Семья и друзья Видкуна, вероятно, предпочитали верить ему, а не думать, что их любимец стал двоеженцем или нарушил брачные обеты. Ему также помогало то, что я не говорила по-норвежски, и, следовательно, не понимала, о чем говорили вокруг меня.
С того момента, как Мара вошла в дом на Эрлинг Скалгссонсгат, 26, она вела себя так, словно все происходящее было абсолютно нормальным. Чувствуя себя совершенно свободно, она таскала меня по всей квартире, рассматривая все до мелочей, выворачивая все наизнанку в доме, который был центром моих самых заветных мечтаний. И ее пренебрежительные замечания заставляли меня чувствовать, что я здесь лишняя.
Видкун никогда не говорил со мной о Маре, даже когда мы оставались наедине, она же часто на него жаловалась: «Он меня раздражает. Он скучный, он ничего не понимает и не чувствует, он мне действует на нервы». Я не хотела обсуждать ее отношения с человеком, который по-прежнему был моим мужем, и никак не реагировала на эти вспышки.
Отношения между мной и Марой были светскими и дружелюбными, но в ее отношении ко мне я чувствовала крайнюю осторожность, как будто я была пороховой бочкой, готовой взорваться в любую минуту. В течение этого времени Видкун был очень внимателен и даже нежен ко мне — так относятся к больному ребенку. Он держался как можно ближе ко мне, словно я нуждалась в защите, и открыто демонстрировал свою привязанность и заботу. Думаю, что я никогда не узнаю, было ли это необыкновенное внимание выражением искренней заботы и раскаяния или же он просто был осторожен и действовал в соответствии с выдуманной историей про дружбу между нами и про родительскую заботу о такой несчастной молодой девушке, как я, — жертве голода, войны и революции.
Мне стоило невероятных усилий жить с Марой и Видкуном под одной крышей, не зная об их истинных планах. Родственники Видкуна и мои норвежские друзья по-прежнему избегали общения. А я отчаянно искала собеседника, которому смогла бы довериться.
Все эти порядочные люди, которые так тепло встретили меня менее двух лет назад, одаривали меня подарками и вниманием, теперь молча принимали условия Видкуна и Мары для спасения его репутации. Так как я не знала о своей дальнейшей судьбе, меня очень смущало то, что все вокруг, казалось, смирились с этой гротескной ситуацией, с тем, что Видкун открыто держит жену и любовницу под одной крышей. Жена Йоргена Ингрид очень хотела помочь Видкуну разрешить проблему, которую он сам себе создал. Поэтому я воспользовалась первой же возможностью, когда мы остались с ней наедине, чтобы сказать, что необходимо предпринять какие-то действия для разрешения этой неприличной ситуации. Я сказала ей, что Видкун должен куда-нибудь увезти Мару хотя бы до тех пор, пока он не разведется со мной или не найдет другого выхода из ситуации. Я попросила ее и Йоргена как-то повлиять на Видкуна. Она обещала помочь.
На следующий день Видкун долго говорил по телефону. А после обеда подошел ко мне и озабоченным голосом сказал: «Ася, Ингрид говорит, что тебе неудобно жить здесь с Марой и предлагает временный выход. Она хочет поговорить с тобой об этом».
Я взяла трубку. Ингрид на своем неуверенном французском сказала мне: «Ася, дорогая, ты знаешь, что Йорген уже уехал на нашу дачу, и я тоже сегодня еду туда. Мы хотим предложить тебе пожить пока в нашем доме».
Так как она не очень хорошо говорила на французском, я решила, что она не поняла меня накануне. Считая, что она поддерживает меня, я хотела ей объяснить, что это Маре надо пожить где-нибудь до разрешения этой ситуации, а не мне, законной жене Квислинга! Я не хотела вдаваться в подробности, так как Видкун и Мара вертелись вокруг меня, прислушиваясь к каждому слову. Поэтому, поблагодарив Ингрид, я сказала, что позвоню ей позже.
Видкун просил меня не обижать Ингрид отказом от сделанного мне предложения, и настаивал, чтобы я переехала в их дом еще до отъезда Ингрид. Я решила не брать все свои вещи, взяв только еще не распакованные чемоданы, которые я привезла из Франции. Мара и Видкун, не теряя времени, отвезли меня и мой небольшой багаж, а затем быстро исчезли.
Это был последний раз, когда я видела Мару и свой дом в Осло. В тот момент я потеряла все свое имущество, за исключением тех вещей, которые я всегда брала с собой, когда путешествовала.
Дом Ингрид и Йоргена был таким же роскошным, каким я его помнила. Свои дни я проводила, расхаживая по комнатам и размышляя о превратностях жизни, стараясь достаточно сильно себя утомить, чтобы заснуть на кожаном диване, несмотря на мой постоянный безмолвный диалог со скелетом в углу кабинета Йоргена.
Я покидала дом только для того, чтобы купить себе еду, так как не хотела пропустить звонок или визит кого-либо, желающего связаться со мной. Но никто не приходил и не звонил по телефону, чтобы прервать мое кошмарное одиночество. В один прекрасный день ко мне без предупреждения приехал Видкун, приветствуя меня так, словно между нами ничего не произошло. Как всегда, он не рассказывал мне о Маре, о самом себе или о ком-либо другом, кого я знала, сказал только, что Йорген и Ингрид вернутся домой через несколько дней. Он также отметил, что я не очень хорошо выгляжу и что норвежская осень не полезна молодым людям с плохим здоровьем. Затем он добавил, что, поскольку у меня есть тетка в Ницце, для меня было бы неплохо провести некоторое время на солнечной Ривьере.
— Не хочешь ли ты поехать туда, Ася? — спросил Видкун.
Это беспокойство о моем здоровье, которое требовало моего отъезда из Норвегии, можно было расценивать только как желание Видкуна избавиться от меня. С горечью я ответила:
— Ну, может быть… Это зависит от того, какие еще варианты ты мне предложишь. Я согласна на все что угодно, только бы не сидеть здесь без дела. Но я никогда не видела тетю Женю, и не знаю, есть у нее место для меня. Думаю, можно ей написать и все узнать.
— В таких случаях лучше посылать телеграмму, так как ответ приходит очень быстро. Кстати, ты не будешь обременять свою тетку. Как я тебе уже говорил, я буду платить за твое проживание и питание, а также отправлять 25 долларов в месяц на твои личные расходы. Я также оплачу дополнительные расходы на учебу и другие непредвиденные нужды. Это даст тебе возможность быть независимой. Тебе не о чем беспокоиться! Я буду заботиться о тебе всю свою жизнь и обеспечу тебя после своей смерти. Большую часть своего имущества я оставлю тебе, но не хочу, чтобы кто-то другой знал об этом. Я помогу тебе встать на ноги. Прежде всего тебе нужно отдохнуть, восстановить свои силы и обрести спокойствие духа.
Он выглядел хорошим заботливым отцом. И, как и многие отцы, он не оставил мне выбора. Телеграмма была отправлена в Ниццу, и через день пришел ответ от тети Жени, в котором она писала, что будет очень рада моему приезду.
Когда Видкун пришел ко мне в следующий раз, он принес мой паспорт, немного денег, новый список инструкций и предостережений, а также кое-что из тех вещей, которые я попросила привезти мне. Большую же часть вещей, включая фотографии моих родных и меня в детстве, мои личные и семейные документы, мою шубу и другую зимнюю одежду, Видкун не привез. Он сказал, что зимние вещи не понадобятся мне в теплом климате Ривьеры, и было бы глупо брать с собой слишком много вещей на такое короткое время.
— Если получится так, что тебе будут необходимы какие-то твои вещи, я вышлю их почтой, — заверил он меня.
Видкун считал, что я должна сама позаботиться о своей поездке. Он сказал ободряюще, что в одном из самых больших агентств путешествий (мне кажется, он предлагал обратиться в агентство «Томас Кук») должны быть представители, говорящие по-французски. Затем он снова заговорил о деньгах, но на этот раз очень осторожно. Он спросил, хочу ли я, чтобы деньги переводились мне ежемесячно или же предпочитаю, чтобы он сразу положил большую сумму на счет в банке на мое имя, с которого я смогу брать деньги по мере надобности. Я ответила ему, что, поскольку у меня еще нет конкретных планов на будущее, к тому же я скоро вернусь в Норвегию, то предпочла бы получать деньги ежемесячно. Он одобрил мой выбор и дал мне достаточно денег, чтобы покрыть дорожные расходы, а также расходы на проживание и личные нужды в течение трех месяцев.