Не стоит думать, что подобные мысли приходят в голову только сторонникам критического отношения к традиционной версии истории. В книге известного советского историка, исследователя давнишнего российского прошлого (т. н. Древней Руси) Якова Соломоновича Лурье «Россия древняя и Россия новая» (С.-Петербург, 1997) я натолкнулся на такое сравнение географии и истории:

Боюсь, что и сегодня еще подавляющее большинство историков и думать не решается о таком радикальном преобразовании своей, как считает уважаемый автор, науки, все еще боится пустоты и честного признания своего незнания истины о прошлом.

Интерес к истории у меня был всегда. И никаких сомнений в том, что взрослые образованные дяди и тети — историки не станут обманывать невинных детей, когда речь идет о давнем прошлом, вроде бы никакой роли в актуальном воспевании советского образа жизни не играющего, тоже долго не было. Но вот с хронологическими таблицами возникали трудности. Несмотря на неплохую память, в юности, смущало полное отсутствие какой-либо логики в них каких-либо обоснований, способных играть роль мнемонических опорных колонн. В любом математическом доказательстве, пусть даже и сравнительно сложном, которое «проходят» студенты-математики, никому и в голову не придет выучивать наизусть весь ход доказательства. В лучшем случае стараешься запомнить некую идею, а уж дальнейшие детали рождаются из логики и стандартных рассуждений. И в любом случае любое утверждение, любая лемма, любое предложение, любая теорема обязательно доказываются. В них не нужно верить, они проверяемы (или опровергаемы). Так почему же никогда не приводятся простые по сути дела ― предположительно чисто арифметические ― обоснования хронологических лемм, предложений, теорем? Почему не рассказывается, где исторические даты берутся или как они определяются?

Математика ― плохая специальность: она прививает образ мышления, который не нравится ни власть имущим, ни отцам церкви, ни светилам догматических наук типа истории, религиозный характер которой становится ясным каждому, кто пытается спорить с носителями исторических догм (а таких ― 99 % населения). Недаром среди диссидентов в Советском Союзе было такое огромное число математиков и представителей естественных и технических наук, которым в свое время пришлось усвоить законы математического мышления. Не точка зрения сиюминутных правителей или научных «авторитетов» претендует в глазах людей с математическим мышлением на достоверность, а непротиворечивые и обоснованные позиции в политике и науке. Гимны в адрес авторитарной советской системы и уничижительные оценки демократических форм организации общества не носили в наших глазах ни доказательного, ни убедительного характера. Основанная на статистике и точных числовых данных т. н. антисоветская пропаганда разных голосов или сухо ― без пропагандистского пафоса ― излагающие факты иностранные газеты воспринимались как в большей мере заслуживающие внимания, чем советские средства массовой (дез)информации.

Повторение ситуации мы наблюдаем сегодня в случае критического восприятия традиционной истории: и здесь необычно высок процент людей, представляющий математику, естественные науки и технические области деятельности. Жаль, что сравнительно недавние диссиденты Советского Союза, не воспринимавшие в свое время тотальной лжи мафиозной советской политической системы, оказались в основном в числе противников тех, кто не воспринимает тотальную ложь мафиозной братии историков — традиционалистов. Неверно понятая задача сохранения исторической культуры, неумение отделить культурный аспект истории от научного, идеологизация чисто научного спора привели к тому, что немало бывших диссидентов и многие представители либерально настроенной интеллигенции воспринимает критику в адрес традиционной историографии и хронологии, на которой оная основана, как враждебные действия, идущие из лагеря чужих. Но в поиске истины ― будь это даже или всего лишь истина о нашем давнем прошлом ― нет своих и чужих. И даже, если истин много, если она не одна, как это почти всегда бывает в гуманитарных науках, то незачем создавать себе образ врага из ищущих истину иначе, на другом языке, с другой степенью придирчивости и тщательности.

В годы моей аспирантуры на мехмате МГУ (1963―1965) я упустил шанс познакомиться с работами Н. А. Морозова. Хотя один из ближайших друзей и рассказал мне о «Христе» и о том, что он есть в библиотеке мехмата, я ограничился тем, что расспросил его о содержании семитомника, а затем прореагировал так, как еще и сегодня реагируют почти все «нормальные люди»: Никакой античности?! Сокращение хронологии на сотни и даже тысячи лет?! Нет, для такой муры нет у меня времени. Голова, забитая внушенной с детства «правильной» исторической информацией была не в состоянии уловить в кратком мимолетном рассказе гигантский интеллектуально-диссидентский потенциал.

В 1990–е годы, мотаясь от библиотеки к библиотеке по Германии и Эстонии с целью разыскать все тома именно этого семитомника, я с сожалением вспоминал свою тогдашнюю глупость. Тем не менее, мне удалось со временем скопировать всего «Христа» и рассказать в 1999―2002 годах о многих идеях его автора в Историческом салоне города Карлсруэ, в котором ― в городе, а не в Салоне ― с 1981 года по 2003 год работал в крупнейшем в Германии (Ядерном) Исследовательском центре.

После переезда в 1970 году из Эстонии в Москву я волей судеб оказался в исследовательском институте с кратким названием ВНИРО, что означало всего лишь Всесоюзный научно-исследовательский институт морского рыбного хозяйства и океанографии. Этот институт считался древнейшим научнo-исследовательским заведением всего Советского Союза, декрет об основании которого был подписан лично великим Лениным. В этом центре исследовательской мысли в области промышленной эксплуатации мирового океана наряду с солидными учеными-ихтиологами, популяционными биологами и другими узкоспециализированными специалистами, в начале 1970–х гг. появились математики и программисты: во ВНИРО, следуя общесоюзной моде, создавался Отдел автоматических систем управления.

Вся эта грандиозная общесоветская затея была в духе лживого советского общества. На «автоматизацию беспорядка» (по образному выражения академика Глушкова) были брошены огромные людские и финансовые резервы. Автоматизировать в морском рыбном хозяйстве было практически нечего, разве что алгоритмы фальсификации истинной информации. Зато формы фальсификации, входившие в род деятельности этого института, были многообразны: от выдумывания рецептов пищевых продуктов, в которых до 90 % содержимого не соответствовало названию продукта, до искажения международной отчетности об улове советского рыболовного флота.

Как заведующий сектором математического обеспечения АСУ (для подзабывших это советское ругательство: именно так величали автоматические системы управления) я изредка оказывался приглашенным на дегустации новых пищевых продуктов, разработанных коллегами по институту. В этой связи запомнилось хвастливое заявление одного из пищевиков о том, что мы, мол, научились утилизировать всю тушу кита, за исключением только яичников китовых самок. И вся эта утилизованная дрянь вместе с китовым мясом перерабатывалась в «мясные» колбасы и «рыбные» продукты. В случае первых десятипроцентное содержание говяжьего мяса в колбасах якобы из говядины считалось предельно допустимой роскошью. Сегодня мне это напоминает традиционную модель прошлого, созданную многими поколениями историков: десятипроцентное содержание истинной информации о прошлом часто является недопустимой роскошью для исторических моделей.