оставят в покое ее жителей, он отомстит им тем, что перережет всех христиан, живущих в Палестине. Но дон Фернандо и донья Исабела с пренебрежением отнеслись к этим угрозам и ограничились тем, что взяли под свою защиту монахов, привезших это устрашающее послание.

Забытый всеми Колон, который томился в лагере под Гранадой, затерянный в толпе военных, разговорился с этими пришельцами с Востока. Бедственная жизнь, которую они там вели, разожгла его веру и явилась еще одним доказательством своевременности его плана и срочной необходимости осуществить его. На то золото, которое он, несомненно, привезет после первого же посещения Великого Хана, можно будет снарядить более многочисленные войска, чем те, которые осаждали Гранаду и состояли из двадцати тысяч всадников и пятидесяти тысяч пехотинцев, – небывалое скопление военного люда, содержание которого представляло для истощенной страны большую трудность, преодолеваемую королем только благодаря помощи испанских евреев‑купцов. При помощи золота Катая и Сипанго безумный мечтатель думал собрать войско в сто тысяч человек или еще больше и навеки изгнать неверных из Иерусалима и соседних с ним святых мест. Но никто не хотел его слушать, даже самые близкие друзья.

Нелепо было даже вспоминать о его плане в эти решающие дни. Страна шла на величайшие жертвы. До самых отдаленных поселков Испании доходили воззвания к обитателям – помочь в войне против неверных своими приношениями; «каждые двадцать дней люди платили налоги», – говорит один историк того времени о непрерывных обложениях. И, несмотря на это, наступали минуты, когда денег недоставало и королевская чета не знала, где их раздобыть.

Дон Фернандо через одного из своих приближенных, который дерзко пробрался в Гранаду, переодевшись в платье мусульманина, поддерживал отношения с Боабдилом и его советниками. Они были согласны сдать город, но не знали, как это привести в исполнение, боясь религиозного исступления собственных подданных.

Наконец однажды ночью христианские войска с помощью Боабдила тайно проникли в Альгамбру, и на рассвете население Гранады увидело на башнях прославленной крепости флаги королей‑католиков, знамя с изображением Христа и серебряный крест кардинала Мендосы.

Король и королева расположились в Альгамбре, не спускаясь в город даже после подписания официального акта о его сдаче и о низложении Боабдила.

Было бы неразумно подвергаться опасности стычек на перекрестках в огромной, переполненной людьми Гранаде, кишевшей, как муравейник. Следовало предоставить времени постепенное умиротворение этого неприятельского города, который теперь благодаря победе стал частью королевских владений.

Через несколько дней королевский двор решил вернуться в дома Санта Фе и в роскошные палатки своего лагеря. Победители вели совсем иной образ жизни, чем мусульманские монархи, построившие этот дворец. Христианам было не по себе в залах из резного алебастра с золотыми надписями во славу Аллаха. Их тяготили неудобства, связанные с чуждыми им обычаями. Когда они сидели на троне или в креслах, перенесенных в Альгамбру, окна оказывались не на уровне их глаз, а гораздо ниже. Арабские архитекторы расположили их так в расчете на мусульманских правителей, сидевших на подушках на полу, в то время как придворные стояли перед ними на коленях.

Колон, ожидавший до сих пор в состоянии терпеливо беспокойства, опять погрузился в суетливую деятельность, как в первые дни своего пребывания в Кордове. Настало время, когда король и королева должны были наконец выполнить свое обещание.

Сантанхель, Кабреро и другие приближенные арагонского короля добились того, чтобы последний отвлекся на мгновение от забот, связанных с его последней победой, и присутствовал при разговоре мореплавателя с королевой Исабелой. Пора было выслушать этого просителя, который вот уже семь лет предлагает отправиться на поиски азиатских богатств западным путем. Каких же наград он просит за свои труды?

Король дон Фернандо, привыкший как солдат и как дипломат скрывать свои чувства, не смог скрыть изумления, услышав требование этого незнакомца. Бывший «человек в рваном плаще» добивался звания адмирала океана, звания, созданного только для него, и тех же прав, которые до сих пор предоставлялись адмиралам Кастилии. Это значило занять одним прыжком второе по значению место в Испании, вознестись почти над всей военной знатью. Мало того – он еще хотел быть вице‑королем и бессменным губернатором всех земель, которые он откроет при своем продвижении на запад, если там не будет правителя или если он их завоюет, причем эта власть будет переходить к его потомкам до самых отдаленных поколений. Помимо всех этих почестей, ему должны были достаться третья, пятая и восьмая часть всех богатств, приобретенных им самим или подчиненными ему испанцами, путем обмена или торговли в открытых им странах.

Дон Фернандо счел бесполезным выслушивать дальше эти требования, которые он находил нелепыми и даже наглыми. Ведь этот человек, не способный вложить ни одного мараведи в свое предприятие, сделался бы таким образом настоящим королем открытых им стран и получал бы вместе со своей семьей пятьдесят три процента дохода со всего, что будут давать эти земли. Арагонский король, подсчитавший все это в уме, был убежден в безумии Кокона еще больше, чем те кордовские сеньоры, которых он так ошеломил, впервые предложив им свой план.

Донья Исабела, несмотря на доброе расположение, с которым она всегда относилась к этому одержимому, выслушивая со снисходительной улыбкой его благочестивые намерения обратить всю Азию в христианство и отправиться на завоевание святых мест, отпустила его молча и холодно, так же как и ее супруг. Аудиенция окончилась так же, как много лет назад в Португалии. С этим человеком говорить было бесполезно.

Со своей стороны, Колон почувствовал с той стремительностью перемен настроений, которая свойственна людям с большим воображением, ненависть ко всей этой стране, на которую он только что возлагал столько надежд. Ему припомнились даже причины всех ссор и неприятностей, происходивших в его семейной жизни в Кордове. Не хотелось думать ни о Беатрисе, ни о маленьком Эрнандо. Он встретится с ними когда‑нибудь, если случай позволит ему вернуться в Испанию.