– Едем назад, – сказал Сапт.

– Я хочу остаться, – возразила Флавия.

Я подъехал к ней и осадил коня. Процессия приблизилась к нам, и теперь мы могли разглядеть ее. Впереди верхом ехали слуги, одетые в черные ливреи с серебряными гербами. За слугами двигался катафалк, запряженный четверкой лошадей. На нем стоял гроб, накрытый тяжелым балдахином. За катафалком ехал всадник. В беспросветно‑черном одеянии, со шляпой в руке, он словно воплощал собою скорбь. Глядя на него, даже невозмутимый Сапт растрогался и обнажил голову. Мы не двигались с места. Флавия тронула меня за локоть.

– Наверное, это один из убитых дворян, – сказала она.

Я подозвал грума.

– Съездите и узнайте, кого хоронят, – приказал я ему.

Он тронул коня и подъехал к слугам. Я увидел, что они препроводили его к человеку, следовавшему за катафалком.

– Да это же Руперт Хенцау, – прошептал Сапт.

Теперь они подъехали достаточно близко, чтобы можно было разглядеть участников процессии. За катафалком и впрямь следовал Руперт. Он подал знак слугам, кортеж остановился, а сам он подъехал ко мне. На нем был костюм черного цвета, застегнутый на все пуговицы. Он отвесил мне почтительный поклон и вдруг улыбнулся. Я улыбнулся в ответ. Старина Сапт держал руку у левого кармана на груди, и Руперт наверняка не хуже меня догадывался, что прячет в этом кармане мой старший друг.

– Ваше величество изволит интересоваться, кого мы хороним? – вежливо осведомился Руперт. – Извольте: мы провожаем в последний путь моего дорогого друга Альберта Лоенгрема.

– Ах, милорд… – вздохнул я. – Поверьте, никто не жалеет об этом происшествии больше, чем я. Свидетельством тому – мой приказ, и я уж заставлю неукоснительно соблюдать его.

– Бедняга! – исполненным сочувствием тоном проговорила Флавия.

Руперт наградил ее таким восторженным взглядом, что, будь моя воля, я заставил бы его горько раскаяться. Но сейчас я не мог затевать новой ссоры и, едва сдерживая гнев, следил, как этот нахал явно ждет от принцессы знаков восхищения своей особой.

– Вы очень милостиво поступили, ваше величество, – сказал Руперт. – Я горько оплакиваю своего друга. Я вот только думаю, как бы не получилось, чтобы вскоре и других не постигла его судьба.

– Об этом каждому из нас не мешает подумать, – ответил я.

– Даже королям, ваше величество, – нравоучительным тоном произнес Руперт, и я услышал, как Сапт скрипнул зубами.

– Вы правы, – как можно спокойнее согласился я. – А как здоровье моего брата?

– Получше, ваше величество.

– Рад за него.

– Как только ему позволит здоровье, он приедет в Стрелсау.

– Так, значит, он все‑таки еще болен?

– У него небольшое осложнение, – ответил этот нахал тоном, исполненным самой нежной заботы.

– Передайте герцогу Майклу, – сказала Флавия, – что я искренне желаю ему скорейшего избавления от неприятного недуга.

– Ах, ваше высочество, вы даже не представляете себе, как наши с вами желания совпадают, – сказал Руперт и снова смерил Флавию таким дерзким взглядом, что она покраснела от смущения.

Я поклонился, Руперт попятил коня и поехал туда, где ожидал его похоронный кортеж. Какая‑то сила толкнула меня, и я поехал следом за ним. Он резко обернулся. Он явно боялся, что я нападу на него даже в присутствии принцессы и его собственных слуг.

– Прошлой ночью вы отважно сражались, – сказал я. – Обещаю: если вы выдадите целым и невредимым вашего узника, никто из нас не причинит вам вреда.

Он с усмешкой поглядел на меня и подъехал ближе.

– Не бойтесь, – сказал он, – я безоружен, а ваш дружок Сапт держит меня под прицелом.

– Я и не боюсь.

– В том‑то и дело, будьте вы прокляты! – сказал он. – Я вам уже передавал предложение герцога.

– Я не желаю ничего слушать от Черного Майкла, – ответил я.

– Тогда послушайте, что предложу вам я. – Он заговорил тише. – Смело осаждайте замок, пусть первыми идут Сапт и Тарленхайм. И условьтесь со мной заранее о часе, когда вы выступите.

– Спасибо, милорд, – насмешливо проговорил я, – вы же знаете, как я вам доверяю.

– Да перестаньте вы, я вам дело говорю. Сапт и Фриц погибнут, Черный Майкл – тоже.

– Каким образом?

– Черный Майкл сгинет от пули, туда ему и дорога. Узник отправится по «лестнице Иакова» (вы же знаете о ней) прямиком в преисподнюю. И нас останется только двое. Я – Руперт Хенцау и вы – король Руритании.

Он помолчал. Потом заговорил снова, и голос его дрожал от возбуждения:

– Какая игра! Вы получите принцессу и трон, я – награды и благодарность вашего величества.

– Воистину в аду пустует место, пока вас носит земля! – возмущенно прошептал я.

– И все же подумайте, – не сдавался он. – Только прошу вас держать меня подальше от этой славной девчушки! – сказал он, указывая глазами на ту, которая была мне дороже всего на свете.

– А ну‑ка замолчите, милейший!

Однако, как ни странно, злоба моя сейчас была скорее наносной. В откровенной наглости Руперта сквозило какое‑то, быть может, ему самому неведомое обаяние. И я невольно улыбнулся.

– Значит, вы решили пойти против своего господина? – спросил я.

В ответ он наградил Майкла таким крепким и уничижительным эпитетом, что я даже не решаюсь привести его на этих страницах. Потом доверительно добавил:

– Понимаете, он действует мне на нервы своей ревностью. Он все время следит за мной. Не далее как вчера он совершенно некстати вошел ко мне!

Раздражение мое окончательно прошло. Руперт рассказывал любопытные вещи, и я принялся внимательно его слушать.

– Он вас приревновал к своей даме? – самым небрежным тоном осведомился я.

– Да. Она чудо как хороша. Вы же видели ее.

– Конечно. Мы встречались на том самом чаепитии, в результате которого несколько ваших друзей оказались по другую сторону стола.

– От таких болванов, как Детчард и Де Готе, другого и ждать нечего. Жаль, меня там не было!

– И что, герцог помешал вам? – вернул я разговор к тому, что меня интересовало.

– Ну, это не совсем точно сказано, – ответил Руперт. – Скорее, это я пытался ему помешать.

– А сама она предпочитает герцога?

– Ну да. Но она просто не знает своего счастья. Однако подумайте все же о том, что я вам предложил.

Руперт пришпорил коня и поскакал вдогонку похоронной процессии.

Совершенно потрясенный, я вернулся к Сапту и Флавии. Характер этого сорвиголовы не переставал удивлять меня. Мне встречалось в жизни множество отчаянных и порочных натур, но все они были сущими детьми в сравнении с милейшим Рупертом Хенцау. Ни до, ни после мне не попадался такой совершеннейший экземпляр обаятельного негодяя.

– Он очень красив, правда? – Вот первые слова, которые я услышал от Флавии.

Я понимал: она не знала о нем всего, что знал я. И все‑таки ее замечание оскорбило меня. Я не сомневался, что дерзкие взгляды должны оскорбить и разгневать ее. Но все вышло наоборот. Молодой негодяй добился своего: он вызвал к себе интерес принцессы, и она даже сочла его красивым. Что ж, Флавия и тут не ошиблась: он и впрямь был хорош собой.

– Мне кажется, он очень горюет о друге, – продолжала Флавия.

– Лучше бы он горевал о себе, – мрачно заметил Сапт.

Что касается меня, я не на шутку оскорбился. Конечно, я понимал, что и сам имею на Флавию прав не больше Руперта. Все‑таки слова Флавии настолько задели меня за живое, что до самого возвращения в Тарленхайм я продолжал вести себя, точно ревнивый муж.

Мы с Флавией ехали рядом, Сапт немного позади – он боялся, чтобы кто‑нибудь не пустился за нами вдогонку. Долгое время мы с Флавией молчали. Наконец она не выдержала.

– Ну, что вы дуетесь, Рудольф? – грустно сказала она. – Ну‑ка улыбнитесь. Иначе я сейчас заплачу.

– Меня обозлил этот тип, – буркнул я и снова умолк.

Но постепенно муки ревности рассеивались в моей душе, и, когда мы подъехали к Тарленхайму, я нашел в себе силы и ласково улыбнулся Флавии.

Я спешился, и слуга протянул мне конверт. На нем не значилось ни адреса, ни подписи.