Я не теряла надежду продолжить свою учебу, а также занятия балетом. Конечно, в Христиании должны быть балетные школы! Но больше всего я мечтала о том, как у меня появится собственный ребенок. Мне было трудно поверить, что Видкун не был рад этой новости. Я восприняла как хороший знак то, что мы с Видкуном стали проводить больше времени вместе, делая косметический ремонт в нашей квартире и приобретая необходимые вещи для домашнего обихода. У меня по-прежнему не было денег для своих покупок, но мой муж стал считаться со мной и предоставил полную свободу в выборе вещей для нашего дома. Мои покупки были довольно скромными, и, вероятно, неудивительно, что главным моим желанием было закупить консервы и другие продукты питания. Это все было совершенно новым для меня, и я была изумлена таким выбором товаров в магазинах. Видкун поощрял мои усилия и был в восторге от моего энтузиазма.

Тем не менее случались моменты, когда я была подавлена грустью, несмотря на нашу спокойную и благополучную жизнь. Было ли это связано с моей беременностью или из-за моей культурной изоляции, я сказать не могу. Больше всего мне не доставало новостей от мамы, я получала от нее неясные, короткие сообщения, которые заставляли меня опасаться за ее судьбу. Мне было грустно, что она не может разделить со мной такой важный период моей жизни, а также с нетерпением ждать, когда станет бабушкой.

Все же у меня было много счастливых воспоминаний о том времени, когда мы жили в Осло, большая часть которых была связана с музыкой. Когда я была совсем маленькой, мои родители поощряли меня в желании присоединиться к ним, когда они вместе пели для себя или давали домашний концерт для друзей. Таким образом, несмотря на отсутствие формального музыкального образования, я знала оперные арии и популярные песни русских и зарубежных композиторов, которые подходили к моему низкому голосу. Мои новые норвежские кузены вскоре узнали, что я люблю петь, и один из них научился аккомпанировать мне на рояле, чтобы мы могли давать концерты на семейных встречах, а также на некоторых больших вечеринках в Осло. Даже Видкун сказал, что это достойное занятие для дамы из хорошего общества.

По мере того, как я чувствовала себя все более прочно обосновавшейся, Видкун проявлял все большее беспокойство. После нескольких лет независимости, ответственности и захватывающей работы за границей, вдали от военной дисциплины и начальства, теперь он находил свои повседневные дела монотонными. Ему хотелось снова отправиться за границу. Он часто вспоминал свое недавнее высокое положение в России, где так много жизней зависело от того, что он говорил и делал. По сравнению с этим его нынешняя должность была очень скромной и неинтересной. Видкун был особенно недоволен своей работой в Генеральном штабе и разочарован тем, что армия недостаточно оценила его тяжелую работу в России. По его мнению, все то, чего он достиг там, было очень важно для репутации и безопасности Норвегии. Вместо того чтобы вознаградить его за эти заслуги, армия отложила повышение его в звании по той причине, что он долгое время отсутствовал на действительной военной службе! Те люди, которых он считал посредственными бюрократами, превзошли его в звании и теперь были его начальниками, а это бесило Видкуна. Другой больной темой для Квислинга было то, что Нансен публично не признал его заслуг за проделанную работу. Его разочарование усилилось, когда Нансен получил Нобелевскую премию мира в декабре 1922 года.

Давая выход своей неудовлетворенности, которая, несомненно, возникала из-за его преувеличенно высокой оценки своих способностей и достижений, Видкун становится порой весьма язвительным, осуждая всех и вся. Этот был малообразован и не осведомлен; другой вел неправильный образ жизни; третий не имел хороших манер; правительство было неэффективным; методика обучения в школах и университете была бестолковой и так далее. Больше всего Видкуна раздражало собственное убеждение в том, что он мог бы исправить все эти недостатки, если бы люди спрашивали его советов и следовали им.

В этом раздражении Видкун проводил много времени, переписываясь с Нансеном и своими влиятельными друзьями из России и Лиги Наций. Его усилия, по-видимому, были успешны. Как-то он показал мне письмо от Нансена.

— Вот видишь, Нансен хочет, чтобы я вернулся в Россию и закончил незавершенную работу по оказанию помощи там. Его организация сменила название, но проблемы остались теми же. Мы скоро туда поедем.

— Когда? — спросила я.

— Этой весной, как можно раньше. Мне еще надо кое-что закончить здесь, в Генеральном штабе. Но ты лучше начинай упаковываться. Мы попытаемся сдать нашу квартиру, но если не найдем арендаторов, то просто закроем ее.

— И сколько же времени мы проведем в России, и где мы будем жить?

— По меньшей мере несколько месяцев. Мы будем снова в Харькове.

Харьков! Я была полна радости. До этого момента я не совсем осознавала, как хочу снова увидеть маму и своих друзей.

Это решение вернуться в Россию коснулось не только нас, но и Арни, младшего брата Видкуна, который следующей осенью намеревался эмигрировать в США, в конце концов поселившись в Бруклине, штат Нью-Йорк. Америка в то время казалась мне очень далекой страной. Я не подозревала, как много родственников из семьи Квислинга уже уехали в Америку и хорошо там устроились (помимо всего прочего, они владели одной из самых крупных клиник в США, в городе Мэдисон, Висконсин). Мысль о том, что Арни уедет так далеко, опечалила меня. Он мне очень нравился, потому что был дружелюбен, внимателен, весел и относился ко мне, как к младшей сестре. Несмотря на то, что был гораздо старше меня, он все же считался ребенком в семье. Видкун его обожал.

Было решено, что когда мы выедем из Норвегии, Арни поедет с нами до Берлина. Втроем мы обсуждали, как нам лучше упаковать вещи. Я увидела, что приобрела довольно много одежды и подумала, что, вероятно, должна взять с собой немного одежды для ребенка на всякий случай, поэтому сказала Видкуну, что мне понадобится сундук и по меньшей мере один или два чемодана. В итоге он решил, что мне не следует брать все свои вещи. Мне не нужна будет зимняя одежда, так как мы вернемся домой до следующей зимы. Пока что я могу взять его чемодан, который будет наполовину пуст. Он ничего не сказал о детской одежде, и я не говорила об этом, полагая, что этим можно заняться позже. Но все-таки я напомнила Видкуну, что будет еще холодно, когда мы приедем в Харьков, и он обещал, что в Берлине купит подходящее пальто и все, что будет необходимо.

В проигравшей войну Германии была катастрофическая депрессия и инфляция, поэтому цены в Берлине были значительно ниже норвежских. Хорошо помня о несчастьях в России, я не могла не сочувствовать немцам. Видкун и Арни, однако, часами изучали отчеты о текущих экономических условиях и ценах в Германии, обсуждая возможности для очень выгодных инвестиций для людей, имеющих стабильную иностранную валюту.

Арни, Видкун, я и наш еще не родившийся ребенок покинули Норвегию в конце февраля 1923 года. Я оставила практически все свои вещи в Осло и уехала почти с таким же багажом, с каким приехала туда.

В то время как Александра и Квислинг находились в пути в Харьков, отношения между ARA и Башковичем ухудшились не только из-за конфликта в Екатеринославе той весной, но также из-за возрастающего недоверия лично к Башковичу (полномочный представитель вернулся после переговоров в Москве о выделении средств очень довольный собой). В мартовском докладе харьковского отделения ARA главному управлению ARA в Москве отмечалось, что Башкович стремится к ограничению деятельности ARA на Украине путем уменьшения финансирования, и что в Москве он преподнес совершенно иную картину происходящего, чем это было на самом деле в Харькове[76].