Колон постарался миновать Кордову во время этого путешествия, которое было, в сущности, бегством. Он подумал было о Франции, единственной стране, короля которой он еще не беспокоил. Он поедет к нему в сомнительной надежде, что тот примет его условия, возмутившие до такой степени монархов Португалии и Испании.

Перед отъездом во Францию он побывал в Севилье, чтобы взять оттуда своего сына Диэго и перевезти его в Уэльву, к сестре своей жены, которая поселилась в этом городе, выйди замуж за некоего Мульярте, португальца знатного происхождения. Он проделал этот путь пешком, без денег, в старой, рваной одежде.

Никогда Колон не рассказывал, почему, вместо того бы прямо направиться в Уэльву, он свернул на Могер, держась левого берега реки Тинто, пошел в город Палос и наконец в монастырь Рабида, расположенный в пустынной местности, возле моря, у слияния рек Тинто и Одиэля. Может быть, он сделал это, привлеченный возможностью получить бесплатный приют в монастыре.

В те времена монастыри еще не подверглись суровой реформе, которую позже, находясь у власти, провел кардинал Сиснерос.[69] Монастырская дисциплина была слабой. Короли и их придворные привыкли жить в том или ином монастыре, если в этом городе у них не было собственного дворца. Прочие люди, желавшие провести лето за городом, также селились в монастырях, расположенных обычно и живописной местности.

Монастыри тогда напоминали гостиницы нашего времени. По традиции там во дворе подавали нищим как милостыню деревенскую похлебку и бесплатно кормили в монастырских столовых мало‑мальски грамотных странников, бродячих художников, музыкантов, бедных студентов, которые ходили по стране и изучали ее; монахи слушали их рассказы с интересом, свойственным людям малоподвижным и любопытным, прикованным постоянно к одному месту. Сообщения Колона заинтересовали отца Хуана Переса, настоятеля монастыря. Из всех монашеских орденов Колон всегда предпочитал францисканский – еще в Кордове и Севилье ему покровительствовал один францисканец, отец Марчена, большой любитель астрологии.

Лекарь из Палоса Гарси Эрнандес, молодой врач, также склонный к изучению светил и морских наук, был приглашен монахами для беседы с иностранцем. Предполагаемое путешествие в Индию западным путем пленило этих людей, живших возле океана в постоянном общении с моряками. Днем они вели беседу с чужеземцем, прогуливаясь по небольшой крытой галерее, желтой от солнца, исполосованной черными тенями сводчатых арок. С наступлением вечера эти разговоры продолжались в так называемом зале настоятеля. Доверчивость и восхищение слушателей, казалось, снова воскресили былую веру отчаявшегося странника.

Отец Хуан Перес был в течение нескольких месяцев исповедником королевы доньи Исабелы, когда она жила в Севилье, и он пожелал вмешаться в это дело, узнав, что этот замечательный путешественник покидает Испанию и собирается предложить свои планы другим монархам, возмущенный испанским двором, который насмеялся над ним и «отнял свое слово».

Отец настоятель упросил его остаться с сыном в монастыре, пока он напишет королеве. Себастьян Родригес, лоцман из местечка Лепе, направлявшийся в королевский лагерь Санта Фе, взялся доставить письмо монаха к королеве, а через две недели пришел ответ. Донья Исабела, тронутая доводами монаха, которого она так уважала, просила его приехать к ней, чтобы подробнее поговорить об этом деле.

Несколько часов спустя, в полночь, отец Перес выехал из монастыря Рабида верхом на муле, которого предоставил ему состоятельный землевладелец из Палоса, Санчес Кавесудо, человек невежественный и восторженный, очень любивший слушать рассуждения Колона.

Присутствие монаха при дворе вскоре дало себя знать. Один из жителей Палоса, по имени Диэго Приэто, неоднократно занимавший должность алькальда города, доставил Колону короткое письмо от королевы, повелевавшей ему немедленно явиться ко двору. К посланию были приложены две тысячи мараведи в золотых флоринах, «дабы он прилично оделся и купил себе какое‑нибудь животное», вместо того чтобы идти пешком.

Снова вернулся Колон в Гранаду и возобновил переговоры с королевской четой; но теперь рядом с ним был монах, настоятель монастыря Рабида, скромный, сладкоречивый, но такой же неутомимый и настойчивый, как он сам.

Он мог рассчитывать также на других, не менее влиятельных помощников, которые и решили в конце концов вопрос о его путешествии; это были обращенные евреи, состоявшие при арагонском дворе, – Луис де Сантанхель, Рафаэль Санчес и другие ближайшие советники дона Фернандо, которые ни разу не отступились от Колона, словно признавая его своим.

Король по‑прежнему считал безумием чрезмерные притязания Колона. Ни один двор в Европе не мог бы на них согласиться. Это привело бы – в том случае, если бы эти требования были приняты – к созданию по ту сторону океана монархии, превосходящей по величине все европейские, на троне которой сидел бы проходимец, не имеющий ни одного мараведи за душой.

Разве государственный деятель может допустить такую нелепость? Подобный вздор способны защищать только женщины, монахи и другие люди, склонные к чувствительности и мало разбирающиеся в делах государства. Но придворные евреи тоже разделяли это заблуждение, хоть и были людьми деловыми. Их не занимали личные требования Колона, они видели только то, что его путешествие выгодно для торговли. Всех их ослепляла надежда получить горы золота. Сеньор Кристобаль ни о чем другом и не говорил. Его алчность не уступала алчности евреев‑ростовщиков или ломбардцев былых времен, державших в руках всю европейскую торговлю.

Сантанхель не раз улыбался поэтическому восторгу, с которым этот человек говорил о золоте, впадая в чудовищное богохульство, несмотря на пылкость своей веры.

«Золото, – основа мира, – заявил однажды Колон, беседуя с королевой Исабелой, – золото господствует над всем, и могущество его так велико, что оно может извлечь душу из чистилища и привести ее в рай».

Немало людей за последние годы были брошены новой инквизицией в тюрьму за гораздо меньшие прегрешения.

Сантанхель не пренебрегал золотом, но верил больше в пряности. Другие видели уже, как флотилии каравелл возвращаются из владений Великого Хана и выгружают в Испании горы золотых слитков. Он же представлял себе, как страна превратится в европейский склад корицы, перца, гвоздики, имбиря, мускатного ореха – предметов, не имеющих особого значения для нас теперь вследствие их изобилия, но служивших в те времена символом роскошного стола; им приписывали таинственные целебные свойства, и так как они были редкостью, их ценили не меньше, чем золото.

Дон Фернандо, по совету своего поверенного Сантанхеля, согласился наконец удовлетворить притязания упорного фантазера, хотя и продолжал считать их безумными. Время покажет, что чем большими будут его успехи, тем менее осуществимыми окажутся его требования. (Надо только представить себе, с точки зрения современного человека, знающего о существовании Америки, эту несуразную картину: королевская династия Колона правит огромным пространством, вмещающим теперь более двадцати различных национальностей, от середины Соединенных Штатов до Огненной Земли, и получает половину всех доходов с этих земель!) Дон Фернандо предвидел будущее гораздо яснее, чем все его приближенные.

Все же его секретарю удалось, доказав бессмысленность требований Колона, убедить короля принять их. Чем сможет он завладеть, если прибудет в страны Великого Хана с тремя кораблями и сотней человек? «Царь царей» собирал под свои знамена во время иных войн более миллиона бойцов, лучников‑пехотинцев и всадников татар.

Ведь один только из многочисленных властителей Индии, подданный, быть может, Великого Хана, насчитывал, по словам доктора Акосты и других ученых людей, шестьсот тысяч пеших воинов, тридцать тысяч конных и восемь тысяч слонов.

Сеньор Кристобаль ограничится тем, что завяжет торговые отношения с самым могущественным из всех этих правителей, а в лучшем случае станет губернатором каких‑нибудь азиатских островков, которые настолько ничтожны, что до сих пор никому не принадлежат.