Вместе с отцом Хуаном Пересом он пытался уговорить шкиперов и матросов сопровождать Колона в его путешествии к новым землям. Но в то же время он был убежден в бесплодности этих попыток и надеялся только на вмешательство одного отсутствовавшего лица. Он говорил монаху и дону Кристобалю: «Если бы приехал сеньор Мартин Алонео! Он один может спасти положение».

Бывали минуты, когда Колон, забывая свою притворную кротость, давал волю своему заносчивому и грубому нраву. Он собирался просить королевскую чету послать войска в этот город, чтобы загнать матросов на каравеллы, ожидающие в порту. Потом уж он сумеет заставить весь этот насильно завербованный сброд повиноваться ему! Но лекарь, лучше знавший людей, печально улыбался в ответ на эти вызывающие слова, говоря:

– С экипажем из андалусцев, собранных таким способом, ваша милость через двадцать четыре часа после поднятия якоря будет лежать на дне морском.

С наступлением лета гости Перо Васкеса стали собираться у дверей его дома, рассаживаясь кто поважнее – на низеньких стульях, а кто попроще – на каменных и кирпичных скамьях у дверей соседних домов или просто на корточках, молчаливо прислушиваясь к разговорам уважаемых лиц, с бесцеремонной доверчивостью, свойственной жителям маленьких городков.

Среди этих слушателей был и Фернандо Куэвас, с любопытством внимавший всем рассказам о море. Люди, которые всю жизнь провели в море, не удивлялись планам чужеземца, поселившегося в монастыре. Все они были убеждены в том, что где‑то в пустынях океана существуют таинственные земли, которые уже многим удалось мельком увидеть. Португальские моряки были хорошо осведомлены об этих делах, оттого что географическое положение их страны толкало их на путешествия в неведомые места, и такие же стремления были и у жителей графства Ньебла, расположенного рядом с Португалией.

Всем было известно, что далеко за Азорскими и Канарскими островами существует какой‑то чрезвычайно богатый остров. Португальцы называли его островом Семи Городов, испанцы – Антилией. Многие составители карт, нанося на бумагу контуры известного в те времена мира, помещали этот остров приблизительно в четырехстах лигах от Канарских островов. Во всех портах Португалии и Андалусии моряки рассказывали историю острова Семи Городов.

В VIII веке семь португальских и испанских епископов, спасаясь бегством от мавров, полностью захвативших Иберийский полуостров, пустились в плавание вместе со своими близкими, и каждый из них выстроил свой город на богатом острове, который они нашли после бесцельных скитаний по океану. И так стоял этот остров в течение шести веков или более, и никто не знал о его существовании. Жители Антилии хотели сохранить свою тайну, и поэтому, когда к их берегам приставал какой‑нибудь корабль, они брали в плен экипаж, задерживая его навсегда в этой приятной и сладостной неволе, чтобы весть об их острове не дошла до Европы.

Этим объяснялось, отчего столько мореплавателей отправилось в океан на поиски новых земель и ни один из них не вернулся.

Одному португальскому судну все же удалось уйти, простояв всего несколько часов у таинственного острова. Юнги успели сойти на берег, чтобы сделать замазку для починки очага, и, вернувшись в Лиссабон, они обнаружили, что эта замазка состоит почти сплошь из золотых зерен.

Некоторые моряки, путая этот остров с другим, о котором много говорили люди ученые, называли его еще и Сипанго. Один из наиболее прославленных в графстве Ньебла моряков, шкипер Мартин Алонсо Пинсон, живший по соседству с Палосом, не раз говорил о Сипанго и о своей готовности отправиться в один прекрасный день на поиски этой страны чудес.

Но неотложные обязанности владельца и капитана корабля не позволяли ему осуществить это желание, и ему приходилось с году на год откладывать свое смелое путешествие.

Иные участники этих бесед у старого Перо Васкеса рассказывали о том, что случилось пятнадцать лет назад с неким одноглазым шкипером, жителем соседнего поселка Уэльвы, постоянно ходившим в плавание между Канарскими островами и Англией. И они еще раз повторяли историю приключений Алонсо Санчеса: как застигла его буря но время одного такого плавания и угнала на запад; как ОН пристал к большому острову, где запасся водой и дровами, и направился оттуда в Европу; как один за другим стали гибнуть матросы его экипажа; как он высадился на острове Мадейра или на соседнем, Порту‑Санту; как он умер, не выдержав всех этих испытаний, но успел сообщить о своем открытии приютившему его семейству.

Кое‑кто из людей, приходивших в монастырь побеседовать с чужеземцем, припоминал, что Колон как будто Жил когда‑то в Порту‑Санту и на других португальских островах. Может быть, именно он и получил все сведения от умирающего шкипера или от кого‑нибудь из семьи Пеллестреллу. Этим они и объясняли ту уверенность, с которой этот человек говорил о существовании других островов вблизи Канарских, являющихся как бы передовым постом азиатского материка.

На этих сборищах говорилось также и о жителях португальских и испанских островов в океане и о необычайных явлениях, которые нередко происходят там. Обитатели Азорских островов после сильных бурь подбирали гигантские стволы бамбука, внутри которых от узла до узла хватило бы места для нескольких асумбре[72] вина. Приносили волны также и стволы других деревьев из чужих краев. Говорили даже, что как‑то раз море выбросило на песок два трупа, которые не походили ни на белых, ни на негров.

Некоторые моряки, бывавшие на Канарских островах, постоянно видели в одной и той же точке горизонта неподвижное облако, по всей вероятности – остров, и жалели, что не располагают каравеллой, чтобы отправиться на его розыски.

Когда брал слово Перо Васкес де ла Фронтера, наступала особая тишина. Он опять рассказывал о своем плавании на португальском судне, которое открыло западный путь в океане. Так называемое Травяное море – современное Саргассово – затрудняло путешествие. Матросов пугали эти гигантские луга посреди океана. Не таятся ли под этими плавучими травами скалы, едва покрытые водой, о которые вот‑вот разобьется корабль? И капитан, вняв этим спасениям, повернул назад, боясь оказаться узником этого подводного леса.

Васкес никогда не высказывал никаких сомнений относительно существования дальних земель. Он сокрушался, что не он был капитаном того португальского судна. Он‑то хотел продолжать путь, невзирая на зеленую преграду, И заканчивал он всегда свой рассказ такими словами:

– Тот, кто снова явится туда, должен будет без страха врезаться в эти травы носом своего корабля. Они раздвинутся, и он свободно сможет продолжать свой путь. Два моряка из Палоса, ходившие севернее Англии и застигнутые как‑то бурей, видели на западе землю, и кто‑то сообщил им, что это берега Татарии, иначе говоря – обширной империи Великого Хана, той самой, которую теперь собирался искать этот чужеземец, приятель монахов.

И среди всех этих разговоров при свете звезд неизменно раздавалось в конце концов имя сеньора Мартина Алонсо.

Он был самым богатым и влиятельным из Пинсонов; семейство это по своей многочисленности походило скорее на племя и жило в Палосе и Могере. Сейчас Мартин Алонсо был в отсутствии. Он повез андалусские вина в порт Остию, чтобы продать их в Риме. Многие ждали его ращения и спорили о том, каково будет его мнение по поводу иностранца, который взбудоражил город грамотами их высочеств и снаряжением судов.

Фернандо Куэвас старался разузнать, чем же так примечателен этот моряк.

– Это самый великий, самый отважный человек из всех, кто когда‑либо родился в нашем краю, – сказал ему один из собравшихся. – Никто не пользуется таким влиянием в морском деле, как он. К тому же, он всегда имеет в своем распоряжении собственное судно, а порою еще два‑три наемных, и, кроме того, у него множество весьма влиятельных родственников и столько же друзей.

Шли дни, и дон Кристобаль, несмотря на грамоты их высочеств и поддержку королевских чиновников, все еще не решался «поставить стол» в Палосе. «Поставить стол» – означало объявить запись в экипаж корабля. Для этого, по существовавшему обычаю, на площади перед церковью ставили стол, на котором лежала большая куча денег, предназначенных для немедленной расплаты с теми, кто запишется в тетрадь с корабельным списком. Колон боялся позора, который ему предстояло пережить, когда моряки Палоса, Могера и Уэльвы будут смеяться и глядеть на стол, стоя в стороне и не подходя к нему.