…Небольшая овальная дверь была заперта изнутри. Лесник догадывался, что так оно и окажется, и прихватил с собой лом с пожарного щита.

Грохот металла о металл разносился по мрачному безмолвию корабля. Запор не выдержал на двадцатом ударе, а может и на тридцатом, Лесник не считал… Искореженная дверь растворилась с мерзким визгом, за ней оказался трап, ведущий в отсек трюма, который он преднамеренно не посетил в своих поисках шкипера Андерсона.

Имелся туда и дальний, обходной путь, — но Лесник предпочел войти именно так: открыто и очень громко.

Войти он не успел.

— Куда это ты собрался, разреши полюбопытствовать? — Голос Дианы за спиной.

Он медленно обернулся. Лом валялся под ногами. В опущенной к бедру руке Лесник сжимал подарок капитан-лейтенанта Старцева.

— Ты ведь знаешь, куда… — сказал он негромко и устало. — И знаешь, зачем.

Ну вот он и наступил, момент истины.

— Отыскал все-таки… Надо было сразу швырнуть твою сумку в море, — сказала Диана так же устало. — Я очень надеялась, что ты решишь: именно туда она и отправилась…

— Вместо этого ты отправила за борт GPS и радиоприемник? Или просто припрятала? Сказав, что выпали при перестрелке боевиками Азиди? Старцев поверил, но я-то знаю, что ты ничего никогда не теряешь. И не забываешь. И ничего из твоих карманов не выпадает.

— Прекрати, — поморщилась Диана. — Ты первым начал двойную игру. Думаешь, я не заглянула в отсек, где ты старательно ломал аппаратуру, делая вид, что чинишь?

Лесник пропустил упрек мимо ушей. Сказал утвердительно:

— А избавилась от электронных игрушек ты лишь для того, чтобы мы с тобой проскочили свой год, но не оставили Буланского наедине с «Тускаророй»…

— Ты не хуже меня знаешь, как он опасен. Пришлось сохранить ему жизнь, учитывая его роль в становлении Конторы. Пришлось не тронуть его самой и даже спасти от немцев. Но ни малейших шансов оседлать машину времени он не должен был получить. И не получил.

Повисла пауза.

Затем Диана кивнула на револьвер.

— Собираешься меня застрелить, чтобы добраться до своей любимой взрывчатки?

— Если добровольно наденешь наручники и позволишь запереть себя в помещении без иллюминаторов, обещаю сдать тебя в две тысячи шестом датской полиции, — мрачно пошутил Лесник. — Говорят, судьи у них — образец гуманизма.

— Смешно. По обвинению в расстреле мирного нацистского шнелльбота? Боюсь, срок давности к две тысячи шестому уже истечет.

— Был бы человек, статья найдется… По обвинению в убийстве юнги Торстена, например.

— Не глупи. Юнгу прикончил Зигфрид, и ты это знаешь.

— Да, он очень помог твоему спектаклю, напав с трубой на шкипера. И все бы прошло как по нотам, если бы не одна малость…

— У тебя в роду никто не страдал параноидальной подозрительностью? Или манией преследования? — ехидно поинтересовалась Диана. И словно бы невзначай шагнула к Леснику.

— Стой, где стоишь, — посоветовал он. И отступил назад, восстановив дистанцию.

До сих пор Лесник затягивал никчемный разговор, чтобы оттянуть момент, когда придется делать то, что необходимо сделать.

Но постепенно втянулся в роль сыщика, в последней главе детективного романа разоблачающего главного злодея, вызывавшего меньше всего подозрений.

— Эта малость — приемник Торстена, который юнга тебе якобы одолжил. На самом деле ты сняла его с трупа.

— Бред. Андерсон гнался за убийцей, почти его схватил, — мужчину, если ты позабыл. Поищи другого клиента для сверхгуманных датских судей.

— При твоей способности отводить глаза стоило бы поискать тебе, — другое алиби. Но не утруждайся — незадолго до убийства я выходил на палубу. И слышал звуки приемника Торстена, он как раз включил от скуки. Через пару минут его убили. Ты убила. Не пойму лишь — зачем? Могла бы отвести глаза и забрать сумку незаметно для парнишки.

Диана помолчала. И ответила совсем другим тоном — жестким, ни следа мрачной иронии:

— У него был врожденный иммунитет к суггестии. Стопроцентный. Редчайший случай — один на сотни тысяч. Ему просто не повезло. Только не теряй время, изображая потрясенного до глубины души гуманиста. Такая роль не для тебя, на твоих руках крови не меньше.

— Да я что… Так, поупражнялся в дедукции. Кстати, никуда я не выходил, и приемника не слышал. Сблефовал — дело раскрыто чисто логическим путем… Но ты права, время терять не стоит. Я собираюсь сейчас спуститься в трюм, и подготовиться к взрыву. Ты можешь попытаться остановить меня, — убив. А можешь сесть со мной в шлюпку и отплыть как можно дальше к тому моменту, когда сработает таймер и «Тускарора» взлетит на воздух. Выбирай сама.

— Не делай этого… — тихо попросила Диана. — Я могу ранить тебя сильнее, чем хотела бы.

В ее руке появился тускло блеснувший клинок. Только что не было — и появился.

Лесник присмотрелся: ну точно, эсэсовский кортик Зигфрида. Против револьвера — не самая выигрышная карта. Но если кортик в руке особого агента, а револьвер — у полевого, варианты возможны самые разные. Ну что же, он еще четыре года назад, впервые увидев Диану в деле, призадумался: чем же закончится возможная схватка между ними? Вот он и пришел, момент истины…

Не меняя положения руки и сжатого в ней револьвера, он взвел курок большим пальцем. Диана не шевельнулась, хотя наверняка видела малозаметное движение и слышала почти неслышный щелчок. Попыталась в последний раз решить дело миром:

— Тебе нечего делать в трюме. Таймеров-детонаторов не осталось, ни одного. Все лежат на дне моря. Думаю, хорошенько поискав, можно найти на «Тускароре» что-нибудь подходящее. Но времени на поиски у тебя нет. Экспресс подходит к нашей станции, осталось меньше часа… Заканчивай комедию и давай готовить шлюпку к спуску.

— Если ты и в самом деле не лжешь — дай мне спуститься в трюм и проверить.

— Нет. Если прилетит вертолет, некогда будет искать тебя, прочесывая этот плавучий лабиринт. Если не прилетит — некому. Да и не уверена, сумею ли я…

Она продолжала говорить прежним ровным тоном, и рука с кортиком — за которой внимательно наблюдал Лесник — расслабленно свисала вдоль тела.

Движение второй, по видимости невооруженной руки, он не уловил. Что-то мелькнуло в воздухе серебристым высверком. Короткая резкая боль в правом плече.

Он выстрелил от бедра, не имея времени поднять оружие.

Спуск при взведенном курке, как и предупреждал Старцев, оказался удивительно мягким…

Диана ненавидела умирать — чересчур болезненный процесс. Воскресать она любила еще меньше.

Боль, боль, боль, сплошная дикая боль и ничего кроме боли. Сломанные пулями ребра движутся, тянутся друг другу, вспарывая острыми обломками истерзанную плоть. Глаза ничего не видят — багровая пульсирующая пелена. Боль сводит с ума. Диане хочется одного — не воскресать. Умереть насовсем и избавиться от боли. Провалиться обратно в благодатное черное ничто. Провалиться навсегда.

Процесс регенерации идет с чудовищной скоростью, но минуты растягиваются на века. На тысячелетия. На заполненные болью эпохи…

Осколки и обломки костей заканчивают свой путь друг к другу, начинают срастаться. Это чуть менее болезненно, но лишь чуть.

Красная муть перед глазами рассеивается. И Диана видит Лесника. Он пытается выползти из той самой раскуроченной двери, с третьей попытки преодолевает высокий порог.

Упрямец… Все-таки попытался спуститься по трапу, владея лишь двумя конечностями… Без успеха, конечно же.

Правая рука Лесника волочится бесполезным грузом, рукав набух, пропитался кровью. Левое бедро, куда угодил кортик, обильно кровоточит, на палубе остается густой кровавый след.

Все-таки зацепила артерию, хоть и не желала того. Трудно добиться снайперской точности броска, когда в тебя всаживают пулю за пулей… Сколько раз он выстрелил? Диана не знает. Понимает лишь одно — зная ее живучесть, напарник стрелял не с целью убить. Вывести из строя, обеспечить длительную регенерацию — и без помех заминировать корабль. Дурак…